Николай Изволов: «У Криса всегда были свои мифы»
Публикуем беседу с Николаем Изволовым о дружбе и работе с Крисом Маркером, записанную для 80-го номера «Сеанса».
Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с творчеством Маркера? Что это был за фильм?
Фильмы Маркера в учебном курсе по истории документального кино нам, по-моему, не показывали, но имя Маркера было известно. Была доступна книга «Правда кино и кино-правда» 1967 года про западные документальные фильмы с замечательной статьей Жоржа Садуля о Крисе Маркере «Размышляющее зеркало». Маркер, Годар, Франция, 1968-ой год, прямое кино — все это существовало у нас в голове. Ну а первый фильм Маркера я увидел, когда учился в аспирантуре после ВГИКа, в 1988 или 1989 году. Этим фильмом была «Взлетная полоса», нам его показал Кирилл Разлогов. Картина произвела на нас довольно сильное впечатление. До сих пор, сколько я ни пересматриваю этот фильм, сколько ни показываю его студентам, он по-прежнему вызывает эмоциональный отклик. Он живой, в нем нет ничего академического, ничего устаревшего. И именно этот фильм остается связанным с Крисом прочнее всего. Ведь он снял много картин, и многие из них известны (я, например, люблю показывать студентам «Письмо из Сибири», это очень необычный фильм с точки зрения трактовки документального материала), но все равно я думаю, что «Взлетная полоса» — тот фильм, который будет всегда с ним ассоциироваться прежде всего.
СЕАНС – 80
Поклонники творчества Маркера прекрасно знают, что вы являетесь одним из рассказчиков в его фильме «Последний большевик», посвященном Александру Ивановичу Медведкину. Можете ли вы рассказать о том, как шли съемки этого фильма, о том, что осталось за кадром?
За кадром осталось много интересного, но не думаю, что смогу уложить все это в одну связную историю. Но что-то я, конечно, хорошо помню. Начнем с того, как Крис на нас вышел. История эта началась, когда еще был жив Александр Иванович. Мы познакомились с ним летом 1987 года. Я работал в музейной группе при Бюро пропаганды советского киноискусства, и Наум Клейман мне как-то сказал: «Коля, вы бываете в Красногорском архиве, посмотрите, пожалуйста, не сохранились ли там фильмы медведкинского кинопоезда». Это была легендарная история, описанная во всех учебниках, но никто никогда не видел этих фильмов, считалось, что все они исчезли. Даже сам Медведкин считал их утраченными. Хотя он неоднократно бывал в РГАКФД (архиве документальных фильмов, расположенном в подмосковном Красногорске), но ему и в голову не приходило поискать фильмы кинопоезда. Так мифы, сидящие в головах у людей, очень часто деформируют их собственные жизненные установки.
Он посмотрел на меня и говорит: «Но у меня же это красивее написано».
У меня же таких комплексов не было. Когда Наум Ихильевич предложил мне поискать, я поехал и сразу нашел (смеется). Взял картотеку, просмотрел ее насквозь и довольно быстро обнаружил несколько фильмов, снятых в кинопоезде. Найти их на самом деле было не так уж и сложно. Когда я рассказал о своих первых находках Науму Клейману, он страшно обрадовался и сказал: «Давайте позвоним Александру Ивановичу и порадуем его!» Для меня это было легким шоком, потому что я никак не предполагал, что человек, снявший фильм «Счастье» (1934), был жив (мы все — студенты ВГИКа, видевшие этот фильм, — были уверены, что его автора, совершенно нам к тому моменту неизвестного, конечно же, расстреляли). Но он был жив и здоров, и Наум Ихильевич при мне позвонил ему, рассказал обо мне и о моей находке. Медведкин попросил позвать меня к телефону и сказал: «Коля! Быстрее приезжайте! Надо об этом поговорить!» Я приехал к нему, мы познакомились и подружились. Я часто бывал у него, помогал ему разбирать архивы, он делился со мной своими идеями, это было очень интересное и неформальное общение.
