Письма Параджанову
К 100-летию с дня рождения Сергея Параджанова публикуем на сайт письма Киры Муратовой, которые она писала ему во время тюремного заключения.
В 1973 году Параджанова арестовали по обвинениям в «валютных операциях», «спекуляции», «мужеложстве» (в служебных записках работники органов госбезопасности пишут о критике советской власти, крамольных речах и дружбе с писателями‑диссидентами) и приговорили к пяти годам колонии строгого режима. Уже во время суда начинается общественная кампания за освобождение режиссера. В его поддержку выступают деятели кино и искусства по всему миру. Освобождают Сергея Параджанова только в 1977‑м, после визита в Москву Луи Арагона. Приведенные ниже письма Киры Муратовой Параджанову датированы 1973–1977 годами.
Милый Сережа! Наконец появился у меня Ваш адрес. Не знаю — сможете ли Вы ответить. Может быть нужно прислать что‑то. То есть конечно же нужно, но может что‑то определенное. Если бы Вы, Сережа, хоть несколько слов написали — я была бы счастлива. Я думаю о Вас, Сережа, так часто, почти каждый день. Раньше так и просыпалась с мыслью о Вас. Все пытаюсь представить — где Вы — в каком пространстве и что в данную минуту с Вами. А если к Вам приехать — разрешат ли повидать Вас?
Я возможно буду снимать «Княжну Мери» Лермонтова. На Рижской студии. Это еще прожект, хотя сценарий я написала. Сереженька, откликнитесь, прошу Вас очень.
Кира
Иногда кажется — все, что происходит с Вами, — все по Вашему желанию, и никто над Вами не властен, и когда плохо — это Вы сами так захотели — такой полной доведенности до конца и точек надо всеми i.
Сережа, я немного оробела перед Вами, уж такой Вы божественный. И открытка Ваша меня поразила. Все неуместно пишу, да? Не понимаю, все равно совершенно не понимаю, не представляю, где Вы и что с Вами. Знаю только, что в огне не горите. Странно и прекрасно было получить Ваше письмо. Сережа, Вы хороший и великий. Может быть когда‑нибудь Вы сможете мне еще написать.
Была в Москве. Тамара Федоровна взяла у меня Ваш адрес.
Сергей Аполлинарьевич сказал, что собирается с Сергеем Михалковым пойти в самые какие‑то верха — и надеется Вас вызволить.
Кира
Дорогой Сережа, как хорошо, что Вы написали мне. Я завтра еду в Румынию на 10–12 дней. Оттуда привезу растворимый кофе и китайский чай (растворимый) и пришлю. Я теперь могу Вам высылать прямо на Ваше имя? И какое количество можно выслать?
Все равно — посылка или бандероль и вес не имеет значения? Я видела Сашу Антипенко. Он мне рассказывал о Вас. Мы все Вас помним и любим. Жаль только, что мы такие жалкие и дохлые.
И трусливые. Принимаем все как должное и все ждем, чтобы кто‑то что‑то сделал, и все кого‑то в чем‑то обвиняем, а сами себе живем как ни в чем не бывало. Я как‑то была в каком‑то музее, где средневековое оружие и орудия пыток. Посмотрела на все это и не поверила, что человек мог физически взять хоть и двумя руками такой тяжелый меч и поднять его и вонзить в другого кого‑то. Совсем другие существа. Совсем другие душевные силы.
А мы только умеем в ужасе отворачиваться, вскрикивать, всплескивать руками, плакать в подушку. И мы всего стыдимся, даже того, чем гордимся.
Сережа, напишите.
Кира
Сережа, я получила от Тамары Федоровны письмо — она говорит, что просила Вас написать официальное письмо «об облегчении участи». «…» Может быть Вы все‑таки напишете такое письмо, Сережа? Я совсем не умею советовать, потому что «…» взаимосвязь причин и следствий от меня ускользает и когда мне советуют что‑либо — это всегда нелепо «…». Но мне показалось, Вы спрашиваете. Поэтому я осмеливаюсь как бы вроде бы советовать Вам и просить Вас — написать такое письмо. Надеюсь, Вы не считаете для себя унизительным обращаться к ним с прошениями? Надеюсь, Вы ощущаете, что Вас никто не в состоянии, не в силах унизить каким бы то ни было земным способом и что Вы в любом положении недосягаемы и непроницаемы как антивещество?
