Недостоевский подросток
Я отроком покинул отчий дом…
В шестнадцать лет я жил своим трудом
И между тем урывками учился.
Н. А. Некрасов
СЕАНС – 29/30
Главный герой «Свободного плавания», Леня, окончил школу, и ему нужно где-то работать, пока в армию не заберут. Ему семнадцать лет, поэтому ожидается: поиск пути, первая любовь и т.д., то есть ДРАМА ВЗРОСЛЕНИЯ со всеми вытекающими отсюда эксцессами. История, рассказанная в «Свободном плавании», — это ВЗРОСЛЕНИЕ БЕЗ ДРАМЫ. Просто взросление. Нет ничего, на чем так удобно строить драматургию «героя нашего времени» в современном кино: ни Чечни, ни братков, ни выморочного глянца. Обычный подросток из обычной провинции, типичный герой в типичных обстоятельствах. «Свободное плавание» с этой точки зрения — настоящее событие: в этой картине появляется, на наш взгляд, новый герой поколения нулевых.
Маленький город на берегу Большой Реки. Монотонный ритм повествования следует за ритмом провинциальной жизни. Камера статична. На улицах безлюдно. На реке пустынно. Жизнь еле теплится. Всеобщее оцепенение заполняется мечтами — о вожделенной Работе, которой нет, но о которой все грезят. Такой вот оскал капитализма в отдельно взятом Мышкине-Кашине-Угличе. Только, в отличие от «правильного» капитализма, никто прилагать усилий, чтобы эту работу найти, не собирается.
Он вообще — странный для нашей культурной традиции подросток.
«…И нет в творении творца…»
Работа в «Свободном плавании» — это такая платоновская идея. Чистая запредельность. Ее никто не видел, все только рассказывают. На заводе в лучшем случае починяется случайная мясорубка. В «Центре занятости населения» вакансии: уборщица в школу («мальчика они тоже возьмут»), дорожный рабочий… Все остальное — в Ярославле, то есть за пределами ойкумены. А с закрытием единственного завода Деревня-Город-Микрокосм и вовсе утрачивает последнюю связь с цивилизацией и неуловимо, но неотвратимо погружается в трагикомические бездны мифологической эпохи собирательства и палки-копалки. Дорожные работы уже сняты в режиме фольклорной амплификации и исполняются мифологическими персонажами: Человеком-пестиком и Человеком-ведром, а также Прорабом-сказителем, слагающим былины о прекрасном героическом прошлом. Мужики, уволенные с закрывшегося завода, пьют водку на берегу и сочиняют сказки: «будем возить в Ярославль на газелях» (что возить?) и «жить всю зиму в вагончиках» (зачем жить в вагончиках, чтобы возить что бы то ни было на газелях в Ярославль?). Хозяин лесопилки, на которой основаны их мечты, и знать не знает об этом. Но мужики, уже частично в белых штанах и ковбойской шляпе, успели основать свою жизнь на песке. Все обман, все мечта, все не то, что кажется. Изображенный мир свободен, по сути дела, от всего, что ни есть, а потому анемичен и тотально неприкаян.
«Свободное плавание» — «Сеансу» отвечают…
А герой хочет быть прикаянным. Вот такой вот вариант классического, положенного по жанру сюжета о том, как у «юноши, обдумывающего житье», впервые возникает ситуация выбора и как он этот выбор делает. В отличие от героев восьмидесятых-девяностых, для которых самое главное было — заявить о своем праве на «свободное хотение», Леньку это окружающее царство свободного хотения уже достало. Ему хочется работать и быть кем-нибудь «по профессии». Вот ее он и выбирает — как способ добыть жизни цель и смысл. Он и от роли винтика в системе не прочь, если это придает жизни форму, пусть даже самую механическую: завод (работа/обед) — танцы (драка/девушки) — дом (комната/мама). Он не бунтует против взрослого мира, а, наоборот, с готовностью вверяет себя мастеру-наставнику. Он вообще — странный для нашей культурной традиции подросток: его не крючит и не колбасит; он не бросает обвинений в лицо кому бы то ни было, не ерничает, не врет, не иронизирует, не занимается исследованием собственных глубин и посему не отчаивается. То есть не страдает экзистенциальной непереносимостью бытия. Он вообще не рефлексирует, он думает. И потом делает. Что-то такое долгое про себя думает, а потом берет и делает. А когда, естественно, напарывается по неопытности, то снова долго думает и делает что-то другое, пока не находит то, что ему нравится. А главное — ему доставляет истинное удовольствие, когда что-то сломанное — починено, а что-то сделанное — сделано хорошо. На фоне всеобщей энтропии и мечтательной расслабленности он единственный умножает сущности: чинит табуретку, латает дорожные дыры и уже почти начинает рыть ямы под поперечные столбы, как энтропия спохватывается, начинает сопротивляться и довольно больно бьет Леньку по морде в шесть кулаков. Пожалуй, тут можно было бы и отчаяться. Но Провидение за настойчивость посылает Леньке спасение в виде потусторонней баржи, сконструированной из старого трактора и некоторого количества металлолома, реальной и сюрреалистической одновременно, приплывшей по Большой Реке, о существовании которой мы уже почти забыли.
Непьющий-работящий, но не скучный и обаятельный.
Финальная мизансцена исключительно символическая. Мужик, приплывший на барже, на берегу роется в ржавых железках — перебирает мотор. Стоящий рядом бомж разговаривает разговоры, и от него отмахиваются как от постылой мухи. Ленька же сначала молчит и соображает. Потом молча подает подходящую гайку. А потом, тоже молча, делает один шаг, другой — и заходит на баржу, чтобы уплыть на ней в свободное плавание. Вот он в финале — уже болтающий без умолку, в рабочих рукавицах на фоне груза, плывущий по Большой Реке к новой жизни. Как писал Пушкин, «вот счастье, вот права».
Авось и выплывет. Хороший пацан. Цельный, не изломанный. Не рефлексирующий, а просто умнеющий по ходу жизни. Добрый — из тех, что немотивированно, просто «от природы добр». Непьющий-работящий, но не скучный и обаятельный. Не достоевский подросток, а пушкинский. Петруша Гринев из «Капитанской дочки». Давно таких не было.