Ну а поскольку Медведкин состоял в переписке с Крисом, очевидно, что Маркер уже тогда узнал о том, что найдены фильмы кинопоезда, потому что они потом фигурировали в его заявке на фильм «Последний большевик». Она у меня где-то, кстати, сохранилась. Он написал в ней, что один молодой человек, пожертвовав своей режиссерской карьерой, провел несколько лет в архивах и, наконец, нашел фильмы знаменитого медведкинского кинопоезда (смеется). Я прочитал и сказал: «Крис, это не совсем так. Я профессиональный киновед, и то, что я сделал, просто часть моей профессиональной деятельности». Он посмотрел на меня и говорит: «Но у меня же это красивее написано». Я сказал: «Ну, в общем — да». «Значит, пусть так и будет», — ответил он. У Криса всегда были свои мифы.
А после этого визита в Музей кино в 1991 году вы еще встречались с Крисом?
Он появился еще до 1991 года. Мне кажется, что первые съемки начались уже в 1990-м, сразу после смерти Александра Ивановича. Потому что, когда мы с Наумом Клейманом поехали на фестиваль Ciné Mémoire в Париж, был октябрь 1991 года, и к тому моменту очень большая часть материала будущего фильма была снята. Крис уже работал с ним, у него было несколько человек, переводивших записанные им интервью с русского на французский. И я помню, что тогда на фестивале показы проводились во дворце Шайо, в подвалах которого когда-то была французская Синематека (кстати, именно эти подвалы сняты Крисом для «Взлетной полосы»). Когда я шел туда, то остановился на улице покурить (тогда я еще курил), ко мне подошла девушка и сказала: «О! А я вас очень хорошо знаю». Я удивился: приехал первый раз в Париж, а меня уже узнают на улицах (смеется)! Видимо, это была одна из его переводчиц. Позже я немного к этому привык, потому что «Последнего большевика» показали во всех университетах мира, и куда бы я ни приезжал, все говорили: «О! Это человек из фильма „Последний большевик“». Как будто уже меня самого считали последним большевиком, а не Александра Ивановича (смеется). В общем, у меня тоже был свой момент славы после выхода этого фильма. Итак, наша встреча с Крисом состоялась еще до 1991 года, съемки начались в 1990-м, а в 1991–1992 годах они продолжались, для этого Крис несколько раз приезжал в Москву. Премьера фильма состоялась в марте 1993-го в Хельсинки (в съемках участвовала одна финская компания, поэтому премьера была именно в Хельсинки). Несмотря на то, что я на один день опоздал на этот премьерный показ из-за проблем с визой, мы все-таки встретились с Крисом и пообщались.
Я думаю, он был одним из первых людей на планете, кто начал использовать вместо фотографий аватарки.
А вы знали, что все эти интервью с вами Маркер записывает для фильма? Это не было секретом?
Да, я знал об этом. Другое дело, что очень многое из этих интервью в фильм не вошло. Нужно сказать, что у Криса была манера постоянно снимать, и он никогда заранее не знал, войдет ли то, что он снимает, в фильм или нет. Например, со мной были очень долгие интервью, продолжавшиеся по несколько часов. Это заметно в фильме: там я говорю довольно медленно, потому что сильно уставал от многочасовых бесед, хотя в жизни я говорю очень быстро. С этими интервью связана, кстати говоря, еще одна забавная история: можно подумать, что мое интервью для фильма «Последний большевик» — одна запись, сделанная единовременно, но это не так. Просто, когда Крис приезжал, я все время оказывался в одном и том же синем свитере и голубой рубашке, и это не было подстроено. А некоторые интервью даже записаны в разные годы!
Можете вспомнить какие-нибудь интересные или забавные случаи, которые происходили у вас с Крисом?
