Прекрасная фурия
Жанна Моро в фильме «Жюль и Джим»
Великая Жанна Моро была не слишком известна в Советском Союзе: лучшие ее фильмы у нас в прокате не шли. Впервые я услышал о ней от моей мамы, которая обратила на нее внимание в картине «Жюльетта» — Моро играла роль полукомической капризной соперницы главной героини и пребывала в тени элегантнейшего Жана Маре, любимца советских женщин. «Необаятельная какая-то», — резюмировала мама. Обаяния Моро так и не набрала: этого не предполагало ее амплуа прекрасной фурии, мятежницы и разрушительницы, ведомой сильным чувством или тоской по нему.
Только благодаря выбранной профессии киноведа мне удалось посмотреть «Жюль и Джим» и «Любовники» — визитные карточки «новой волны» и Моро как актрисы. А потом — «Ночь» Антониони. А потом прошло время, живая легенда пожаловала в Москву и надолго поселилась в гостинице «Советская»: шли съемки фильма Рустама Хамдамова «Анна Карамазофф». Мы встречались за ужином несколько раз — и о чем только не говорили. Мне приходилось всячески скрывать свой эпистолярный роман с Катрин Денев: Моро считала ее своей антагонисткой и антиподом. А у меня была тайная сверхзадача — залучить гостью на церемонию «Ника», и в конце концов это получилось. Мы с Жанной Моро вдвоем вручали приз за лучшую режиссуру. Хамдамов сделал ей какой-то особенный макияж, но поскольку Юлий Гусман имел обыкновение растянуть церемонию часов на восемь в зале без кондиционера, а нас выпустили на сцену в самом конце, мейк-ап бедной женщины «потек». Да и я был в полуобмороке. Все окончательно испортил Андрей Кончаловский, который, выйдя на сцену, не поздоровался с Моро и вместо нее бросился целовать какую-то грудастую юную особу, вынесшую ему статуэтку.
Андрей Плахов и Жанна Моро на церемонии вручении премии «Ника». 1989 год
Зато на каннской сцене 1994 года Жанна Моро — ведущая церемонии закрытия — царила и «строила» всех призеров и членов жюри. Кроме Клинта Иствуда, к которому обращалась с повышенным пиететом. Катрин Денев, занимавшую должность вице-президента жюри, охарактеризовала как «представительницу французского бутика» и вызывала ее к доске, как девочку: «Катрин Денев, встаньте и объявите, какой фильм получил приз за лучшую режиссуру…»
На каннской премьере «Анны Карамазофф» я Моро не видел, но говорят, она кричала «Мэрд, мэрд!», протестуя то ли против фильма, то ли против плохого качества показа, то ли против негативной реакции публики. Но потом, когда мы встречались, всегда с теплотой и симпатией спрашивала о Хамдамове. А последние слова, которые я от нее слышал, были такие: «Раньше кино было фабрикой грез, теперь стало фабрикой кошмаров. В 60-е годы, когда еще работали Уэллс и Кокто, но уже пришли в кинематограф молодые Маль, Годар, Трюффо, мир открывался новыми гранями, все были полны надежд. Режиссеры ставили вопросы: что такое любовь, что такое женщина, как ее познать? Теперь мы выпали из традиции, за открытостью и доступностью секса не оставили места фантазии, а ведь это главное, потому что сексуальная увертюра быстро кончается. Не подумайте, что старуха брюзжит, потому что сама лишена этого. Нет, секс жив во мне, в каждой клетке, в моих воспоминаниях, в желании прикоснуться к коже любимого человека. Даже если его давно нет в живых».
