Солженицын писал о совсем другом
СЕАНС – 45/46
Плохое быстро забывается. Про то, что ещё в начале нулевых при упоминании «Гражданской обороны» в многотиражной прессе приличные люди крутили пальцем у виска, может вспомнить сейчас разве что несгибаемый автор тех упоминаний. Даже в момент выхода альбома «Долгая счастливая жизнь», после которого свершилась заслуженная и бесповоротная канонизация «ГО», газета «Коммерсантъ» без тени иронии сообщала, что в каждой ноте «ГО» живёт «неизлечимая патология, ген распада и гниения, запах порчи», пластинка оставляет ощущение записанной в переходе под площадью трёх вокзалов, а вокал Летова вызывает ассоциации с «поющим мясным фаршем». Так вот, в те недалёкие незапамятные времена продюсер «Нашего радио» Михаил Козырев в ответ на многочисленные просьбы радиослушателей заявил: дескать, Летова на нашей волне не будет никогда, это лютый антисемит, в эфир его песни пойдут через мой труп. Как антисемит? почему антисемит? — в ответ на последовавшие вопросы Козырев предъявил непререкаемый аргумент: текст песни «Общество «Память». Мы призываем крестом и мечом вешать жидов и Россию спасать. К чести Козырева, через несколько лет «Оборона» таки появилась на радиоволнах — хотя к её статусу это уже не могло ничего прибавить, и в её судьбе ничего не могло изменить — и для этого не потребовалась лингвистическая экспертиза, и никто, наверное, даже не показал Михаилу ютьюбовский ролик с концерта в Хайфе, где вместе с Летовым «Общество «Память» поёт тысячный зал, с особым задором выкрикивая последние строки, как раз про крест и меч.
Я к чему это всё. Конечно, если впервые услышать песню «Общество «Память» в том контексте, в котором её впервые услышал я — съезды народных депутатов, журнал «Огонёк», дело Смирнова-Осташвили, митинги в Лужниках с лозунгами про Тель-Авидение — даже если услышать её просто в контексте альбома «Всё идёт по плану», там, где «Я убил в себе государство» и «На любое моё движение их реакция предусмотрена» — тогда ничего объяснять не надо, и странно было бы сопровождать этот трек дополнительными комментариями, дескать, Летов поёт от лица персонажа, точку зрения которого ненавидит — точно так же, как тысячам тинейджеров, оравших в разное время на разных лавках у подъездов песню «Всё идёт по плану», не требовалось объяснять, что строчки «лишь один дедушка Ленин хороший был вождь» не есть утверждение истины, а вовсе даже наоборот. А ведь если всё это услышать впервые, с чистого листа, помимо, так сказать, интертекстуальных взаимосвязей — ведь это невесть что можно вообразить!
Трудно найти музыканта настолько последовательного, как будто выполнявшего заранее заложенную программу, выстроившего корпус своих работ как законченный сюжет.
Я это не к тому, что Козырев тупой и не врубается — все мы, слушавшие, врубавшиеся, учившие наизусть, тоже порою воображали себе по поводу «Обороны» невесть что. Иногда только из летовских интервью приходилось узнавать, что в песне, которую ты всю сознательную жизнь понимал так-то и так-то, речь идёт о вещах прямо противоположных. И «Вижу, поднимается с колен моя Родина» — не про национальное возрождение, а про то, что мы в глубокой жопе, это одновременно предвосхищение смехотворного путинского «вставания с колен» и скрытое над ним издевательство. А допустим, «Долгая счастливая жизнь» — не про искупление и утверждение наших неказистых биографий, не про счастье всем и сразу, и чтоб никто не ушёл обиженным, а про серую скучную слизь, в которую превращается подававшее такие надежды человечество.
