Мы пришли не с далекой Персиды — «Земля кочевников» Хлои Чжао
На этой неделе в российский прокат выходит «Земля кочевников». Этот фильм уже увенчан лаврами Венецианского фестиваля, и есть все основания полагать, что на «оскаровской» церемонии награды его тоже не минуют. Почему это внимание более чем заслуженно, объясняет Вероника Хлебникова.
СЕАНС – 78
У Хлои Чжао человек, влачась из Невады в Аризону и дальше как-нибудь, прокладывает путь между обыденным и непоправимым. То, как Ферн вдыхает запах куртки умершего мужа и плачет внутрь себя, как садится за руль, покидая стертый с лица земли экономикой город Эмпайр, и поет под нос о пастухах, хранящих сон Младенца, не предсказывает маршрут, как и лицо Фрэнсис Макдорманд в роли Ферн. Ей за шестьдесят, живет в фургоне по имени Vanguard и знает не только десять заповедей незаметной парковки, но и разницу между «быть бездомной» и «не иметь жилья». Фургон — чудо эргономики. Ящик мужа для рыбацких принадлежностей, поставленный на попа, служит буфетом и реликварием расписным тарелкам, подаренным Ферн ее отцом на выпускной. Его откидная крышка — сплошная польза.
Хлоя Чжао внимательна к скарбу, к быту трейлеров и фургонов, где обитают ее персонажи, к антенне транзистора, трусам, черепкам. Она подсвечивает обшарпанную шкатулку на колесах новогодней гирляндой и разглядывает снежный шар с пингвинами, пока Линда Мэй, старшая подруга Ферн, рассказывает, как в 2008-м, в свои шестьдесят два года, задумывалась о самоубийстве, и о том, что ее удержало.
Фильм очень постепенно, не вдруг, разворачивается к другой утрате, к другой солидарности и к другой свободе.
Колеса меняют, горшки опорожняют, пожитки проветривают. Вещи и коллекции раздают в хорошие руки, распродают на блошином рынке. Их львиная доля в фильме — пропуск в обыденное с его теплой южной стороны, где сувениры, мелочи и рукодельный комфорт смягчают бремя жизни, когда для этого не остается причин и приходится искать новые.
Его холодная сторона — предмет литературного первоисточника фильма, документальной книги Джессики Брудер «Страна кочевников: выживание в Америке в XXI веке» о новой разновидности прекариата, породившей на Amazon специальную программу сезонного найма Camper Force. В нее вовлечены в основном старики, перемещающиеся из штата в штат, не имея средств на баснословную аренду жилья, с перспективой скудной пенсии, которая показалась бы целым состоянием нищему российскому пенсионеру и на которую не выжить в США. Подобно бродячим ремесленникам средних веков, они направляются туда, где есть заказ и востребована рабочая сила, а наниматели дополнительно оплачивают стоянку трейлеров. При отсутствии постоянной работы новые кочевники вкалывают на сортировке свеклы и обслуживании развлекательных комплексов летом, теряют последнее здоровье на складах империи Amazon под Рождество.
В их трудные невыдуманные обстоятельства Хлоя Чжао интегрирует вымышленную Ферн, но именно лицо Фрэнсис Макдорманд, целиком из теплоты, присутствия и приятия, дает объем документальным монологам, вошедшим в фильм. Вместо злободневного видеоэссе о белых мигрантах и о том, как меняется понятие «рабочий» в современном мире глобального сверхкапитала и сверхгибкой экономики, Чжао переводит взгляд на непоправимое, на то, что оно делает с людьми. Этот едва ли предсказуемый твист — главное достоинство фильма. В повествовании, как будто выбравшем накатанную колею прогрессивного кино о проблемах общества, о страстях экономики, о бесправии и о заботах малых мира сего, Чжао допускает утечку социального, и фильм преображается.
Режиссер с великолепной легкостью избегает стереотипной символической нагрузки, обременяющей дороги, когда их выбирает культура.
