Нигина Сайфуллаева: «Хотелось показать образец хорошего секса»
Секс принадлежит мужчинам — во всяком случае, в русском кино это все еще так. Эротическая драма «Верность» Нигины Сайфуллаевой, прозвучавшая на «Кинотавре», уходит от консервативной мужской репрезентации секса на экране. Режиссер представила фильм на сахалинском фестивале «Край света». Там с ней поговорил Никита Смирнов.
Ваш фильм в какой-то момент назывался «Звезд неверный свет». Могу понять, почему вы от этого варианта отказались, но интересно — был ли в самом фильме какой-то отклик на это название?
То, что мы отказались от названия, не связано с переменами в фильме. Просто Алексей Агранович на съемках увидел название на хлопушке, и говорит: «Что это?» Я отвечаю: «Мы придумали такое поэтическое название, оно соответствует духу фильма». А он мне: «Не вздумай. Никто на твой фильм не придет». А тогда еще не было названия «Верность», было только самое первое — «Ревность». Я говорю: «„Ревность“ сужает мир фильма, и кино вообще не об этом». А он: «Да пофигу! Яркое, понятное название. Люди придут, потому что им понятно, о чем речь». Я тогда решила, что он ничего не понимает, но слова в голове засели. Я думала об этом каждый долбаный съемочный день. И в конце съемок говорю Любе (Мульменко, соавтору сценария — примеч. ред.): «Слушай, по-моему мы перестарались с поэзией». Мы отрезвились, и отложили вопрос с названием до монтажа. К финальному варианту пришли монтажер и Люба.
Тогда и не жалко. А было что-то, что не вошло в финальную версию картины?
«Верность» Нигины Сайфуллаевой — Антистыд
Изначально фильм был чуть сложнее устроен, но стало понятно, что эта замысловатость путает зрителя, особенно в начале. Там был эпизод, когда Лена (персонаж Евгении Громовой — примеч. ред.) после пляжа сидит в кафе, и с ней знакомится мужчина. Очень обаятельный эпизод, который предвосхищает то, что будет. Но зрителями это считывалось так, будто она уже начала свой «путь», потому что мы-то с Любой про нее много знаем, а зритель ничего.
Были и другие сцены. Любе, например, не нравится, что мы удалили те эпизоды, где ее состояние выходило из этой зоны задумчивости в более живое: Лена начинала хихикать и как-то иначе реагировать. Но я понимала, что это опять же запутает зрителя: чего она смеется? Кино порой требует огрубления, и нам пришлось спрямлять углы.
Ревность — то, от чего герои в результате своих личных трансформаций избавляются. А вы как чувство ревности воспринимаете?
Убийственное чувство. Говорю как носитель. Впрочем, уже скорее победитель. Я полжизни пыталась с ним бороться, и в том числе поэтому хотела сделать фильм — чтобы это чувство переосмыслить, изучить и освободиться. Это мой обычный метод.
Получилось?
В общем-то да. Я сама удивилась, насколько был эффективен этот терапевтический путь. Мой муж снимал короткометражку (речь идет о фильме «Одна историческая ошибка» — примеч. ред.), и у него молодая красивая актриса снимает майку…
И это стало проблемой?
Наоборот! Может быть, впервые это не стало проблемой. Я вдруг осознала, что ничего не чувствую. Он пришел со съемок, спросил, как дела, а у меня не было параноидального тремора. Я ему даже сказала: «Смотри, как классно!» Терпеть не могу это чувство.
Как вы готовились к работе над «Верностью»? Проводили какие-то полевые исследования?
Мы с Любой разговаривали с людьми об этом. Это не была какая-то фокус-группа, каждый говорил с близкими — теми, кто готов открыться. Также мы изучали разные лекции, была одна хорошая на TED. Правда, на нее мы наткнулись поздно, так что скорее подтвердили корректность той логики, которую уже построили. В этой лекции, в частности, говорится о том, что главная ошибка людей, у которых в семье случилась измена — допрос с деталями. Это распространенное явление, когда ты ничего не хочешь знать про это, но почему-то детально выспрашиваешь: как все было. Потом эти знания невозможно стереть, и путь восстановления оказывается сложнее — практически невозможным. Автор лекции давала инструкцию: нужно спрашивать не о том, как это было, а почему это произошло. И это понимание поможет исправить ситуацию.