Но при всей смене масок, точек зрения, горизонтов видения (Летов «КГБ-рока» и Летов «Прыг-скока» — это бесконечно отличающиеся уровни понимания), при непрерывном тасовании личностей внутри себя («меня неизменно повсюду несметное множество») Летов всегда оставался единым. Трудно найти музыканта настолько последовательного, как будто выполнявшего заранее заложенную программу, выстроившего корпус своих работ как законченный сюжет — и ушедшего, поставив последнюю точку (причём то, что точка — последняя, говорилось и ощущалось ещё при жизни, в том числе самим автором). Это одно из многих блистательных противоречий Летова: самый западный по духу русский рок-музыкант, лучше всех знающий и чувствующий англосаксонскую рок-культуру, причём ту её часть, что принципиально непереводима на русский — вдруг создаёт самую (если не единственную) оригинальную, самостоятельную русскую рок-эстетику, корнями уходящую к тому самому, единственно живому дереву: когда Летов говорил, что «Прыг-скок» — возвращение долга группе Love, это же не чувствуется ни в аранжировках, ни в гармониях, ни даже в настроении пластинки; родство двух альбомов сидит где-то внутри. Так вот: Летов, который всю жизнь заклинал смерть, пропевал смерть, призывал смерть и проходил сквозь смерть — мы действительно считаем, что смыслом этого было утверждение смерти?
Вроде бы и после Летова неплохо устраивается жизнь, и много чего ещё будет: будет новое пальто, будет всякое не то.
Момент тишины
Максим Семеляк писал уже, что на каком-то глубоком, не эмоциональном даже, а совершенно нутряном уровне «Гражданская оборона» всегда воспринималась именно, в буквальном смысле — как оборона. Как нечто, что даёт защиту, охраняет, бережёт. В самое разное время и на самых разных уровнях, пропуская через себя образы хаоса, разрушения, распада, Летов находил то, что этому распаду неподвластно. На ранних альбомах — голодные панки, сумасшедшие и смешные, перед которыми однако же бессилен весь ГУЛАГ и совдеп: майор поскользнётся, майор упадёт. На поздних — нечто превосходящее саму человеческую природу, безграничное бытие, жизнь как чудо. Летовская поэтика с её бесконечным нанизыванием однородных членов предложения и совмещением несовместимых понятий — это в своём роде богословский метод, одновременно апо- и катафатический: поиск божественного через перечисление всего, что им не является — и всего, что им является; а является им, в общем, всё на свете, если выдернуть это самое всё из привычных логических гнёзд и увидеть как яркие стёклышки в бесконечно сложном и радостном калейдоскопе. Летов, конечно же — это про утверждение жизни, если понимать конечную земную жизнь как возможность, как способ разжечь внутри отчаянный нелепый уголёк, который прожжёт все эти разноцветны тряпочки — и станет в итоге Бесконечным Всем.
Преждевременный уход каждого большого художника — это в каком-то смысле счастливая возможность не участвовать в чём-то, что настанет потом. Бессмысленно спрашивать, поддерживал бы Высоцкий «Огонёк» или «Наш современник» и поехал ли бы Цой агитировать за Ельцина — они заработали право не отвечать на эти вопросы. Вот уже три года я пытаюсь понять — что же с уходом Летова начинается такого, в чём Летов по высшей справедливости не должен был принимать участия? Всё, что случилось с тех пор — президентство Медведева, грузинская войны, победа наших над голландцами в четвертьфинале, фейсбук, хипстеры, химкинский лес — частью какой невыносимой для Летова истории всё это является? Означает ли это, что дух умер — как говорил совсем молодой ещё Летов, повторяя слова давно умершего Бердяева — или что нынешние эволюционные формы жизни исчерпали свои возможности, или что в душах новой технологической эпохи уже нельзя найти этот живой негасимый остаток, потому что сверху навалено слишком много словесной шелухи, тряпочек да стеклышёк, отчего души становятся похожи не на угольки, а на игровые приставки, что ли? Вроде бы и после Летова неплохо устраивается жизнь, и много чего ещё будет: будет новое пальто, будет всякое не то. Мир, составленный из слов, праздник шёпота и снов. Почему-то кажется, что в последней песне с альбома «Реанимация» Летов почти в открытую рассказал, в чём он не будет принимать участия, и что за волшебными крючками, на которых нам так весело сегодня, скрывается лишь оскаленное время да отравленные тени.
А может быть, он имел в виду нечто прямо противоположное. Никогда нельзя до конца быть уверенным.
