Дом с нормальными явлениями — «Невидимый мой» Антона Бильжо
24 октября в Петербурге, Новосибирске и Краснодаре фестиваль «КАРО.Арт» покажет режиссерскую версию «Невидимого моего», психоделического сай-фая Антона Бильжо из программы прошлогоднего «Маяка». Это редкая возможность увидеть авторский вариант фильма, о котором пишет Александра Кузнецова. Это ее первый текст для «Сеанса».
На зернистом VHS-квадратике сменяют друг друга позднесоветские миражи: обжитая повседневность многоэтажек и грандиозные мечты футуристичных заводов. Недолгий ностальгический ряд прерывается: кажется, произошла авария. Сентиментальное перелистывание знакомых пейзажей завершается где-то в сердце очередной катастрофы. Неприметный двор, истошно воющая сирена и пылающий костер, который отчего-то не привлекает никакого внимания обитателей дома, где живут и герои фильма: продавщица Маша (Дарья Екамасова) и двое ее детей — сын Илья (Сергей Грузинов), дочка Лиза (Ульяна Филатова). Муж-физик пропал шесть лет назад.
Он не просто пропал, а застрял в неизвестном науке измерении, из которого подает своей семье знаки. По крайней мере, в этом Машу уверяют другие физики. Считывая сигналы и заставляя детей тоже их замечать, она ведет с невидимым супругом слышимый разговор, наливает лишний стакан сока, ставит для него тарелку на стол. Было бы легко сослаться на затянувшуюся призрачную надежду, если бы не одна проблема: кажется, мир действительно дает ей знаки. А в подвале заброшенного завода действительно обнаруживается портал в неизвестное измерение.
Вызывает и сострадание, и холодок по спине
Сущность этой маленькой семьи определяет отсутствие — отца и мужа. Жизнь складывается и распадается под влиянием одного этого условия. Правила экранной реальности продиктованы тем же: отсутствием, дистанцией, изоляцией. Сказочные три дороги, которые обычно дают возможность выбора, здесь ведут к трем одинаковым кирпичным коробкам зданий. Тупик, куда ни поверни. Герои стоят так далеко друг от друга, что удерживает их порой лишь рамка кадра, а редкие прикосновения, кажется, совершаются холодными руками. Внятные акценты и ощутимые детали нисколько не мешают камере Даниила Фомичева рисовать пустоту, широкоугольным объективом искажая и так слабо читаемые границы, а несчастных людей лишая четкости — границы и пропорции тел подвижны. Что говорить о помыслах и чувствах. Звуки здесь не создают объема, они лишь сопровождают свой визуальный источник, не предлагая ничего более: ни атмосферы, ни эмоции. Если бы не мистическая музыка (возвращается Сергей Курехин; мгновенно опознаются темы из «Господина оформителя» и «Посвященного») — почти немое кино. Этот глухой серо-коричнево-синий мирок, поздне- или постсоветский универсум спрятан под невидимый купол. Прозрачное ограждение, которое от чего-то этих людей отчуждает, но, надо признать, отчего-то и защищает. Например, от самих себя.
Героиня, будто скульптура, покрывается трещинами от постоянных атак враждебного мира
Эта невидимая стена не позволяет Илье упасть с бетонного обрыва на бетонный же пол, — жутковатая греза Советского Союза о монолитности бытия. Взрослеющий подросток болезненнее других перерабатывает в себе и семейную историю, и кондиции этого фантасмагорического мира. Снисходительное смирение во взгляде сменяется активным презрением, и грубые слова не заставляют себя долго ждать. Агрессия быстро находит материальное воплощение, и парень попадает в из-ниоткуда-взявшийся лесной военно-патриотический клуб «Дружество». Здесь учат не бояться смерти и мерить мир войной, проверяющую человека на прочность. «Дружество» заставляет Илью сделать свое бессилие спусковым крючком для насилия. Он избивает товарища и тотчас обращается в бегство, не от себя или общества, а вообще от самой жизни.
Если в его страданиях хотя бы опознается человеческая природа, то его маленькая сестричка Лиза не более, чем осколок этого остраненного мира. Маленькая куколка, чьи большие глаза способны лишь хлопать и излучать неестественный голубизны свет. Травма ли это в зародыше (замерший от стресса ребенок) или персонификация этого зловещего искореженного пространства, но она вызывает и сострадание, и холодок по спине. В этом она схожа со своей матерью, участливой и любящей с одной стороны, и пугающе замкнутой с другой.
Мы и сами лишь сидим в искривленном пространстве
Положение мамы Маши оказывается двойственным. Разумные размышления (не мертв ли муж? должна ли она проводить свою жизнь в преданном одиночестве?) вступают в спор с правилами данной кинореальности. Как только сомнения крепнут, мир наносит ответный удар: ветер яростно закрывает стеклянные двери в доме подруги-подстрекательницы, а внезапная буря буквально оттаскивает влюбленного дальнобойщика Стаса (Николай Клямчук) от губ героини. Все, что остается делать — лежать ночью одной в религиозном сине-золотом свете комнаты, мечтая не то о муже, не то об измене ему. И лицо Дарьи Екамасовой с глубоко посаженными глазами-льдинками и застывшей мимикой кажется соприродным равнодушному акульему взгляду камеры. Героиня, будто скульптура, покрывается трещинами от постоянных атак враждебного мира, пока все же не раскалывается. Впервые она плачет навзрыд, волнуясь за пропавшего (всего на полдня) сына.
«Невидимый мой» — это и история про неумение людей переживать утрату, и очередная реконструкция травматичного исторического прошлого. Однако, по правде, интересна на сама тема, а то, как это кино устроено. При всей строгой стройности приемов Антон Бильжо позволяет картине пустоты и лакуны. Выход из колеи восприятия происходит не за счет маловразумительного монтажного калейдоскопа или череды отталкивающих персонажей, а благодаря мимолетным неточностям и сознательным упущениям, которые взращивают смутную неуверенность и в собственных ощущениях — как относиться к увиденному? Дом больших смыслов — всегда маленькое место и короткий срок. Так и здесь: в размытом и затхлом околосоветском периоде поселилась обычная семья с понятным для всех горем. Как-то существуют и как-то справляются, чего-то лишаются и что-то находят. В конце концов, может, мы и сами лишь сидим в искривленном пространстве, пока лучшее измерение и нормальная жизнь шлют нам свои знаки.
Читайте также
-
Отменяя смерть — «Король Лир» Сергея Потапова
-
В поисках утраченного — «Пепел и доломит» Томы Селивановой
-
Призрак в машинке — «Сидони в Японии»
-
Скажи мне, кто твой брат — «Кончится лето» Мункуева и Арбугаева
-
На тот берег — «Вечная зима» Николая Ларионова на «Маяке»
-
Нервные окончания модернизации — «Папа умер в субботу» на «Маяке»