Было очень много всего. Например, помню, как я организовал для Криса поездку в РГАКФД (архив документальных фильмов). Дело в том, что, когда он приезжал, я не просто давал ему интервью, но довольно часто помогал, ассистировал, организовывал съемки, знакомил с какими-то людьми. Так было и в этот раз. Он приехал — это была ранняя весна 1991 года — и сказал: «Коля, мне нужно в этот архив». Сложность была в том, что все это происходило еще в советское время, иностранцам нужно было разрешение Главного архивного управления. И это была очень долгая и сложная процедура, этакий «Замок» Кафки: нужно посылать запрос, ждать несколько месяцев, да еще и отказать могли. А Крис приехал всего на три дня. Я ведь не мог объяснить ему, что нужно полгода ждать разрешения! Тогда я пошел в соседнюю комнату и позвонил замдиректора по науке Красногорского архива Валентину Федоровичу Рунге, которого знал. К счастью, он оказался на месте и взял трубку, а я вдруг неожиданно для самого себя начал произносить клишированные фразы, наподобие советских лозунгов: «Валентин Федорович! Приехал большой друг Советского Союза! Он мечтает сделать фильм об одном из наших выдающихся режиссеров — Герое Социалистического Труда, лауреате Ленинской премии Александре Ивановиче Медведкине! (Я не знал, есть ли у Медведкина эти регалии, но выяснять было некогда.) Его фильмы хранятся в вашем архиве, но, к сожалению, бюрократические преграды (а это было время поздней перестройки, когда бюрократию было модно ругать) могут помешать воплощению этого замысла…» И все в таком духе (смеется). Рунге сказал: «Ладно, пусть приезжает». Мы съездили с Крисом в архив, именно тогда он в первый раз увидел фильмы кинопоезда. Кажется, это был единственный случай, когда иностранец попал в архив (тогда он еще назывался ЦГАКФД) без визы Главного архивного управления. Там, кстати, случился еще один забавный эпизод. В этом архиве жила кошка. Крис не знал русского языка, но, когда он ее увидел, то, указав на нее, сказал: «КОШКА». Это слово он, оказывается, знал (смеется).
Он даже в каталоги фестивалей вместо собственной фотографии всегда помещал фотографию кота.
Были, конечно, истории, связанные с его известной нелюбовью к фотографированию своей персоны. Помню, как однажды он приехал к нам в Музей кино, зашел на выставку, а там был раздел, посвященный Медведкину, и на стене висела фотография, сделанная в 1971 году, на которой снят Маркер вместе с Александром Ивановичем на Московском кинофестивале. Крис сказал: «Коля, что я здесь делаю?! Немедленно снимите эту фотографию и отдайте мне!» Я возразил: «Крис, это невозможно! Это музейный экспонат. Если я сниму фотографию, то совершу преступление». «Совершите это преступление для меня!» — сказал он. Я вынул фотографию и отдал ее Крису, умолчав, что у нас есть еще пять дубликатов (смеется).
Он даже в каталоги фестивалей вместо собственной фотографии всегда помещал фотографию кота. Я думаю, он был одним из первых людей на планете, кто начал использовать вместо фотографий аватарки. Сегодня этим, конечно, никого не удивить, но тогда это выглядело очень странно. Даже в письма, которые он присылал нам (я не помню, чтобы он писал от руки, чаще всего набирал на компьютере, распечатывал и ставил подпись), он вставлял изображение кота в верхний левый угол, что было очень мило.
А после 1993, после окончания работы над «Последним большевиком», вы еще встречались с Маркером?
