Константин Плотников: «В искусстве штиль не работает»
Одним из главных сериалов этой весны стал «Король и Шут», главную роль в котором сыграл петербургский актер Константин Плотников. О своих амбициях, «Плохом театре» и важности чтения он рассказал Александре Яковлевой.
Как началась ваша история с Плохим театром? [Андеграундный театр в Петербурге. У «Плохого театра» нет своей площадки, рекламы и продажи билетов — примеч.]
Дело в том, что мы с Димой Крестьянкиным, одним из создателей Плохого театра, учились на одном курсе. Он на режиссера, а я на актера, и мы знали друг друга. Мы с ними были знакомы достаточно тепло и хорошо, никогда не работали в стенах Академии [РГИСИ — примеч.] вместе, но знали о существовании друг друга. Когда уже была написана пьеса «Квадрат», Дима начал вспоминать своих друзей и подбирать актеров, которые подходили по возрасту и типажу. Он меня позвал, а я с удовольствием согласился, потому что очень хотел поработать с ребятами — с ним, Леоном Словицким, моим однокурсником Богданом Гудыменко. Остальных я особо не знал, но очень хотел из-за команды, я часто иду за командой.
Не люблю, когда мои идеи бракуют, если они классные. Люблю, когда мои идеи бракуют, если они очень плохие
Плохой театр сейчас гастролирует с «Квадратом». Что значит для вас сам спектакль?
Во-первых, мне нравится концепция Плохого театра — что все существует, потому что нам это нравится. В некоторые периоды жизни такая концепция, конечно, смущает, но по самой сути, это мое любимое в искусстве, театре и прочем. Во-вторых, я очень сильно люблю этот спектакль. В день, когда у меня «Квадрат», я просыпаюсь в хорошем настроении. Я правда рад каждый раз. За все количество спектаклей не было ощущения, что я не хочу туда ехать. Я наоборот: «Пацаны, может пораньше встретимся?» Для меня это очень близкие люди, близкая история и очень близкий зритель. Для меня это больше, чем спектакль.
Мне нужен допинг в виде литературы
Вы больше командный игрок или индивидуалист в плане творчества? Важнее быть частью чего-то общего: спектакля, проекта, или хочется конкретно свое запустить?
Быть частью «Квадрата» я очень счастлив. Бесконечно. Но у меня всегда было ощущение, еще с театральной академии, что я все-таки чуть-чуть индивидуалист. Что мне надо сделать свое. Бывали даже случаи, когда мы учились и весь курс делал одно, а я говорил: «Не, не, я принесу свое, мне надо свое сделать». Не люблю, когда мои идеи бракуют, если они классные. Люблю, когда мои идеи бракуют, если они очень плохие. Но иногда начинал сталкиваться с первым случаем. Если я уверен, что это будет хорошо, чаще получалось хорошо. Не великолепно, но хорошо. Иногда я сомневаюсь в своих идеях, и они так и работают — сомнительно. Мне иногда гораздо проще сделать одному — что-то написать от начала и до конца. Я потому и сделал моноспектакль «Мир не идеален», чтобы вообще ни от кого не зависеть. Он в этом смысле показательный, потому что аудиодорожка записана, я сам ее включу и пойду играть спектакль. Свет нужен, но не обязательно. Звук я уже включил, костюм у меня с собой, зритель сидит, слава богу — ну, все, поехали играть!
Вы хотите что-то свое в кино сделать? Снять или написать?
Хочу. На данный момент мне гораздо интереснее написать историю. Я достаточно люблю это дело, но не могу сказать, что я очень усидчивый. Мне нужен допинг в виде литературы. Я не понимаю, как можно что-то писать, если ты ничего не читаешь сейчас. Мне нужно читать-читать-читать, потом: «О, вот повернуло меня в эту сторону, поэтому мы туда пойдем». И дальше уже самому можно развивать. Одна история уже чуть-чуть есть, я ее пишу, но она пока на начальной стадии. Я думал о режиссуре в кино, с точки зрения «как это классно!», но так далеко в мыслях еще не забегал. Режиссировать мне бы тоже очень сильно хотелось, но это тогда отрыв от игры.
Пока написать историю в сценарном плане, а потом уже посмотреть, как пойдет?
Да, очень хотелось бы написать историю от начала и до конца, и писать тоже надо с кем-то. Довести, чтобы было начало и финал. Вот это хочется сделать. Потому что я знаю, какая в индустрии есть потребность в хороших историях. Когда читаю хороший сценарий, сам думаю: «Как классно, наконец-то, мне так приятно на это смотреть». Потому что мне очень интересно, что будет дальше.
Вдохновение точно не получить, сидя и его ожидая
А в сторону какого жанра вы смотрите? Если без спойлеров.
Тут спойлерить-то нечего. Я, честно говоря, тяготею к историям… Назовем это абсурдизмом. Из того направления, что в меня попало — «Человек из Подольска», наверное. Мне очень нравится, что создан мир, в который ты погружаешься, где у тебя нет вопросов, почему там все так. Создание своего собственного мира со своими правилами игры — вот, что мне нравится. Я не люблю линейные, совсем жизненные истории. Я люблю, когда режиссер задает правила, или это в сценарии уже есть изначально. Также, как и в театре хорошо, когда есть театральный язык, с которым режиссер в первые десять минут знакомит зрителя.
Вы реалист или мечтатель в плане творчества?
