«Метаморфоза птиц» — Не обнуляется такое никогда
Режиссер из Португалии Катарина Вашконселуш рассказывает о мужчине, бороздившем моря, женщине, «верившей в Бога так же, как в алфавит», их любви и о смерти матерей. В то же время это еще один разговор о способах помнить, кажется, актуальный всегда. О фильме показанном на фестивалях в Берлине и Ханты-Мансийске (еще немного, и мы будем удивляться, что они состоялись), пишет Вероника Хлебникова.
В самых первых кадрах мужской взгляд из-под седых бровей рифмуется с артефактом на стене — металлическим медальоном в виде глаз святой Лючии, мученицы, ослепленной язычниками. Ей молятся о метафизическом зрении, чтобы яснее видеть в памяти тех, с кем расстался. И, если уж на то пошло, — святому Антонию Падуанскому, как поступает герой колумбийского фильма «Долина душ», чтобы найти не только утраченное, но и позабытое. Святой Антоний и родился неподалеку от Се, кафедрального собора в Лиссабоне. Мужчина и женщина окажутся дедушкой и бабушкой Катарины Вашконселуш, но это выяснится не сразу.
Подобно Алисе в Стране чудес, они вываливаются из кадра, потому что растут.
До определенного момента «Метаморфоза птиц» устроена как игровой фильм. Закадровый голос читает литературный текст, скроенный из метафор и иных тропов, даже когда это письма, — или письма, какими их можно вообразить. В кадре яркая занавеска отражается в зеркале вместе с ветром, сменяют друг друга застывшие комнаты, далекие жизни, артефакты, натюрморты и кунштюки современного искусства, негаданно образующие сильные эмоциональные связи. Из них, перформативных и статуарных, живописных и аскетичных, моментально узнаваемых, как репродукция брейгелевой «Свадьбы» или запаянный в бутылку сувенирный парусник, и герметичных в тайне их личного восприятия, складывается нарратив, который легко принять за условный, волшебный парафраз несбыточной, яркой реальности, пока не окажется, что его основа документальна. Автор собирает пазл из старых или воображаемых писем и нетвердых воспоминаний, из собственной боли и разрозненных свидетельств родных, из искусства и смерти, из павлиньих перьев, имперских марок Лузитании и цитат из «Моби Дика».
Вопреки моде на архивно-дневниковое повествование, внутренняя уверенность режиссера в том, что завершить пазл не удастся, и что вовсе не в завершенности смысл этих действий, а в магии, алхимии элементов, самой рифме, как магнитом притягивающей созвучия, приводит к необходимости вымысла, фикшена. Так смирение перед недостаточностью или отсутствием факта становится созидательной творческой силой: «Если не можешь вспомнить, придумай, если не знаешь, изобрети».
Когда рождается образ, житейская правда умирает.
Персонажи фильма почти мифологические, при желании они могли бы обратиться в дерево, увидать единорога или полететь. Энрике — сказочный мореход военно-морского флота. Беатриш — его связь с землей, жена, укорененная в ее цветах, апельсиновых деревьях, покинутом им доме и детях, рождавшихся без него. Их шестеро — Жасинту, Педру, Жуау, Нуньо, Тереза и Жозе. Подобно Алисе в Стране чудес, они вываливаются из кадра, потому что растут. На фотографии им тесно, как растущим косточкам тесно в теле, а любопытному духу — в границах родного дома. Однажды они перестанут умещаться в памяти отца, глядящего на бесконечный водный горизонт, пока его движение в море не станет статикой относительно движения времени.
Жасинту на самом деле — не Жасинту, а тоже Энрике, первенец, названный в честь отца. И отец Катарины. Она придумывает, как и многое другое, гиацинтовое имя своему отцу, потому что двоим Энрике тесно в одном сценарии, одинаковые имена внесли бы путаницу. Прошлое изобретается, не только потому что его не удается удостоверить. Семья Катарины Вашконселуш обращается в миф не в силу дырявой памяти и множества чудесных изобретений, призванных ее залатать. Когда рождается образ, житейская правда умирает. Смерть любимых преодолевается в запечатленном образе, и на репродукции «Матери» испанского импрессиониста Хоакина Сорольи, конечно, тоже Беатриш с одним из детей. Но даже живые перестают быть собой, становясь персонажами.
Чем бы ни казались в памяти и в языке прошлое и настоящее, они связаны любовью родных людей и тех, кого сроднило искусство.
В «Метаморфозе птиц» переход реальности в инобытие буквально совпадает с рождением образа. В молоке экрана проявляется полароидный снимок, и медленно, будто сдвигается эпоха, вылупляется изображение. В силу рифмы на фотографии — новорожденный младенец Катарина, впервые в материнских руках. Этот снимок — эмоциональное и интеллектуальное ядро фильма, в нем воспроизведена вся структура отражений, переходов, многократного рождения — в слове, в образе и в искусстве, утвержден способ сохранения, консервации мимолетной, в сравнении с историческим нарративом, фамильной истории. Большая история тоже вхожа в фильм с почтовыми марками, рассказывающими о колонизации и отделении колоний, связывая несвободу с удушьем одного из повзрослевших детей Беатриш.
Мать Жасинту, умерев, остается домом для ее детей, деревом для ее шести птиц. Покойная жена Жасинту и мать Катарины будет не оплакана в трогательных подробностях, но воспета в удивительных образах разлуки, пробуждающих в зрителе его собственную боль и слезы. Чем бы ни казались в памяти и в языке прошлое и настоящее, они связаны любовью родных людей и тех, кого сроднило искусство. Ни в боли утраты, ни в идее незавершенности нет привкуса катастрофы. Автор фильма вступает в живые воды искусства, и ее мертвецы уже не выглядят одинокими тенями ушедшего времени, устаревшими протагонистами забытых конфликтов, а их голоса в утраченных письмах и на граммофонной пластинке — эхом архаики. Они жители вечности художественного текста, где законы и конфликты отлиты в форму универсальных сюжетов: любовь и разлука, превращение детей и круговорот поколений, житейское море и небесная благодать, птичий полет, ставший рефреном фильма. Разумеется, у них есть право на безмолвие, непонимание и секреты. Отправной точкой фильма, над которым Катарина работала шесть лет, становится желание деда Энрике сжечь их переписку с бабушкой Беатриш из уважения к тайне их частной жизни. Утаивание, недомолвка тоже оказываются строительными деталями сюжета, и следить за судьбами героев — все равно что «разглядывать следы полета птиц». Для этого нужны хорошие глаза, но не обязательно верить в святую Лючию, достаточно любить красоту историй и ценить птичью грацию, с которой они перемахивают из прошлого в настоящее и обратно.
Читайте также
-
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера
-
Отборные дети, усталые взрослые — «Каникулы» Анны Кузнецовой
-
Джульетта и жизнь — «Можно я не буду умирать?» Елены Ласкари
-
Оберманекен будущего — «Господин оформитель» Олега Тепцова
-
Дом с нормальными явлениями — «Невидимый мой» Антона Бильжо
-
Отменяя смерть — «Король Лир» Сергея Потапова