Мы несколько раз встречались с ним и иногда переписывались. Он любил присылать по электронной почте разные картинки, электронные открытки, гифы, например, на Новый год. Активную переписку мы с Крисом вели по поводу издания на DVD фильма Медведкина «Счастье», снабженного вшитыми в него комментариями и пояснениями. В свое время мы придумали эту систему вместе с Наташей Друбек, назвав ее «гиперкино», она позволяет внедрять ссылки, добавлять комментарии прямо внутри файла фильма. Была затеяна серия фильмов под названием «Киноакадемия» в компании RUSCICO. Среди прочего мы собирались выпустить фильм «Счастье» Медведкина, и мне очень хотелось сделать его с той музыкой, которую использовал Крис Маркер, когда показывал фильм в Париже. В свое время — в 1974 году — это была сенсация, когда старый немой советский фильм стараниями Маркера был выпущен в прокат во Франции, вызвав огромный интерес. Медведкина тогда называли «большевистским Чаплином», зрители и пресса были в восторге. Так вот, мы хотели сделать диск с фильмом «Счастье», написав к нему развернутый комментарий, и я вступил с Крисом в переписку по этому поводу. Он разрешил использовать свою фонограмму, без проблем дав согласие, хотя с ней были определенные технические проблемы: из-за перестановки титров в русской и французской версиях фильма получился значительный рассинхрон. Но мы решили проблему и выпустили диск с этим музыкальным сопровождением. Кстати, я подарил диск Крису, и он написал ответ в своей краткой афористичной манере: «Very illuminative».
Сегодня у всех есть телефоны, снимающие видео в формате 4К, но новых Крисов Маркеров почему-то не появляется.
Затем мы встретились с Крисом в Париже осенью 2008 года. Мы с Андреем Смирновым — директором «Термен-центра» — приехали на выставку, посвященную акустике. Я выступал с докладом о рисованной музыке — очень интересном феномене, существовавшем в СССР в 1930-е годы. Пригласил на свое выступление Криса, но он туда не пошел. Дело в том, что в тот момент шли выборы президента США, где одним из кандидатов был Барак Обама. Надо сказать, что Крис пристально следил за ходом этой кампании, он всегда был политически ориентированным человеком. Когда мы с ним встретились, он торопился узнать последние новости. Помню, он бежал через площадь наискосок, невзирая на движение транспорта. Я был в ужасе, все-таки он был очень пожилой. Я бежал за ним и кричал: «Крис! Крис, что вы делаете?!» На что он спокойно отвечал: «Спокойно, Коля, ты в Париже». Объясняя свой интерес к выборам, Маркер говорил мне: «Коля, ты не представляешь, как это, чтобы чернокожий человек стал президентом США! Когда в 1950-е годы я со своей чернокожей подругой хотел зайти в какой-нибудь ресторан, нас просто туда не пускали». То есть для него это стало символом огромного человеческого прогресса. Это была моя последняя личная встреча с Крисом.
Крис Маркер: 21-12
Каким вы запомнили Криса Маркера? Что это был за человек?
Внешне это был сухощавый и крепкий дядька. Он сам таскал аппаратуру, от помощи отказывался. Очень подвижный, хотя на тот момент он уже был в достаточно почтенном возрасте. Он обладал очень мощным мужским обаянием. В общении был легким, терпеливым. Я никогда не слышал, чтобы он высказывал недовольство. Крис был очень воспитанным человеком, понимавшим, что такое дружба, что такое любовь. Проявлял уважительное отношение к людям, особенно к женщинам. Его отношение к женщинам было каким-то рыцарским, возвышенным. Крис был ироничным, очень дружелюбным, но дружелюбным без панибратства. При общении с ним была хорошо заметна самостоятельность его мышления. Но мне довольно сложно охарактеризовать человека, которого я видел только лишь в творческом процессе, часто погруженным в себя.
Когда я ему объяснял, что я киновед, а не режиссер, он очень удивился: «Зачем изучать фильмы, когда их можно снимать?»
А каковы были особенности этого творческого процесса? Как он снимал свои фильмы, например, «Последнего большевика»?
