хроника
Никита Смирнов
Никита Смирнов

Умерла Людмила Голубкина


Людмила Голубкина. Фото из личного архива Олега Дормана

Людмила Голубкина родилась в семье поэта Владимира Луговского, автора слов песен из «Александра Невского» и «Ивана Грозного» Сергея Эйзенштейна. В 23 года она закончила сценарный факультет ВГИКа, ее мастерами были Евгений Габрилович и Илья Вайсфельд. В 1960 году Голубкина начинает работу на студии Мосфильм, которой посвятит следующие 14 лет жизни. С 1974 до 1979 год она — заместитель главного редактора сценарно-редакционной коллегии на студии имени Горького, в 1979 году становится главным редактором Центральной сценарной студии.

Начиная с 1990 года, Людмила Владимировна — директор Высших курсов сценаристов и режиссеров. В эту тяжелую пору ей удается сохранить курсы, где она также преподает сценарное мастерство — сначала вместе с Семеном Лунгиным, затем с Олегом Дорманом.

 

Любовь Аркус

Умерла Людмила Голубкина.

В новостных сюжетах написали, что она была редактором фильма «Неуловимые мстители». Атлантида под названием «Советский Союз» на наших глазах уходит под воду, теряет очертания. Мы еще можем читать об этом научные исследования, сетевые филиппики или панегирики — за редкими исключениями, в широком ассортименте представлены умозрения и ничего не значащие эмоции.

Над поверхностью высятся образы титанов или тех, кого в них записали.

Люди, делавшие эпоху рядом и вместе с ними, нет, не «винтики», а именно делатели и деятели, без которых, возможно, весь ландшафт был бы принципиально иным — еще при жизни становились забытыми и ненужными. А сегодня смерть их не становится поводом для некролога. Только строчкой, одной из трех-четырех, над которой новостник долго думает, как бы ему маркировать имя, чтобы аудитории было понятнее. «Редактор фильма «Неуловимые мстители»…

Попробуем объяснить. В шестидесятые годы сценаристы в советском кино не ведали, что такое «американская запись». Их тексты представляли собою не инструкцию для режиссерского сценария, а самодостаточные литературные произведения. В пейзажах, внесюжетных отступлениях, ремарках к диалогам, характеристиках героев — был заложен воздух, атмосфера, «образ фильма», как смысловой, так и визуальный. Эти сценаристы были писателями, но только писателями для кино, и они тогда обеспечили небывалый расцвет кинодраматургии как искусства.

Не только режиссеры второго и третьего ряда, но и авторы-авторы работали со сценаристами: Хуциев — со Шпаликовым и Гребневым, Шепитько, Муратова и Авербах — с Натальей Рязанцевой, Абдрашитов — с Миндадзе. Сценарного кризиса нет. Студии располагают «портфелем» для своих режиссеров, и есть еще Сценарная студия в Воротниковском переулке, которая держит «банк сценариев» — она работает со сценаристами от стадии замысла до покупки: впрок, чтобы дальше показывать студиям и режиссерам.

Так вот, именно Людмила Голубкина сначала работала редактором на Мосфильме, а потом была главой и душой этой Сценарной студии.

Еще первокурсницей я подружилась с Натальей Рязанцевой и, спустя время, с ее ближним кругом. Затем, когда поступила работать на Ленфильм, сотрудничала со многими сценаристами. От каждого из них я постоянно слышала два имени: Мила Голубкина в Москве и Фрижа Гукасян в Ленинграде (дай Бог Фрижетте Гургеновне здоровья!).

Их работа была не видима глазу, но она была грандиозной. Они были первыми читателями, советчиками, челночными дипломатами между сценаристом и режиссером, между ними обоими — и студией, а потом министерством. Они обе создавали и копили золотой запас сценариев, поддерживали нормальную «температуру по больнице», формировали среду, создавали атмосферу, налаживали творческие связи и человеческие отношения в профессиональном сообществе.

После закрытия Сценарной студии Людмила Владимировна возглавляла Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Это была огромная и важная работа, судя по отзывам ее учеников. Время, однако, не благоприятствовало: финансирование Курсов было прекращено, а «очень платное» обучение привело к недоступности Курсов для талантливых неплатежеспособных людей. По сути, вот еще одна причина для нынешнего поколенческого кризиса.

