Движение вниз — «На этой земле» Ренаты Джало
Роттердамский фестиваль объявляет участников: в программе Bright Future — фильм Ренаты Джало «На этой земле». О дебютном полном метре, который уже удостоился двух наград на фестивале «Маяк», пишет Михаил Щукин. Будем терпеливо ждать проката фильма в России.
На земле
«Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами».
«Повесть временных лет», год 6370 от сотворения мира
Чего только не сыщется на этой земле… Дремлющее поле, дремучий лес, деревянная изба, сохранившая тепло рук усталого крепкого мужика, без единого гвоздя её поставившего, соломенная крыша и лошадь с соломенной же гривой, курочка-рябушка, жнивье, скирда, гумно, обмолотки, крынка, ендова, рушник, понева, зипун, Всех Скорбящих Радость в натертом до блеска кивоте… Все эти слова — будто бы из провинциального музея крестьянского быта. Для школьников, зевак, заезжих, скучающих. Рената Джало лишает их пестроты, цветастости; малиновых платков и лугов изумрудных в картине не встретишь.
Кто на этой земле герой? Где он скрывается? Почему отводит взгляд?
Это не просто черно-белое повествование, но сухое, выстиранное, будто с ярких праздничных фотографий Прокудина-Горского тщательно и кропотливо убрали цвет. Свет, впрочем, остался. Вместе с тьмою и тенью они парадоксальным образом подчеркивают как реальность фольклорной оппозиции «добро-зло», так и ее невозможность: никаких злодеев, никаких героев. Ни святых, ни грешников. Кто угадает в этом обыкновенном деревенском быте чудом сохранившуюся часть усадьбы Василёво знаменитых Львовых неподалеку от уездного Торжка? Голая и сырая земля. И все эти избушки, курочки, старушки, девицы да молодцы как будто к ней прилипли, они не более чем аппликация, коллаж. Вот-вот перевернется Мать-сыра земля на другой бочек, и все лишнее свалится в тартарары, канет, пропадет с концами. Да и как тут не пропасть.
<...> Родная земля!
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
Н. А. Некрасов «Размышление у парадного подъезда», 1858 г.
В литературе эпохи сентиментализма дворянин открывал для себя мир простого человека, крестьянина, мещанина, бродяги, юродивого; и мир этот был настолько прекраснее, чем все эти его изящные дворцы, ларцы, жемчуга и шелка. Мир этот казался дворянину настоящим, подлинным, а главное — в этом мире было место для чувства — неприкрытого, страстного, отчаянного, в полную меру можно было рыдать, любить, страдать, петь, не играя, не изображая, не выдумывая. В картине Джало этот мотив сохранен лишь формально: двое дворян, обреченных трястись в карете по дурацкой дороге, добравшись наконец до одной из деревень безмерного имения, уезжают не солоно хлебавши: урожай погиб, неизвестно отколева взявшуюся в этих краях молодую дворянку убили да так и оставили в поле непогребенной, секрет местного умельца, воздухоплавателя-самоучки, так и не выпытали, пришлось его с собой в барский дом брать.
Кинематографические корни картины глубоко уходят в землю
Пространство дворянской усадьбы тоже будто декорация. Какой-то дворец с колонами, какой-то паркет, какой-то сад. Об обитателях — мы ничего не узнаем: вольтерьянцы они или ретрограды, баловни судьбы, которые транжирят дедовское наследство, или питомцы Петра Великого, ревностно служащие Отечеству, «век нынешний» у них или «век минувший»… Разве что внимательный к деталям обитатель Тверской губернии угадает за классическим фасадом усадьбу князей Куракиных — Степановское-Волосово.
«О, Русская земля! Уже ты за холмом!»
«Слово о полку Игореве», около 1185 года.
Но человека — подробного и конкретного, со сложным характером, со своей историей и судьбой — на этой земле вдруг перестало быть видно: остались только двойнятка, сестра, первый господин, второй господин, скоморох, незнакомец, жених, молодая старуха, первая старуха, старуха с пластилиновый ртом, вторая старуха. Архетипы, персонажи, фигуры, собирательные образы, маски, типажи. Кто на этой земле герой? Где он скрывается? Почему отводит взгляд? Крупными планами камера Екатерины Смолиной брезгует. Равно как и общими планами ключевых (или кажущихся таковыми на первый взгляд) поворотов сюжета: вместо полета – лишь противный скрип деревянных крыльев; вместо падения – грохот человеческого тела, треск веток и бурелома; вместо фейерверка – лишь клокочущие звуки разрывающихся где-то снарядов и фигуры любопытных, вытянувших шеи.
Под землей
Неохотно и несмело
Солнце смотрит на поля.
Чу, за тучей прогремело,
Принахмурилась земля.
Ф. И. Тютчев, 1849
Герои картины только что-то талдычат, долдонят, приговаривают, о чем-то трындычат, болтают, голосят, горлопанят, оговариваются, повторяются. Странные приговоры-заплачки — «Прости меня, Господи, за то, что кушала, за то, что сестрины силы кушала…» или «Хотел бы, чтобы тебя выстрели из пушки в небо черное-черное?» — повторяются, падают в землю, сочатся сквозь нее, вглубь. Земля осквернена убийством, пропитана кровью, отравлена, хоть на ней еще и продолжают как-то держаться люди и предметы. Но ведь покойник по-прежнему на поле. Поэтому и не родит земля больше, поэтому и причитает старуха: «У нас такая беда страшная. Все сгорело, погорело. Озимые пропали». Джало подчеркивает в картине многозначность движения вниз, его особую роль: герои сладостно мочатся у дерева, справляют нужду рядом с мертвецом, срываются в лесной бурелом, топнут в болоте, падают с крыши. Жених в первую брачную ночь спит мертвым сном, крестный ход не совершает положенного круга по ходу солнца, сворачивает, чтобы утихомирить беглого крепостного летуна, да и сам этот воздухоплаватель не летает, только ворочает тяжелыми деревянными крыльями, как раненный голубь в гнезде, как не сошедшей под праздничек Святой дух.