Я рад, что мне довелось присутствовать рядом с ним во время его работы, это было очень увлекательно. Во-первых, нас всех удивила его манера делать фильмы абсолютно самостоятельно. Ведь мы, советские люди, знали: чтобы снять фильм нужно выдержать конкурс в институт, пять лет учиться, найти работу на студии, написать заявку, сформировать группу, отыскать средства и так далее. У Криса было совсем не так — приехал человек с ручной камерой и начал снимать кино! И сейчас мало кто вспоминает, что это была за камера, какого качества, потому что важны не технические характеристики фильма, а его смыслы. Сегодня у всех есть телефоны, снимающие видео в формате 4К, но новых Крисов Маркеров почему-то не появляется.
Его творческий процесс был очень спонтанным, казалось, что у него нет какого-то четкого плана, многие вещи делались «с колес», например, многих людей, которые появляются в «Последнем большевике», мы (сотрудники Музея кино) посоветовали Крису, сам он о них не знал. Он создавал фильмы из самой жизни, плетя эту ткань из всего, что было под рукой. Ему был абсолютно чужд съемочный процесс по типу Голливуда: просчитанный бюджет, съемочная площадка, четкий сценарий, персонал. Ничего этого у Криса и в помине не было. Все было гораздо живее и спонтаннее. Кроме того, для него был очень важен сам процесс съемок. Когда я ему объяснял, что я киновед, а не режиссер, он очень удивился: «Зачем изучать фильмы, когда их можно снимать?» Сперва мне эта мысль показалась дикой, но чем взрослее я становлюсь, тем ближе мне становится точка зрения Криса (смеется).
А чем встреча с Крисом была лично для вас? Ведь даже на странице в Facebook вы поставили кадр из «Последнего большевика». Могу предположить, что эта встреча для вас остается очень важной, а может быть и судьбоносной.
Думаю, что действительно встреча с Крисом сильно на меня повлияла. Увидеть живого классика так близко, дружески с ним общаться, помогать и даже, прости господи, давать ему советы (смеется)! Повлияла его манера делать все самостоятельно. Позднее я стал заниматься какими-то собственными компьютерными штудиями, не только исследованиями, но и реконструкциями фильмов. В конце концов, я считаю, что моя киноведческая деятельность, связанная с восстановлением фильмов, была инициирована именно встречей с Крисом Маркером. Вдруг я понял, что не нужно ни у кого спрашивать разрешения, что технологии позволяют многое делать самостоятельно, нужно просто идти и делать.
Не зря Жорж Садуль назвал Маркера «размышляющим зеркалом».
Можно ли назвать Маркера кинодокументалистом? Если нет, то как бы вы охарактеризовали вектор его творчества?
Конечно, его можно назвать кинодокументалистом. Он снял много фильмов, и эти фильмы не игровые, поэтому он режиссер-документалист. Другое дело, что он занимался и иными вещами: эссеистикой, музыкой, журналистикой, графикой. Не знаю, каковы заслуги Криса в этих областях, но в истории кино у него точно есть свое важное и заслуженное место.
Что это за место? Каков его главный вклад в кинематограф, в кинодокументалистику?
Дело в том, что документальное кино — это вещь, которая до сих пор не укладывается ни в какие теоретические дефиниции. Никто не может точно ответить на вопросы: что является материалом документального кино? какова дистанция между автором и его героем? допустима ли спровоцированная или инсценированная съемка? да и вообще — что такое документ? Особенно сейчас, в цифровую эпоху, когда к человеку, которого снимают, могут на хромакее прилепить любой фон, и появится то, чего не существовало в реальности. В итоге сегодня мы смотрим вещи, которые документом не являются, и люди это чувствуют, недоверие к кино растет. Поэтому так часто мы сегодня обращаемся к видео, снятому здесь и сейчас на смартфон, к видео, выкладываемому моментально в сеть с места событий. Уровень доверия к этим съемкам зачастую выше. В общем, документ и подделка, документ и фальсификация, документ и провокация — это очень сложный комплекс вопросов, в котором отражаются реалии современной жизни.