Сережа, я про «Княжну Мери» не пишу, потому что перестала верить, что состоится! Начались откладывания, разговоры (о Белинском и всякое), разнообразные и многочисленные начальники, приемные и прочие аксессуары, которые возбуждают физическое отвращение и нежелание что‑либо делать, кроме как поблагодарить, поклониться, отвернуться, закрыть глаза, выйти немедленно отсюда, превратиться в старую выцветшую фотографию в старом альбоме и оттуда улыбаться.
Впрочем, это все жеманство неуместное. Простите.
Мне и так сильно повезло — я снимала что хотела. Не может всегда везти. Сережа, из чего Вы сделали этого милашечку? Сережа, что Вы делаете целый день? Сережа, милый Сережа.
Кира
Так долго Вам не писала, Сережа, имея основанием только отвратительные свойства моего характера. Данность ситуации — я ничем‑никак не в состоянии помочь. «…» Так что я стала себе выдумывать, будто мои письма могут только травмировать и вселять неоправдывающиеся надежды и т.д. Одним словом, я не такой уж хороший человек, как представляется. «…»
Прошу Вас, Сережа, не пишите мне больше про мой «талант». Нет никакого таланта. Случайность, стечение обстоятельств, мгновение. Все внушает полное отвращение. Кино в особенности.
Сережа, у меня есть очень хороший настоящий китайский чай и кофе — могу ли я Вам это послать? Если я пошлю посылку — она придет к Вам? Но мо‑ жет быть Вам нужно что‑нибудь совсем другое — прошу Вас очень — напишите подробно — мне бы это доставило чрезвычайное удовольствие, даже можно сказать — наслаждение.
«Княжну» закрыли. После кинопроб. Я удовлетворена. Все мучительно и неверно по всем статьям. «…» Я, к сожалению, ничего не могу написать Вам развлекающе интересного. Я никого не вижу, ничего не читаю. Вообще вроде умерла. Простите этот безвкусно мрачный тон. Я смотрела, правда, фильм Вайды «Свадьба». Это интересный красивый фильм, снятый под Вашим влиянием, но также и с большой самостоятельной оригинальностью. «…» Я всегда о Вас думаю с болью, нежностью и преклонением. Ваши два фильма доставили мне такое огромное, такое вечное — вечнодлящееся наслаждение. «…» Вот видите? Я закончила все же в мажоре.
Кира
Сереженька, какой Вы хороший.
Я думала, Вы на меня сердитесь. Иногда кажется — мои письма должны раздражать. Потом понимаю, что Вас никакие письма там не могут раздражать. «…»
Жизнь какая‑то у меня стала дурацкая без примеси счастья…
Герасимов договорился с Бритиковым, чтобы дали мне постановку на студии Горького. Но то, что предлагают — сценарии, — ерунда «…». Но дело не в этом. А в том, что меня пугают необходимые усилия и преодоления. Я перед «Княжной» была в обкоме. Это меня, как ни странно, оглушило и сломило окончательно.
Вы бы видели меня там. Жаль, что никто меня не видел. «…» Стыдно рассказывать подробности, как если бы меня изнасиловали, а потом допрашивали. Я потом думала: как же это я теперь смогу снимать про гордого Печорина? «…»
Таков общий пейзаж жизни.
Рабство в моей душе поселилось окончательно. Я не могу спорить и своим противникам в споре готова подсказывать реплики, удачно меня доканывающие.
Ну вот, милый Сережа, а Вы хотите, чтобы я Вам писала. Зачем Вам такие письма? Тление. Распад. Пустота. Естественный результат естественного процесса. А Вы, Сережа, сияете как звездочка и это прекрасно. Вы такой цельный и такой добрый. Однако вот что: я же просила Вас написать что Вам можно прислать — и написать разборчиво. «…» До свиданья, Сережа. Я Вас тоже целую и хочу, чтобы Вы были здоровы.
Кира
Письма Киры Муратовой цитируются по книге: Параджанов С. Письма в зону / сост. З. Саргсян. Ереван: Музей Сергея Параджанова, 2005. С. 52–53; 63; 66–70. Материалы предоставлены Музеем Сергея Параджанова. Ереван.