Мы с Любой не стремились делать исследование, которое что-то подытоживает. Нам было интересно расшевелить эту территорию, чтобы человек про себя что-то подумал.
Как был устроен кастинг на роль Лены? Одно дело, когда вы зовете человека в белую комнату и просите состроить порочную гримасу и подписать договор с пунктом про обнаженные сцены. Другое — когда вы уже на площадке, и человеку нужно проявить свою телесность, чувственность и то, что вы назвали в связи с героиней «скрытой гиперсексуальностью».
В кастинге я не боюсь ошибиться никогда. Поняла, что нужно выбирать не головой, а ждать, когда придет ощущение. Я не знала заранее, должна ли Лена быть худая или полная, рыжая или красная. Должно быть чувство, будто происходит что-то магическое. Тогда ты останавливаешь кастинг, потому что всё случилось. С Женей так и было. Но есть ключевой момент: эту роль не смогла бы сыграть женщина, которая в глубине души не желала бы этой демонстрации. То есть для интроверта эта роль была бы вся на преодолении — а я такой метод работы не люблю. Из разговора с Женей стало понятно, что она мечтает прожить такую жизнь. Не буквально, как в фильме, конечно. А вот Паля мы не искали, потому что он в течение нескольких лет видел, что мы это пишем, и ждал. При этом они с Женей учились в ГИТИСе, и когда он узнал о нашем выборе, стал шутить: «Да-да, Жене очень подходит эта роль». Притом, что она очень закрытая внешне. Это то, что нам в фильме и было нужно.
На женскую роль, особенно в свете того, что вы говорили про отсеченную первую сцену, вам нужна была свежая актриса, которая не будет за собой тащить багаж прошлых ролей. Александр Паль, напротив, востребованный артист. В фильме его персонаж приходит к сексуальным практикам, которые нашим обществом стигматизированы. Человек, который находит удовольствие в том, чтобы делиться женой, воспринимается ясно как. Вы поэтому взяли известного актера?
Напротив, медийность Паля мешала. То же самое было с «Как меня зовут». Мы искали неизвестного актера, но в этой возрастной группе оказалось сложно найти харизматика — и взяли Константина Лавроненко. На территории 30+ это, конечно, более возможно. Но с Палем мне не нужно было тратить экранное время и убеждать зрителя в том, что в него можно влюбиться, что он обаятельный, и что она с ним делает. В нем есть природная дружелюбность и родственный эффект, который сильнее ощущения самца.
Раз уж мы говорим об актерах: на «Кинотавре» фильм получил ровно одну награду — диплом артистам с довольно странной формулировкой «за безграничную веру актеров в режиссера». Трактовать это можно в том числе так, что «фильм нам не близок и непонятен, но мы рады, что вы так подчинили себе актеров». Как вы это восприняли?
В момент, когда мне его вручали, я не расслышала формулировки. Ну, наверное, что-то сказали. Моей задачей было получить его красиво. Я прекрасно понимаю, что это личный выбор жюри. Я уже получала абсолютно такой же диплом на «Кинотавре» за прошлый фильм («За легкое дыхание и художественную целостность» — примеч. ред.). Хотя, конечно, у фильма были поклонники в зале, которые думали, что мне сейчас дадут главный приз. Я сказала: «Ребята, не рассчитывайте».
Знаю, жюри подозревали в политической игре, но не верю в это. Я сама была однажды в жюри и видела, как это происходит. Когда на «Движении» мы дали приз за режиссуру Алёне Полуниной (фильму «Своя республика» — примеч. ред.), никто не захлопал, хотя нам показалось очевидным, что для этого фильма требовалась большая режиссерская отвага.
«Бык»: Песни на ушельском языке
А «Бык» мне понравился. Несмотря на чудесное интервью режиссера.