Я неспроста говорю об этом, потому что Крис по-своему решил эти проблемы, придумав форму особой индивидуальной реакции на то, что происходит вокруг, — фильм, снабженный собственным интеллектуальным комментарием нравственно-философского толка. Этого до него никто не делал. Конечно, теперь такая форма свободного киноэссе не является чем-то новым, но придумана впервые она, по моему мнению, была именно Крисом. Эссеистика в документальное кино могла быть привнесена только интеллектуалом-одиночкой, свободным и смелым человеком, который пишет и говорит о том, что считает нужным, не подстраивается под редакционную политику, под партийные правила и так далее. Не зря Жорж Садуль назвал Маркера «размышляющим зеркалом». Ведь зеркало не может размышлять, оно может только отражать. «Размышляющее зеркало» — это какой-то парадокс. Но Крис и был парадоксом! Он отражал жизнь, но не пассивно, а снабжая отражение своими размышлениями.
Вот эта форма интеллектуальной киноэссеистики, мне кажется, и была его главным открытием. И неспроста, кстати, он заинтересовался Медведкиным. Ведь тот в своем кинопоезде делал быстрое, прямое, неподцензурное кино для того, чтобы люди сами себя увидели на экране. Была какая-то мощная связка, которая соединила устремления Криса и Александра Ивановича. Да, это были разные люди, разные судьбы, но в глубине души что-то тянуло их друг к другу именно как художников, были вещи, которые их крепко соединяли. Я думаю, что это размышление о жизни при помощи документального материала и общее представление о смысле человеческого бытия, которое сближало Медведкина и Маркера.
Такие фильмы, как «Взлетная полоса», приводят человека в чувство.
Как, по вашему мнению, на творчестве Маркера отразились его политические убеждения? Не ограничивало ли его это в творчестве или, напротив, способствовало формированию его режиссерского почерка?
Я думаю, что никакого препятствия здесь не было. Конечно, он был человеком левых политических взглядов, но его «левизна» была внепартийной. За все время общения с ним я ни разу не слышал от него каких-то догматических клишированных фраз или политических лозунгов. К слову сказать, всерьез со мной он политические проблемы не обсуждал, возможно, считал меня слишком молодым для этого. Свои взгляды он никогда никому не навязывал, но очевидно, что он их имел. Это заметно в том числе и по его фильмам, и видно, что его взгляды эволюционировали.
Он был человек свободомыслящий, я думаю, что его левые убеждения стали плодом его собственных размышлений о человечестве, его эволюции и истории, то есть это никак не привязывало его к каким-либо партиям, структурам, догмам. Его дисциплина была не партийная, она была внутренней самодисциплиной талантливого человека. Это чувство у Криса было доминирующим. Сказать важные вещи так, чтобы не обидеть другого, — тоже следствие той самой внутренней дисциплины. В кино ведь 90% успеха — это дипломатия, иначе очень сложно работать с большим количеством людей. И, конечно, Крис был дипломатом, но при этом он мог проводить свою линию, к которой склонял всех остальных, с кем он работал. Такой талант дарован немногим.
Какой ваш любимый фильм Маркера? Объясните, пожалуйста, коротко свой выбор.
Мне больше всего нравится «Взлетная полоса». Во-первых, этот фильм короткометражный, а я люблю короткий метр. Во-вторых, этот фильм как ожог, как моментальный удар, вырывающий человека из спокойного состояния. Помните, Медведкин говорил, что его короткометражные фильмы — это кинематограф «кинжального действия»? Так вот, здесь то же самое. Такие фильмы, как «Взлетная полоса», приводят человека в чувство. Я до сих пор с удовольствием показываю его студентам, обсуждаю с ними. «Взлетная полоса» — картина, имеющая отношение и к памяти, и к фантазии, заставляющая о многом задуматься.
Конечно, картину «Последний большевик» я тоже люблю, но там я вынужден смотреть на себя со стороны, а это мне не очень нравится.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»