Памяти Дмитрия Иванеева
Дмитрий Георгиевич Иванеев (21.VI.1924 – 25.VI.2017)
Пока было живо ленинградское кино… А живо оно было до сравнительно недавних пор. Дело было не в том, когда Ленинград переименовали обратно в Петербург: город ещё долго оставался прежним. И не в том, сколько ещё ветеранов помнят старый «Ленфильм», — многие и сегодня помнят его. И даже не в том, сколько горечи или ностальгии в этих воспоминаниях: «век нынешний и век минувший» всегда сравнивают одинаково. Дело было в том, что до сравнительно недавних пор ленинградские кинематографисты собирались вместе — кто в ленфильмовском кафе, кто в Доме кино на Караванной, кто в Репино. В этом была потребность. Так вот, пока было живо ленинградское кино, Дмитрий Георгиевич Иванеев был его неотъемлемой частью.
Речь идёт не только о «Ленфильме», где он проработал с 1949 года и практически до последних дней — формально как редактор, фактически — как главный летописец студии. Но и, скажем, о Доме кино. Иванеев начал выступать перед фильмами ещё в пятидесятые годы — вместе с Николаем Ефимовым, пионером ленинградского киноведения, выпускником царскосельской гимназии. А закончил совсем недавно, вместе с киноведами, пришедшими в XXI веке (даже со мной). Собственно, в этом, кажется, и заключалась его главная роль — в связи эпох и поколений.
Он дружил — нет, неточно: он был дружен с ленфильмовскими стариками, собирал свидетельства — письменные и устные. Вот только старики менялись: сперва это были те, кто начинал во времена для «Ленфильма» доисторические, в 1910-е годы, затем — авангардисты 1920-х, потом классики соцреализма, наконец, ленфильмовцы времён «оттепели», шестидесятники… Первые из стариков были старше Дмитрия Георгиевича лет на тридцать, последние — лет на двадцать моложе. А он оставался неизменным. И внешне — это хорошо видно на фотографиях — и внутренне. Был спокоен, бесстрастен и беспристрастен, как и подобает летописцу.
Последнее, впрочем, несколько обманчиво. Со временем можно было научиться различать какие-то еле заметные усмешки, сопровождающие почтительный текст о признанном классике, или оценить случайную, необязательную деталь, сразу же выделявшую героя повествования из массы его прославленных современников. Иванеев не так уж много писал. То есть писал достаточно, но, как правило, по юбилейным поводам. Проблемных статей, работ концептуальных у него, конечно, не было. Но, кажется, ни один крупный исследователь, малейшим образом соприкасавшийся с историей ленинградского кино, не обходился без консультаций Дмитрия Георгиевича.
Иванеев в последнюю очередь был революционером и новатором, он ни в коей мере не старался переделать канонические табели о рангах. Но при любой возможности говорил и писал о тех картинах и тех кинематографистах, которые не попали в канон, но по которым, быть может, и стоит в первую очередь судить о феномене «ленинградской школы». Словосочетание это на слуху, его часто употребляют. Но никто ведь до сих пор не дал определения. Не пытался этого сделать и Дмитрий Георгиевич. Он лишь последовательно и не очень навязчиво вытаскивал из забвения фильмы, имена, явления. Я, например, однажды сообразил, что почти со всеми темами, которыми я занимался в течение десятилетия, меня познакомил Дмитрий Георгиевич. От него я впервые услышал про «Девушку с далёкой реки» Евгения Червякова и про Ленинградскую студию малых форм, он впервые за долгие годы показал в Петербурге «Границу» Михаила Дубсона и «Наследного принца Республики» Эдуарда Иогансона, он обращал внимание на недооценённость Семёна Тимошенко и Михаила Шапиро — двух блистательных новаторов языка советского кино. Я почти не помню каких-то броских деталей в его рассказах. Но он называл эти имена и эти фильмы — и уже тем самым заинтересовывал. А дальше уже была твоя задача — услышать и подхватить.
Вместе с Иванеевым ушло нечто очень важное. Я сейчас говорю не о личной симпатии и даже не о знаниях, далеко не всеми из которых он успел поделиться. Это все печально, но неизбежно, к этому были готовы. Не были готовы к другому. Дмитрий Георгиевич на протяжении шестидесяти лет выдавал биографические справки, уточнял фильмографии, атрибутировал фотографии, изредка делился очень корректными и сдержанными воспоминаниями. И это было частью жизни нескольких поколений. Можно было позвонить человеку, который помнил братьев Васильевых, который учился у Трауберга, о котором Козинцев писал в больницу умирающему Эрмлеру (как раз недавно мне попалось это письмо). И тем самым, задав простой вопрос и получив лаконичный ответ, ты оказывался сопричастен всей истории ленинградского кино. «Спросите у Димы Иванеева», — не раз говорили мне актёры 1930-х годов, когда затруднялись вспомнить факт своей же собственной биографии. Редактор информационного отдела — служебная, казалось бы, должность на киностудии. И вдруг как-то само собой оказалось, что человек этот — и есть история «Ленфильма», его память. Собственно, в последние годы живой «Ленфильм» — это был Иванеев. Для меня и для многих других.