Ежели ломать комедию, то всерьез
На этой земле творится что-то неладное, потому что из-под земли выходят на поверхность самые страшные силы, пробуждаются хтонические существа, вершатся жуткие обряды. Гниет нога двойнятки — не то от заговоров сестры, не то от взгляда на запретное — полеты деревенского Икара; старухи всех возрастов, мойры или парки, хранительницы древних устоев прядут, будто сматывают пространство, вершат судьбы. Согбенные, тянутся они к земле, вымаливает прощение, низко кланяясь, сестра-невеста, обреченная жить с гниломудым, бессильным мужем. Несчастны в своем горьком веселье дворяне, как куклы повторяют они танцевальные движения, елозя туфельками по паркету, напрасно пытаются сыскать хоть какое-то диво. Хандра, пустота, лень, могила. Что воля — что неволя — все равно.
В ломо́ту
Жатв — зачем рождаем?
…Всем неумолотом,
Всем неурожаем
Верха… По расщелинам
Сим — ни вол ни плуг.
— Землеотлучение:
Пятый воздух — звук.
М. Цветаева «Поэма воздуха», 1927
Что же не дает героям картины просто посмотреть вверх, не то что полететь из пушки в небо, или на крыльях — к солнцу? Какое зло они совершили, за что наказаны? Вопросы эти виснут в воздухе. Зло, если оно все-таки и существует, слишком не отделимо от человека, как его не высвечивай или не оттеняй. Камера тоже в таком мире не может быть устойчивой, у нее попросту нет точки опоры, она многократно меняет свое положение в пространстве: дрожит, застывает, наблюдает за героями незаметно, сбоку, исподволь, исподтишка, как будто режиссер-документалист оказывается с необходимой съемочной аппаратурой в XVIII веке, чтобы запечатлеть русское барокко.
Есть в картине Ренаты Джало и Андрей Тарковский с его философией полета, с поэзией, воспоминанием, мечтой. Есть и Кира Муратова с поэтикой тавтологии, речитативом, рефреном. Есть и Рустам Хамдамов с эстетикой синефила, безупречным ювелирным киномастерством. Есть и Алексей Герман с полифонией и какофонией, дребезжащим на разные голоса пространством. Есть и Евгений Юфит с его мертвыми как живыми и живыми как мертвыми. Кинематографические корни картины «На этой земле» глубоко уходят в землю.
Над землей
Найду ль в неизвестном небе
Замену земных отрад?
Земля пробудила к жизни,
Земля возвратит назад <…>
Я. Тегенгрен в переводе А. Блока, 1916
Издревле Небо-отец и Мать-сыра земля противопоставлены, как противопоставлены мужское и женское начала, патриархат и матриархат, порядок и хаос, разум и чувство. Герои картины стремятся это противоречие если не преодолеть, то хоть бы несколько сгладить. Но у них плохо получается. Разве что странствующий балаганчик соединяет небесное и земное.
Что показывают скоморохи? Забавную пьеску на потребу простонародной публике: Петрушка-де попортил барскую дочь и в пылу ссоры с Господином пристукнул оного. За что, разумеется, пропал и к черту в зубы попал. Балаганное представление с христианской моралью в главных вопросах не расходится. Но крестьянам, несмотря на такой антидворянский пафос, не по сердцу, что скоморохи остановились в деревне. Гибель урожая, хоть им, может быть, и жаль Петрушку, связывают они с непотребными Христу-богу представлениями. Ясный сюжет ускользает, но кажется, что молодая дворянка, чье тело потом обнаружат на поле, насытившись скверной игрой светского общества, всей этой театральностью с пудрой и париками, оставляет усадьбу, увязывается за балаганом: мол, ежели ломать комедию, то всерьез.
Хоть небо и манит, но земля тревожит, не отпускает
На что способен русский человек? Беглый крепостной раз за разом мастерит крылья, плачет, топнет, падает, но так и не взлетает. Дворяне, которые привозят крестьянского Икара на праздник, как живую игрушку, дивную штучку, прелестный сюрприз, жалеют все же простака, не позволяют совершить ему решительный прыжок — в небо, боятся, что упадет, а они ведь, чай, не варвары, гуманисты, на дворе все-таки XVIII век. Но и пожилой дворянин, сбежавший с праздника, даже украдкой не может надеть деревянные крылья. Как-то он в них не помещается, будто чего-то внутри ему не хватает.
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю
Оттого, что иной не видал.
О. Мандельштам «Только детские книги читать», 1908
Как ни мечтает русский человек, будь он хоть крестьянин, хоть дворянин, в небо он не возносится, ибо слишком еще много дел на этой земле. Хоть небо и манит, но земля тревожит, не отпускает. Или все-таки взлетела одна из сестер, оставив навсегда эту грешную землю?
Читайте также
-
Шепоты и всхлипы — «Мария» Пабло Ларраина
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера
-
Отборные дети, усталые взрослые — «Каникулы» Анны Кузнецовой
-
Оберманекен будущего — «Господин оформитель» Олега Тепцова
-
Дом с нормальными явлениями — «Невидимый мой» Антона Бильжо