Абсолютно мечтатель. Сто процентов. С реализмом у меня сложнее. При том, что я люблю посмотреть какие-то истории — откровенный сторителлинг, я не отсекаю в кино или в театре этого. Да даже «Квадрат» — сторителлинг. Максимально реалистичный. Но в плане создания — это всегда космос какой-то, библейские сюжеты, которые вплетены друг в друга внезапно и абсурдно. Что-то такое далекое и мечтательное. В этом смысле мне понравился сериал «Черная весна», он достаточно реалистичный и при этом там есть дуэль на старых пистолетах, очень круто сделанная.
В разумных пределах надо себя не любить
Кто вас вдохновляет и кажется близким?
Есть такой театральный деятель Джеймс Тьерре. Он создает совершенно свой мир, свой язык в театре. Он также снимается в кино, у него есть несколько ролей, например в фильме «Шоколад», и сам в своих спектаклях играет. Это синтез театра и цирка, всегда шоу, но философское и умное, с которого никто не выходит с однозначным ответом. Он приезжал в Александринский театр, привозил спектакль «Красный табак». Мы вышли после спектакля, и никто не сошелся однозначно на том, что там парня бросила девушка. Для кого-то это было про сон, для кого-то про внутренних червей, еще что-то. У Джеймса есть номер, который построен на том, что ему никак не надеть пиджак. Это длится 10-15 минут, и есть только он сам, пиджак и шляпа, в которую ему кидают деньги, и за ним безумно интересно наблюдать. Такая реалистичная пантомима. Образ такого художника, который стоит на площади и делает свое искусство, но при этом останавливаются посмотреть только дети. Этот образ мне близок. А в целом из тех, кого я люблю в искусстве, можно составить большой список.
Что вас вдохновляет? Какой вообще смысл вы вкладываете в cлово «вдохновление»?
Само слово… Не могу однозначно ответить. В том смысле, что вдохновение приходит достаточно внезапно. Скажу так: я могу его поймать, ощутить и начать что-то делать только в тот момент, когда я очень активно впитываю вдохновение, которое уже пришло к другим людям. Это может быть в книгах, в фильмах, в живописи. Я очень люблю «Волшебную гору» Томаса Манна, вот там я могу за одно предложение уцепиться и благодаря нему развить целую историю, которая не относится к Томасу Манну и его «Волшебной горе». Чтобы получить вдохновение, нужно активно занимать свой мозг. Вдохновение точно не получить, сидя и его ожидая.
Нужно быть адвокатом своей роли
Есть ли вещи, от которых вы фанатеете?
Я фанат миров Джеймса Тьерре, абсолютно точно. Я фанат травмированных художников. Это мне нравится и в кино, и в музыке. Даже в русском рэпе. Если я слышу искреннюю историю, ощущаю травму в этом, такое самоедство, переживания, самоуничтожение… В этом смысле «Бойцовский клуб» Чака Паланика с его историей саморазрушения, уничтожения собственного мира, уход из офисной работы в уличные драки, — я от такого тоже фанатею, если честно. Это для художника необходимая вещь — постоянное саморазрушение. Если все хорошо, сейчас мы доведем это движение до абсурда, где все очень плохо.
А что-то из этого влияло существенно на вашу жизнь?
«Бойцовский клуб» на меня сильно повлиял. Я бы это сформулировал так: в разумных пределах надо себя не любить. Эта история с «люби себя» ведет куда-то в штиль. А в искусстве штиль не работает. Не может быть «нормально». Должно быть или жарко, или люто холодно. И тогда что-то может получиться. Я в этом смысле люблю театральных деятелей, которые такие: «Сейчас мы в душной комнате восемь дней проведем вместе с вами, не выходя из нее, в попытках найти какую-то одну сцену, тогда может быть что-нибудь родится».
Для роли Михаила Горшенева в «Короле и Шуте» вы смотрели видеоархивы, записи. А как вы готовитесь к ролям в театре?
Для начала ты выписываешь все то, что твой персонаж говорит. Его слог, речь, увлечения, высказывания, семья и все прочее. То, что он про себя говорит. То, что о нем говорят другие персонажи. Эти скопы информации часто о-о-очень разные, и нужно их сопоставить. В данном случае, Михаил Горшенев был увлечен анархизмом, поэтому не познакомиться с теориями анархизма и с его главными деятелями — для меня странно, как минимум. Нужно понимать, проникнуться, почему он увлечен этими идеями. Например, я играю Степана Верховенского в «Бесах» [спектакль в Городском театре — примеч.]. После поверхностного прочтения можно сказать, мол, «ну он такой маленький человек, так плохо поступил со своим сыном». И если ты не начнешь искать мотивацию персонажа, почему с ним так происходило… Нет однозначно плохих людей, есть какие-то обстоятельства, которые его завели, его истинные стремления, желания… В этом смысле нужно быть адвокатом своей роли. Я должен абсолютно точно понимать, что Степан Верховенский не плохой человек, а то, что он действовал так в связи с определенными обстоятельствами. Поэтому здесь помогает литература сторонняя, его увлечения.
А есть ли какие-то привычки, которые остались с вами после роли Михаила Горшенева?
Если честно, мои близкие люди могут это как-то оценить, а мне это отслеживать достаточно сложно. Словно смотреть, как твой ребенок растет. Он вроде подрастает, а ты в какой-то момент: «Ой, ему уже 7 лет!» А люди, которые видят его гораздо реже, могут через три недели прийти и сказать: «Офигеть, это уже другой человек!» А ты за три недели не замечаешь, как твой ребенок растет. И тут то же самое: ты погружаешься, погружаешься, впитываешь, потом идет долгий процесс воплощения, и потом сложно отследить, что осталось своего, а что пришло извне.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»