Для такого перфекциониста и исключительно сущностного человека, как Людмила Голубкина, эта невозможность работать в полную силу и получать результат была делом мучительным.

Вся жизнь в кино. Без титров и регалий, без призов и наград; жизнь, растворенная в чужих рукописях, кадрах и душах — многие из которых уже покинули этот мир.
А так, да. Редактор фильма «Неуловимые мстители».

Огромные соболезнования всем друзьям и ученикам Людмилы Голубкиной.

 

Олег Дорман

Я познакомился с Людмилой Владимировной в 1983 году: поступал на режиссерский, но взять меня не смогли и посоветовали пойти в заочную сценарную мастерскую, которую она набирала вместе с Семеном Львовичем Лунгиным. Про Лунгина я знал, что это знаменитый сценарист, а про Л. Голубкину подумал: неужели актриса, которая снималась в «Гусарской балладе»? Нет, оказалось, не Лариса, а Людмила, стройная, строгая, совершенно не советской стати женщина. В мастерской у них с Лунгиным получился замечательный тандем: Семен Львович преподавал искусство, учил нас взлетать, а она — приземляться. Он говорил о том, как делать сценарий, она — о том, что получилось. Ее суждения о наших работах были неизменно точны и полезны. Но, кроме того, она преподавала нам практические стороны жизни сценариста, рассказывала про отношения со студией, с редактором, режиссером и так далее.

Преподаватели сценарного отделения Курсов, 1981 год. Людмила Владимировна Голубкина — слева в нижнем ряду. Семен Львович Лунгин — третий слева в верхнем ряду

Затем я ушел служить в армию, а когда вернулся, мастерской уже не было. За это время Людмиле Владимировне предложили стать главным редактором киностудии имени Горького — и она отказалась. Это единственный известный мне случай, чтобы человек отказался от номенклатурной должности. Для многих подобная карьера была пределом мечтаний; для Людмилы Владимировны стать частью номенклатуры означало нравственную катастрофу. Она пришла к председателю Госкино Ермашу и сказала, что не возьмется. Аргументы были заведомо неубедительные: что у нее двое детей, что не справится… Ермаш смотрел на нее как на сумасшедшую, затем сухо сказал, что от таких предложений не отказываются. На следующий день ее лишили всякой работы и закрыли перед ней все двери.

Единственное, что оставалось — лекции от бюро пропаганды киноискусства, с которыми она стала ездить по России. Показывала фрагменты фильмов, наших и иностранных, рассказывала о кино, знакомилась с людьми, каких не знала прежде. Побывала в самых далеких уголках, и потом считала этот трудный период жизни необычайно счастливым и важным.

А затем, уже в новые времена, в 1990 году, ей предложили возглавить Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Она отказывалась. Но, кажется, Владимир Яковлевич Мотыль сказал: Мила, если это дело попадет в другие руки, Курсы погибнут. Она взялась.

В это же время она переехала в небольшую квартиру в доме напротив моего. И появилась счастливая топографическая возможность встречаться. Потому что до этого мы не часто виделись, а тут началась дружба, о которой мне, думаю, пока не хватит сил рассказать. Удивительная при разнице наших возрастов и положений. Дружба, которой вся моя жизнь с этого момента была наполнена, определена, и без которой… Без нее вся моя жизнь пошла бы совсем иначе. Понятия о добре и зле, силы, которые нужны на какие-то трудные поступки, возможность рассказать всё, без исключения всё — и пользоваться взаимным доверием человека редкостной душевной глубины, порядочности, ума, — всё это она мне подарила. Ее внук Володя написал сейчас слова, точнее которых мне не найти: «рядом с ней я всегда знал, что хорошо, что плохо, что правильно и что нет». И я тоже. Мне кажется, и все, кто бывал рядом с ней.

Вечером зажигалось ее окно — обычно поздно, когда она приходила с Курсов — и я звонил, мы часами говорили по телефону, или я бывал зван в гости, и мы сидели на кухне далеко за полночь.

