Он показывает мне коллекцию ножей, и тогда начинается: я отрезаю себе руки, он приносит на блюде свою голову, и так далее. Он говорит: «Мне нравится, как вы не двигаетесь». Я говорю: «Давай соберём друзей». Выпили мы к тому моменту, надо сказать, изрядно: все ампутированные части перепутались, разбросались, какие-то — и вовсе утеряны. Скорняк задумался, пожевал губу, передал её мне и говорит: «Давай». Подвели к мясу электроды, пустили ток, — зашевелилось всё, — мы сапожной нитью стянули; подсхошую кровь соскоблили и снюхали; а из того, что осталось, — налепили котлет. Людоедение? Кровожадство? Самотребленье? Нет.
2.
Каждому времени — свой монстр; и роднее вампира или зомби, нам приходится безымянное и безмолвное чудовище Франкенштейна — одушевлённая вещь, которая собрана по кускам (из папы с мамой, бытовых приборов, любимых песен, вредных привычек, спутников жизни, сетевых мемов), не работает без электричества («ни у кого нет зарядки для айфона?») и, не зная любви или покоя, двигается как неуклюжий робот — не живой и не мёртвый — дальше.
3.
Посмотрел сайт Letterboxd и понял, почему перестал писать рецензии. Фильмы, которые мне нравятся, и фильмы, которые представляют ценность для киноискусства, — не всегда одни и те же фильмы. Настоящий критик всё-таки должен держать в уме какую-то схему, пусть и за скобками: иерархии, критерии, влияния, контекст, мода, динамика. Мысль о том, чтобы расставлять оценки, составлять списки, собирать коллекции, навевает на меня тоску. Я не против рационализации злых чувств, но не хочу сортировать и объяснять чужим свои пристрастия: так узнаешь, почему любишь, а от чего хорошо, и жить совсем наскучит.
4.
Второй сезон True Detective (беспочвенные ожидания, несправедливое осуждение) тем не менее рассказал важную историю: про отравленную землю, бессильных мужчин и бесплодных женщин; коррупцию и инцест — зацикленность, пожирание самих себя и друг друга, бесконечное переваривание; про то, что, кажется, единственный шанс спастись, — спастись бегством.
5.
«В мире, где уничтожены старые инфекции, в идеальном клиническом мире появляется неосязаемая, неумолимая патология, рождённая самой дезинфекцией. ‹…› Наличие вирусов есть патология замкнутых и целостных окружностей, скученности и цепной реакции. Это патология инцеста в широком и метафорическом смысле. Отсутствие изменений порождает другое, неуловимое, но абсолютное изменение, которое и являет собой вирус. ‹…› В любом принуждении к сходству, отказу от различий, в любой приближенности вещей к их собственному изображению, в любом смешении людей с их собственным кодом всегда есть угроза кровосмесительной вирулентности» (Жан Бодрийяр).
6.
Для человека, который не бывает на кинофестивалях и редко смотрит неамериканское кино, очевидно: неконтролируемый процесс деления на спин-оффы и слияния в франшизы на фоне отсутствия недорогих фильмов для взрослых людей достиг кульминации. Когда видишь график релизов по комиксам Marvel и продолжений Star Wars, распланированный на пять лет вперёд, становится и скучно, и страшно.
«Только то, что вы уже видели. Только то, о чём вы могли бы подумать сами. ‹…› Фансервис — своего рода игра на зрительских ожиданиях, эксплуатация тайных или явных желаний смотрящего. Феномен, смыкающийся с мерчендайзингом и компьютерными играми, он даёт зрителю свободу в рамках желаемого, медитативный покой привычного очарования и повторов. Мы живём в мире, где ценится не движение вперёд, а стабильность достижений, не метаморфозы, а аутентичность, сохранность» (Василий Степанов).
О, дивный политкорректный мир, где все должны быть обезврежены, обслужены и признаны, а насильники с жертвами кружатся в танце!