Очень своевременно, когда в конкурсе с тобой соседствуют женщины.
Да, как-то недальновидно.
При этом в фильме эти взгляды хорошо видны. Если исключить девочку, в «Быке» останутся два женских персонажа, которые прекрасно вписываются в традиционное патриархальное мироощущение: мама и шлюха.
Ну, наша героиня Лена тоже трактуется в эту сторону.
Трактовка — не задумка. Я однажды случайно увидел, как на каком-то сайте ваш отец бросился защищать ваш фильм. Вы в каком-то интервью говорили, что у вас хорошие отношения с отцом, но «пришлось над ними поработать». Что вы имели в виду?
У нас с сестрой был довольно длинный путь проработки отношений с папой. В детстве мы застали развод. Тогда мы не понимали причин. Казалось, что это война развела родителей (гражданская война в Таджикистане — примеч. ред.). Это до поры до времени хорошо объясняло ситуацию. Постепенно мы взрослели и задавали себе более тонкие вопросы. Папа приезжал раз в год, и каждый раз это был новый этап осмысления. Причем мы с сестрой чередовались: в этот приезд она задает вопросы, в следующий — я. Нам, конечно, было его жалко, да и он утомился. С течением времени стало понятно, насколько ситуация развода была драматичной и сложной для папы. Увидеть ее с этой стороны было важно. Мы постепенно заново прожили это, и отношения стали более гармоничными — плохими они не были никогда, в том числе потому что мама всегда передавала идеализированный образ папы.
Поэтому, кстати, в фильме «Как меня зовут» есть момент, когда герой Лавроненко говорит, что не хотел развода, пытался выйти на связь и хотел эту дочь, но мама сказала «привет-пока». И он не злодей в этой ситуации.
Сегодня есть широкая дискуссия в обществе, где на одном полюсе люди, которые говорят: «Папа был токсичный, пришлось проработать отношения». На другом: «Психотерапевты убивают способность чувствовать». В этой оппозиции сложно быть на краю, но все-таки — вы ближе к первым?
Безусловно, я в этой лодке. «Верность» транслирует простую идею: не поговорил — будут проблемы. Моя сестра психотерапевт, и она донесла до меня важную мысль. Один из аргументов «против»: от психотерапии страдают родители, потому что она сводится к тому, что во всем вам насолили родители. Но есть момент, который смещает фокус. Психотерапия не борется с твоими реальными родителями, а с образом, который тобой руководит. Мама, обронившая грубое слово, вообще об этом не думала.
И вообще, это не вся мама.
Да, но в твоей психике это заседает, и начинает руководить твоей жизнью. К сожалению, это понимаешь не сразу. К этому надо прийти. Мои родители шутят по этому поводу, но по сути тоже подключились к этой работе.
При этом ваш соавтор Любовь Мульменко написала для «Сеанса» текст-манифест о людях-жертвах. Этот текст встретил критику, которая в общем сводилась к тому, что Мульменко обесценивает право людей чувствовать себя жертвами, сравнивая их с «жертвой недостаточно вкусного маффина».
Я не читала. Но у нас есть разногласия. Сейчас мы с Любой готовим сериал «Детки», и сидим чуть ли не на разных полюсах той проблематики, к которой подходим. И это классно — доказывая друг другу разные точки зрения, мы можем широко взглянуть на проблему. Особенно на территории новых норм, которые еще не устоялись. В сериале мы как раз представляем разные взгляды.
Как вы подходили к изображению сцен секса?
Я хотела показать женским взглядом разный секс. Первый, с мальчиком, довольно тупой. При этом огромное количество мужчин так себе его и представляют, особенно в начале пути, когда еще у них не было столь близких отношений, чтобы женщина могла транслировать свои желания. А вы заметили, например, в сцене секса на пляже палец в попе?
Боюсь, что нет.
Александр Паль: «Закрытая у нас страна, не делает куннилингус»
А то мне интересно, почему никто не спрашивает об этом. Просто это тоже зона живых сексуальных подробностей. Не было задачи сделать из этого отдельного эпизода, видимо, поэтому и не заметно. Но хотелось показать разнообразие мужских предпочтений.