Курсы действительно надо было спасать. Вся жизнь тогда перевернулась, финансирование прекратилось — и появилось, наоборот, много желающих отнять помещения в Тишинском переулке. Сколько мошенников, прохвостов, прожектеров приходило к ней в кабинет каждый день! Сколько было возможностей превратить Курсы в пивную или склад, обогатившись до конца жизни. Она жаловалась мне, что ничего не понимает в экономике, финансах, в новом экономическом укладе — а сама проявила невероятную твердость и деловую хватку, не просто защитив Курсы, но превратив их в успешную киношколу нового времени. Подумайте: не удалось спасти Музей кино, изгнали на улицу журнал «Искусство кино», распродали дома творчества — не говоря о судьбе киностудий и союза кинематографистов. А эта непонимающая в новой экономике женщина оказалась выдающимся менеджером: не продала, а возродила. Перевела Курсы на самоокупаемость. В начале девяностых мало кто хотел учиться кино, случались наборы по десять человек. И вот на деньги, которые они внесли, надо было платить зарплату, содержать помещения, оборудование и так далее. Людмила Владимировна, помню, стала обращаться к международным фондам: чтобы помогали талантливым абитуриентам, которые сами за себя платить не могут. И фонды помогали, видя что имеют дело с чистым, надежным и понимающим человеком. Сотрудники Курсов и мастера, надо отдать им должное, тоже работали за совершенные копейки. Кто учился тогда, не забудет, как Людмила Владимировна распорядилась покупать свежие батоны, нарезать, намазывать вареньем и кормить бедных студентов.

На сценарное отделение шло тогда особенно мало людей. И, чтобы сохранить преподавателей, Людмила Владимировна придумала, что каждую режиссерскую мастерскую будут вести в паре режиссер и сценарист. Это оказалась плодотворная идея, от которой потом не отказались и в лучшие времена. А лучшие времена как-то незаметно настали. И конкурс на Курсы снова стал огромным, и зарплаты перестали быть нищенскими, и жены новых русских сменились другого сорта абитуриентами. То есть, Людмила Владимировна оказалась как раз гениальным менеджером (она смеялась, когда я ей это говорил): Курсы сохранили самостоятельность, пристрастие к качеству, уважение к искусству. Они не утратили репутации, как очень многое в нашем кино и не только в кино. Людмила Владимировна, уходя на пенсию, передала в руки следующего директора налаженное и уверенно работающее хозяйство.

Судьба Курсов стала мне близка сначала потому, что каждый вечер мы с ЛВ обсуждали, как их спасать, а потом однажды она предложила мне стать ее помощником в сценарной мастерской. Я тогда всё не мог доделать фильм («Подстрочник»), жил на грани нищеты, и предложение Людмилы Владимировны спасло меня. Спасло не только финансово или социально… Я вдруг открыл возможность служить любимому делу честно; не так, как мечтал, но и ничем не поступаясь. В общем, сначала, когда-то, она приняла меня во ВГИК, а потом, спустя годы, дала в руки работу, о достоинствах которой я никогда прежде не думал. Работу, которая и сейчас и спасает меня, и наполняет жизнь каким-то смыслом.

Это — то, что можно рассказать в интервью. Что мы обычно рассказываем другим людям. Внешние события, факты. Но не они составляют подлинную жизнь человека. Что составляло существо наших отношений, передать нельзя. Более того: мне не хочется отделять это от себя. Пусть даже ради хорошего рассказа. Я хочу, чтобы эти отношения длились — потому что без них, без неё, без Людмилы Владимировны Голубкиной и мой мир — и ваш мир — будет чудовищно хуже. Ей бы этого не хотелось. Ей всегда было дело до людей.

 

Наталия Рязанцева

Людмила Голубкина была моей ближайшей, верной, надежной подругой. Мы не работали над одними фильмами, но я с ней связана всей своей жизнью. И рассказывать о ней — все равно, что рассказывать о всей жизни. Легко говорить лишь тогда, когда знаешь человека мало и только с одной стороны.

Я помню ее еще студенткой ВГИКа. Она была старше меня на пять лет. Когда я поступила, она училась на предпоследнем курсе, у Габриловича. Уже тогда все в институте ее знали. Ее дипломный сценарий ставили в пример. Затем она поступила в сценарную мастерскую — тогда это явление еще только появилось.

Тетя, Татьяна Луговская, оставила Людмиле квартиру, где постоянно собирались друзья. Еще был жив Сергей Ермолинский. О семье Луговских, об их друзьях, написано много воспоминаний. Оставила прекрасно написанные мемуары и сама Людмила Владимировна — о детстве, об отце, поэте Владимире Луговском, о Москве в первые дни войны, эвакуации в Таджикистан и Узбекистан.