«Ки№1. Новый год в Москве»: молодой человек приезжает в столицу, чтобы попробовать пережить новогоднюю ночь на улице без денег и телефона. Как никакой другой фильм, храбрый и наглый дебют Семёна Исаева передаёт атмосферу русского праздника и массового психоза. (Михаил Дегтярёв метко называет картину «амфетаминовым селфи».) Смешались все и вся: хулиганы, идиотичность ТВ, полиция, классовое расслоение, мигранты, истеричный китч, Донбасс, обыкновенный фашизм и жажда человеческого счастья. Чего стоит кадр с шовиниствующим прохожим, объясняющим про «нашего» Деда Мороза — Николая Чудотворца на фоне запакованной в строительные леса Спасской башни, на которую проецируют изображение Спасской башни? Этот кадр стоит всех отечественных фильмов года.
The Lobster: людей, оставшихся без пары, вывозят за город, где каждый под угрозой перевоплощения в животное (в моём фильме их бы, конечно, принудительно переделывали в панд) должен найти себе партнёра — такое абсурдное реалити-шоу. Понятный, спокойный и беспощадный фильм о том, что человек — самый одинокий зверь, а единственное желание современного субъекта — желать. В качестве дополнения советую посмотреть цикл лекций Нины Савченковой об интерсубъективности (как будто Йоргос Лантимос экранизировал его) и японский фильм Wandâfuru raifu, показанный в этом году на «Послании».
Les Revenants: усталые мертвецы возвращаются к родным опять, а если не к кому — то молча бродят по улицам как в It Follows. Главный урок второго сезона: не отпустишь дорогого покойника, он тебя съест; с любимыми — расставайтесь.
Glass Chin: криминальная история о бывшем боксёре, который оказывается перед выбором — предать или пропасть, проигрывает — и в этом его сила. Пятый фильм американского режиссёра Ноа Бушеля, такой же скромный, умный и смешной, как его же The Missing Person.
Francofonia: бомбардировщик влетает в музей; океан Истории без смысла и совести поглощает людей; Наполеон и Марианна смотрят на «Джоконду»; война и коллаборация; цена культуры против цены жизни. Из всех образов и тем фильма сильнее мне запомнилось рассуждение о потребности рисовать человеческие лица, лежащей у истоков европейской цивилизации. (Вспоминаю об этом каждый раз, как вижу на ютубе школьные видеоролики с автопортретами, пропущенными через какие-то искривляющие фильтры, — дорогие, зачем вы себя так?) Так я снова полюбил крупные планы.
События: удачный эксперимент по синтезу опиатов из дрожжей; открытие цирка на Фонтанке; обновления в петербургском метрополитене (современные составы и металлоискатели на входе (в какой вагон сядет террорист — первый или последний?)); роман «1984» попадает в десятку самых продаваемых книг в России; Олега Сенцова сажают в тюрьму на двадцать лет (невыразимый стыд); Пётр Павленский поджигает дверь ФСБ; а также специальные выпуски журнала «Логос» о плохом кино и о компьютерных играх, закрытие бумажной «Афиши», открытие сайта Arzamas. (Да, кстати: лемминги не совершают коллективных самоубийств, — их спихнули с обрыва для съёмок фильма студии «Дисней». Фильм был награждён премией «Оскар».)
10.
Пять лет назад, когда я устраивался на работу в «Сеанс», то представлял, что теперь каждый будний с девяти до семи буду сидеть под портретом Эйзенштейна, пить чай и беседовать с коллегами про Астрюка и Базена. В этом году мы работали круглосуточно и, например, провели Балабановские чтения, привезли ретроспективу Линча, открыли выставку про зарождение кино в России и что-то ещё, — называю, которыми действительно доволен. Поздравляю «Сеанс» с двадцатипятилетием и говорю: спасибо.
11.
Вопросы меня занимают простые. О чём думает камикадзе, когда входит в штопор? Как узнать, какой у тебя рейтинг в убере? Что страшнее разлуки? Ответ на последний меня успокаивает.
Для функционирования сайта мы используем файлы cookie и данные о вашем IP-адресе. Если вы не хотите, чтобы эти данные обрабатывались, вам придется покинуть сайт. Если вы не против, нажмите «Хорошо».