У вас довольно инструментально показан секс в финале «Как меня зовут», где парень просто берет девушку сзади посреди вечеринки.
Там я не концентрировалась на подаче. Здесь я уже это осознанно простраивала. Например, меня бесит, когда в кино мужчина сразу входит. Это мужской взгляд, без мысли о том, что в этот момент чувствует партнер. И мне важно было показать эту фазность в финальном сексе с мужем, подробно посмотреть на него как на образец хорошего секса, в миниатюре, безусловно.
В фильме есть эпизод, когда герой Аграновича, главный врач клиники, где работает Женя, узнает, что клиентка уличила Женю в связи со своим мужем и написала отзыв на форуме — и этот отзыв начинает вредить клинике. На что он говорит Жене: «Добро пожаловать в клуб». Кажется, здесь вы смотрите на патриархат с другой стороны — на то, как мужчины становятся жертвами определенных стереотипов.
Мне хотелось показать, что он тоже несчастен, и что его маскулинная поза — по-своему вынужденная. Ведь он рассказывает, как был когда-то серьезно ранен женщиной, и теперь всю жизнь будет ей мстить. Но вообще у меня не было задачи сделать здесь большое высказывание.
В фильме не всегда веришь в пространства, и размытый фон не влечет узнаваемости. Да и герои у вас не то чтобы узнаваемые — она уже ведущий гинеколог клиники, он актер. Вы намеренно добивались некоторой обобщенности?
Расфокуса в фонах — да, потому что хотелось оставить только чувства и мотивы, избавиться от социального. Но мне кажется, что тут нет особых противоречий с действительностью. Больница настоящая. А хорошие специалисты в медицине сейчас часто молодые. Я хожу к докторам, которым всем до сорока — потому что территория доказательной медицины старшим поколением не освоена.
Мне кажется, это даже проблема не самих пространств — больницы, парковки, квартиры — сколько их сочетания и отображения, не всегда убедительного, коллажного. Например, сильным мне показался эпизод, когда героиня идет в дешевое кафе ради сиюминутной связи.
Да, это кафе максимально близкое к жизни. Хотелось образно намекнуть, что это некое падение с ее стороны, поэтому она идет в местную мрачную кафешку. Мы выбирали из нескольких мест, были и еще более маргинальные, но это уже выводило бы нас из зоны нормы. И поведение героини в сценарии тоже выходило из зоны нормы. Были там и такие приключения, с чем я уже не могла бы себя ассоциировать.
В финале есть очевидная рифма с фильмом «Стыд» Стива Маккуина. К чему она?
Я потом уже поняла, что она там есть — когда меня спросили. Да, сложно не увидеть параллель. Хотя мне фильм как раз не очень понравился. Кстати, еще сравнивают с фильмом «Романс X» Катрин Брейя. Люба мне говорила: «Ты посмотри, а то тебе еще десять раз скажут».
Посмотрели?
Пока нет! А со «Стыдом» вот пришли к чему-то близкому. Не факт, что финал считывается зрителем так, как он задумывался.
А как он задумывался?
Мне хотелось — и Люба с этим финалом была не согласна, — показать ее новую жизнь, в которой она вышла из кризиса и видит это внимание к себе, реагирует на него, но не бросается в пучину. Это ее гармоничное состояние, где она пришла к пониманию себя. Но все равно кто-то увидел, что она сейчас пойдет вот с этим мужчиной.
Тут мешает эта вяжущая перекличка со «Стыдом». Я знаю, что вы стараетесь не смотреть кино «по работе», но все-таки: что вы смотрите по работе?
Муж мой меня ругает: почему я делаю кино, довольно мучительное для зрителя, а смотрю развлекательное? При этом он делает кино, которое увлекает, поражает, удивительное кино — а смотрит тяжелый и мрачный арт-хаус. Мы с ним на разных полях. Я в кино пойду на «Короля Льва». Но размышлять буду на тему серьезную.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»