Людмила Голубкина. Фото из личного архива Олега Дормана

Окончив мастерскую при Мосфильме, Людмила много работала с детским кино в объединении «Юность», в других мосфильмовских объединениях, потом — на студии им. Горького. Долгое время была директором Центральной сценарной студии. С Семеном Лунгиным вела мастерскую во ВГИКе. Сама Людмила совсем немного написала для кино — ей было некогда, нужно было редактировать, преподавать, кормить семью. При этом у нее как-то хватало времени на всех нас. Она всем всегда была нужна. Очень многие просили ее помочь со сценариями, даже когда она уже официально не работала редактором.

У Людмилы был очень неприятный период, когда она осталась без работы. Долгое время она не могла добиться свидания с главой Госкино — на своем посту ей нужно было решить массу вопросов о запуске и покупке сценариев. В конце концов, подала заявление об увольнении, и сразу оказалась на отшибе. Ей, уже кандидату искусствоведения, не нашлось места ни на студиях, ни во ВГИКе. Людмила стала ездить по стране и читала замечательные лекции — фактически, у нее написан целый учебник.

Затем она стала директором Высших курсов сценаристов и режиссеров. Со временем стало тяжело на этой должности. Она по-прежнему преподавала, но с годами стала плохо слышать, пришлось уйти с работы.

Признание и почет пришли к Людмиле поздно, несвоевременно. В анкетах премии «Ника» мы много лет выдвигали ее на номинацию «Честь и достоинство». Но и эта награда прошла мимо нее.

Таких людей, как Людмила Голубкина, всегда было очень мало. Тем более — в кинематографе.

 

Мы попросили учеников Людмилы Владимировны рассказать о своем мастере.

 

Наталья Репина

Если что-то хорошее мною и написано, то это вдохновлено ею. Ее медленным басом: «Детка, вы пишете? Нет? Почему?» В «почему» было не осуждение или раздражение, а скорее любопытство. От этого становилось стыднее. Я вообще не помню, чтобы она выходила из себя. Однажды, когда мы проштрафились всей группой, она так же ровно сказала: «У меня нет слов, чтобы выразить свое негодование». Эта сдержанная фраза нас уничтожила. К следующему разу мы всё написали.

Я думаю, сейчас многие вспоминают маленький квадратный столик, за которым мы собирались у нее на кухне. Это было особое пространство. Там даже было все равно, о чем говорить — просто сидеть и отходить от своих идиотских по большей части проблем. Спокойная ясность ее личности грела и утешала. И ей правда было интересно всё, что мы мололи, все эти запальчивые манифесты и вторичные откровения. Мне кажется, она слышала там что-то еще, понимала что-то важное о нас за этими словами — что мы сами о себе не понимали.

Она сама замечательно писала, лаконично, точно, зримо. У нее есть прекрасные воспоминания, которые читаются как дышатся. Но она предпочитала тратиться на то, что писали мы.

Вспоминаю дурацкий эпизод, который мне очень дорог. Грядет защита дипломов, мне нужен рецензент, и вот она и Олег Дорман, по дороге с занятий, почему-то не дотянув до дома, звонят Александру Миндадзе, забившись, как школьники в телефонную будку, в предбанник магазина «Ароматный мир», где не так задувает мерзлый ноябрьский ветер. Я топчусь снаружи. Связь прерывается, редкие покупатели протискиваются в недоумении, а они снова и снова жмут на кнопки мобильного — нервные моим волнением, полные моих надежд.

В том-то и дело. Она была внимательна к нам, а мы были заняты только собой. Что я знаю о ней не из ее воспоминаний, а из моих собственных наблюдений? Очень любила читать. Знала наизусть множество стихов. Любила зиму. Носила платья-балахоны, которые ей очень шли, и красивые кольца. С удовольствием смеялась.

Чтобы описать, надо отстраниться, а как.

Мне сказочно, лотерейно, невероятно повезло, что я ее знала.

 

Ирина Луковская

Еду со съемок. Ночь. Читаю смс от однокурсницы —грустная, неизбежная, ожидаемая и неожиданная новость — умерла наш мастер — Людмила Владимировна.

Водитель что-то рассказывает неувлекательное. Слышу голос мастера: «Ирочка, много прилагательных, экономьте слова, выбирайте не первые попавшиеся. Присмотритесь к таксисту, возможно, вы пропускаете все интересное: как он выглядит, какой голос, манера речи. Рассмотрите детали: он женат? курит? может, у него есть собака?