Радугой бензина с асфальта испаряются эмпайры, поскольку нет более благодатной материи, чтобы быть стертой с лица земли, чем империи, фабрики и корпорации. Девочка, с которой Ферн когда-то занималась английской литературой, вспоминает из монолога Макбета подходящее моменту: «Истлевай, огарок!», если в переводе Лозинского. Фильм очень постепенно, не вдруг, разворачивается к другой утрате, к другой солидарности и к другой свободе.
Малые становятся великими, когда их слышат.
В кадре становится обременительным нажитый скарб, превращаются в осколки сокровища, питающие раненую память о людях, которые любили нас так, что умрут только вместе с нами. «Среди живых ты будешь до тех пор, доколе дышит грудь и видит взор». Под вербатимом, под тонкой пленкой социального у Хлои Чжао — сонет Шекспира и гул непоправимого, с которым предстоит жить, реальность разлуки и того, что исчезая, начинает существовать для оставшихся даже в большем объеме.
А у тебя не убывает день,
Не увядает солнечное лето.
И смертная тебя не скроет тень…
Реальность раны, которая опустошает землю и небо, и рваные края не стянуть широкоформатным кадром, делает горизонт стократ ближе тех, кого уже не обнять, и даже родной запах улетучивается с одежды.
Ферн в исполнении Макдорманд возрождает почти утраченную способность делать новые места и незнакомых людей родными.
В потоке жизни Ферн обнаруживаются иные течения. Маршруты Хлои Чжао, меняющие то направление, то масштаб, образуют неповторимый рисунок судьбы вместо универсальной дорожной карты, сбивающей с пути и отвлекающей от того, с чем ты в самом деле не можешь бороться, — со смертью родных. Об этом — трудный монолог Боба Уэллса, чей сын покончил с собой. И о способе выжить перед лицом непоправимого, помогая и служа людям.
Режиссер с великолепной легкостью избегает стереотипной символической нагрузки, обременяющей дороги, когда их выбирает культура. Перед Ферн не расстилаются романтические хайвеи свободы, дороги надежды или шоссе в никуда. Никто из ее собеседников не соблазнен иллюзией, будто, управляя автомобилем, можно рулить собственной жизнью. Так же легко Хлоя Чжао избегает соблазнов эзотерики и субкультурой дешевки. Ферн с уважением рассматривает чью-то татуировку: «„Дом“ — это просто слово, или ты хранишь его в сердце?» Но других афоризмов не будет.
Остальное договаривают пространство, его ветер и свет.
В «Земле кочевников» нет коллективных ценностей, нет универсальных решений, ее населяют люди, понимающие одиночество и ценящие свою отдельность, и сам сюжет следует уникальности недостижимого, подчинен одинокой необходимости идти, ехать и бежать за тем, чего тут нет, но из-за чего в горле ком, и в сердце нож, и трепет быстрых ласточкиных крыльев в сердце их полета, в памяти умирающей Свонки, с которой Ферн проведет несколько дней посреди пустыни.
Можно лишь наслаждаться тем, как осторожно и бережно Хлоя Чжао разворачивает фургон и как легко, оказывается, улететь в нем из Канзаса, Небраски, с Аляски, подальше не только от стабильности, но и от социальной дидактики. Ферн в исполнении Макдорманд возрождает почти утраченную способность делать новые места и незнакомых людей родными. Ее взгляд обновляется, и она смотрит на голую землю через отверстие в камешке, курином боге моря пустыни.
Хлоя Чжао обращается к рефлексии социума через предельно личное в подлинных монологах реальных людей, не знающих и, кажется, не желающих оседлости, полных боли, в сравнение с которой не идут никакие материальные тяготы, — таковы Свонки, Боб, Линда, исполнившие в фильме самих себя, Ферн и ее отец, говоривший, что ты жив, пока о тебе помнят. Остальное договаривают пространство, его ветер и свет. Умершие воскресают покамест в нас. Малые становятся великими, когда их слышат. И кроткие наследуют землю, а не одну только дрожь. Это похоже на политическое высказывание на языке, не свойственном манифестам, скорее — Шекспиру.