«Будьте камерой». За окном снег, огни, грязь, четыре рыжих одинаковых пса на остановке. В голове не укладывается — прощание с Людмилой Владимировной. Стекло машины запотело, одна капля оторвалась и медленно течет вниз.

«И не забывайте про второй план. Он может быть самым важным». На втором плане водитель включил свое радио. У Людмилы Владимировны серые внимательные глаза, шаль, бусы. Всегда разные бусы. Руки. Сильные и изящные одновременно.

«Иногда, чтобы доиграть историю, надо снять пафос». Водитель пропустил поворот. Я веду диалог с Людмилой Владимировной. Как же она хохочет, какой добрый смех! Я помню, как она рассмеялась до слез. Низкий смех Людмилы Владимировны и заливистый — Олега Дормана, ее брата по мастерству.

У Людмилы Владимировны есть диван Чехова. Не знаю, откуда пошла эта байка, но я — на всякий пожарный — «приложилась» к Чехову, а потом мы пили чай, читали сценарий, опять хохотали.

Водитель уже косо смотрит — пропустили второй поворот — пассажирка без причины улыбается. Я не прощаюсь с Вами, дорогая Людмила Владимировна, мне еще не раз потребуются ваши замечания, ваш смех, ваше великодушие и щедрость.

«Можно ли научить писать хорошие сценарии? Нет, конечно, нельзя. Но овладеть ремеслом можно и нужно». Можно ли прожить жизнь безукоризненно честно, изысканно просто? Можно, и Людмила Владимировна тому доказательство. А нам остается только овладевать этим мастерством. Хотя бы пытаться.

 

Наталья Билан

Людмила Владимировна, о том, как Вы любили людей и верили в них , можно писать бесконечно. И я уверена, еще напишут.

Можно я напишу о себе — ведь Вы всегда нам это разрешали, правда? Нас было трое в мастерской, было легко разглядеть каждую. Для Вас я была таким уставшим, пресыщенным существом с телевидения, но Вы не могли позволить себе равнодушно заниматься даже с нелюбимыми. Вы всегда знали, когда я действительно не могу прийти на занятия, а когда вру, прикрываясь работой. Вы сразу поняли, что я переписала для очередного занятия рассказ Сэлинджера «И эти губы, и глаза зеленые», и делали знаки Олегу, чтобы он перестал пытать меня, как я добилась такого сходства с первоисточником.

Вы заставили меня написать дипломный сценарий именно о том, что мне действительно было важно. И большие меня радовались удачному финалу. И я впервые поняла разницу между снисходительностью и великодушием.

Я знаю Вашу семью как свою. Вы могли бесконечно рассказывать о Володе, внучках , правнуках и правнучках. Вы очень их любили.

И с удивительной нежностью смотрели на мою дочь, когда мы приезжали вместе

И я сейчас все бы отдала, чтобы снова забыть код подъезда, перепутать этаж и услышать: «Ну вы и идиотка»…

 

***

Из воспоминаний Людмилы Владимировны:

Людмила Голубкина. Фото из личного архива Олега Дормана

Сегодня 13 декабря 2008 года. Мне исполнилось 75 лет. Жизнь прожита. Физически я это чувствую: болит там, болит здесь. Плохо вижу, плохо слышу. Пугаюсь волнений, хочу спокойствия. Но внутри разрушающейся оболочки живет все тот же человек. Так же хочется тепла и счастья. Так же мне интересны люди и все, что с ними происходит.

Мудрости, по-моему, не прибавилось ни на йоту, если не считать мудростью усталость, а это далеко не равные вещи. Мне бы прежние силы — я бы так много могла еще сделать.

Открыть свою школу, построенную совсем по другому принципу, чем ныне существующие, непохожие на те, которыми я руководила столько лет. Создать литературное агентство, где бы активно работали мои ученики, делая новый кинематограф. Изобрести новый жанр — киномемуары, вроде того замечательного фильма, который сделал мой младший друг и коллега Олег Дорман о нашей общей приятельнице, прекрасном и возвышенном человеке Лилиане Лунгиной.

Из статьи «Милка, девочка моя…» в журнале «Зеркало» (2011 г., № 37/38).

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить