Школа: «Дорогие товарищи!» Андрея Кончаловского — Проснись, страна огромная
В проекте «Школа», где студенты нашей онлайн-мастерской рассказывают о важнейших отечественных кинокартинах последнего десятилетия , — статья о «Дорогих товарищах». О советских иллюзиях нашего времени и фильме Андрея Кончаловского пишет Александра Кузнецова.
Мир сложный. А законы у него простые. В этом противоречии приходится жить, еще желательно и счастливо. В до-специально-военно-операционной России мир, конечно, идеальным не был, и все же некоторые выводы, извлеченные из мучительного опыта XX века, казалось, успели утвердиться. Например, что человечество навоевалось. Или что наигралось в идеологии.
Казалось, наше коллективное сознание наконец опознало в гибкости новую прочность. Но произошел надлом, и очередной конструкт мышления дал трещины, уродливым узором расходящиеся по жизни сегодня. И все, что остается делать — жадно запоминать где-то сломанные, а где-то, напротив, окрепшие убеждения, пока они снова не ушли в глубины бессознательного. Лишь чуть позже, в слове, краске, звуке или рамке кадра, пережитое, вероятно, будет осмыслено. Во всяком случае, так нам подсказывает история.
Осмыслением трагедии, которая позволила себя рассмотреть близко лишь спустя 60 лет после свершения, стал и фильм «Дорогие товарищи!». 31 мая 1962 года граждане Советского Союза узнали по радио о повышении цен на мясо, масло, молоко. Рабочие новочеркасского электровозостроительного завода (в подавляющем большинстве жившие в бедности заводских бараков; многие только освободились из сталинских лагерей после амнистии Хрущева) — 1 июня выступили против таких экономических мер. 2 июня стихийное недовольство превратилось в организованную демонстрацию. По жестокой ли случайности, пулей, выпущенной в небо для запугивания, или же намеренным указом, но началась стрельба по мирным жителям. Реакция столь несоразмерно жестокая, что по мысли власти никакого иного пути, кроме как засекретить все материалы, и быть не могло. На ленте нашей истории появилось еще одно белое пятно, расплывшееся на 30 лет, пока в 1992 году официально не были обнародованы уцелевшие документы. Именно они и воспоминания живых свидетелей сохранили для нас события, известные сегодня как Новочеркасский расстрел.

Ранним летним утром на белоснежных простынях в объятиях женатого товарища Логинова (Владислав Комаров) просыпается товарищ Семина (Юлия Высоцкая). Расколовшись на три изображения в зеркальном трюмо комнатки, своего внутреннего раскола женщина еще не осознает и торопливо собирается на выход, чтобы прожить самый обычный день. Но обычный день уже таит в себе ту двойственность советского мира, которая своим разломом скоро выбьет почву из-под ног героини.
Остается только скользить по линиям этого разлома, пока не повезет обнаружить его суть
Будучи убежденной коммунисткой и ярой партийной работницей, она тем не менее без зазрения совести минует очередь в продуктовый магазин, где ее ждут добрые продавщицы и отложенные чуть в бóльших количествах товары. Затем работа: обсуждение с начальником-любовником фотографий с целью понять, кто сегодня хороший советский гражданин, а кто плохой, — не терпит отлагательств. А плохих советских граждан сегодня многовато — целый завод бастующих хулиганов и предателей родины, вчерашних честных рабочих. Дочь Светка (Юлия Бурова), трудящаяся там же, не в счет, ведь она лишь жертва обстоятельств и просто ребенок.
Дома же коммунистку Семину ждут не только отец (Сергей Эрлиш) в старой казачьей форме и с иконой, но и неприятные кухонные разговоры с антипартийными настроениями, которые быстро пресекаются непроизвольной пощечиной в адрес собственной дочери. Повисшее в воздухе напряжение семьи своим давлением будто искажает и саму квартиру: неприкаянная камера блуждает по комнатам, как по зазеркалью, торопливо отталкиваясь от каждой новой точки и неуверенно намекая — опоры нет нигде. Остается только скользить по линиям этого разлома, пока не повезет обнаружить его суть.

Непредвиденный, несмотря на свою обоснованность, бунт рабочих в одночасье обнажает простоту внутренней механики матрешки власти. Прибывший генералитет, равно как и начальство КГБ, начинают выяснять, кто сегодня хороший советский чиновник, а кто плохой. А по карточкам фотографий быстро находят всех «зачинщиков» демонстрации, ведь это самый отлаженный процесс, с завидной регулярностью приводимый в действие — охота на предателей.
Товарищ Семина — хорошая чиновница: бескомпромиссная к саботажникам, решительная в высказываниях-лозунгах на заседаниях, точно осознающая идеалы строящегося коммунистического общества и некоторые досадные издержки выбранного пути. А дочь Светка сбежала из дома и пропала прямо во время расстрелов. И вопросы фабульные — «Найдут ли дочь? Мертвой или живой?» — в этом контексте превращаются в вопросы психологические и идеологические — «Найдет ее родная мать или товарищ Семина? Найдется дочь или предательница страны?».
Реалии превращаются в пространство системного абсурда
Именно поэтому к этим поискам, часто напоминающим преследование, в помощь набивается не друг и не член семьи, а КГБшник Виктор (Андрей Гусев ). Эти вежливые люди всегда оказываются рядом в (не)нужный момент. Угроза наказания и возможность спасения в наших широтах в одних и тех же руках — у КГБ. Для каждого периода истории под своей личиной и со своим названием, и тем не менее никогда не изменяющего своей роковой сути.


Само понятие советского спустя 33 года после падения режима, кажется, не только живет, но и по-своему крепнет. Потому-то даже для людей, ни дня не проживших в той действительности, до боли оказывается знаком фон, на котором разворачивается в фильме ситуация раскола. Мир будто уплощается, и из тени выходит вся коллекция наших канонических типажей: от мнительных и гниловатых соседей-стукачей до прописанных широкими мазками генералов и московского начальства. Грамотно маневрировать между этими одномерными персонажами человеку, которым сейчас руководит личная трагедия, становится с каждым часом все труднее. Реалии превращаются в пространство системного абсурда, в который уже с трудом вписывается запутавшаяся, но живая в своих терзаниях женщина.
Что не закатывается под асфальт, закапывается в землю братских могил
Героине даже не позволено пережить случившееся: право на бытие забирают и у траура. С площади, на которой произошел расстрел, убрали тела, разнесенный мусор, едва остывшие чьи-то ботинки. Ничего не было: люди подписали документ о неразглашении, и никто ни о чем не знает (все знают обо всем). На месте вчерашнего побоища сегодня площадка для танцев: родная кинопримета оттепели, обернувшаяся черной изнанкой.
Единственное, что намертво цепляется за вымаранный из истории день, — это кровь, запекшаяся на раскаленных от июньского солнца дорогах. Эти красные знамена уже не поднять с земли, как на картинах Гелия Коржева, их можно только закатать новым слоем асфальта. И дорога, словно лоскутное одеяло, криво сшитое из множества заплаток, — это не иначе, чем образ времени, исторического русского времени. Что не закатывается под асфальт, закапывается в землю братских могил. Понятия «великий народ» и «сильное государство», как оказалось, стоят не только на общем труде и больших победах, но и на категорическом отрицании отдельных сцен, на коллективном забвении. Партия своей труженице не может дать лишь одного ответа: а как забыть своего ребенка?

Цель идеологии ведь очень проста: стать сознанием человека. Зазор между тем и другим прессуется так сильно, что отличить их практически невозможно. Для этого днем и ночью действуют все государственные механизмы, от ежеминутной пропаганды до насильственного принуждения. Героиня до последнего верит в коммунистические идеи (пусть и весьма деформированные к 1960-м) именно потому, что они дают знамена и позиции, обусловливают ее в этой реальности и в этом обществе.
К сознательному выбору людей не готовили, и больше — тщательно оберегали от него
Тем страшнее надлом конструкта — кажется, что в осколки разлетается мир, а не всего лишь один из возможных взглядов на него. И трещина, конечно, возникает там, где государству приходится лицом к лицу встретиться с институтом семьи: не на высотах законотворчества, а в персональной, очень личной истории. Молнией примчавшись в квартиру подруги Светки сразу после расстрелов, Семина обнаруживает там не свою дочь, а следы крови человека из этой семьи. «Людк, ты же не стуканешь, правда?», — спрашивает мать подруги, «Кровь подотри, дура», — отвечает Людка. Впервые не товарищ Семина. Человечности стоило лишь единожды о себе заявить, чтобы раскол сознания окончательно утвердился и моментально обострился. Подавленная сторона личности начинает со всей силой тянуть героиню в противоположное от линии партии направление.
А по ту сторону логики государства Людмилу давным давно ждет родной отец, существующий немой и терпеливой традицией. Даже имя его ютится лишь в отчестве дочери — Данииловна, Даниил. Ему казачье прошлое семьи и Бог в старой иконке дороже рукотворной истории, плоть от плоти слепленной прямо на его глазах из мифов новой главенствующей идеологии. Не даром стертые временем лики Богоматери и Иисуса на деревянной дощечке в двух минутах хронометража соседствуют в фильме со Сталиным, постоянно оживающим в устах Людмилы. Вот две опоры мира советского универсума, два оправдывающие право на жизнь образа, между которыми, к сожалению, приходилось выбирать.
Однако к сознательному выбору людей не готовили, и больше — тщательно оберегали от него. Именно поэтому уже прошедшая так много кругов ада, на себе испытавшая жестокость режима изможденная женщина, как сломанная кукла, не находит иных слов, кроме: «Сталина вернуть бы. Без него никак. Не справимся». Так хочется снова примкнуть к той коллективной личности эпохи Второй Мировой, которая точно понимала, что есть добро, а что есть зло. Но назад пути нет.

Есть путь вперед. Не то чтобы мы выбирали этот путь — просто жизнь, как и история имеют свойство продолжаться, несмотря на трагедии. Снимая фильм, режиссер, вероятно, и не подозревал, на какие российские и мировые землетрясения придутся премьера и прокат. Тем зловещее своей актуальностью выглядит картина о 1962 годе, так легко ставшая зеркалом для 2020, а сейчас можно уверенно сказать — и для 2024. Меняется только угол отражения и наша решимость вглядываться. Не нормы повседневности и не общие цели роднят современность с советскими реалиями, но сами подвалы русского бессознательного.
История, традиции, вера, — из-за давления уже современных идеологических спекуляций соблазн вовсе выйти из процесса осмысления того, что нас определяет, велик. И все же имеет смысл побороться за трактовки. Как показывает фильм — хотя бы в глубине собственного Я. Какую-то нашу часть всегда будут пытаться закатать под асфальт — она и своим отсутствием сотворит новый день. Но верно и то, что время разрушает наносные слои, проявляя если и не все факты прошлого, то его суть. И лучше уж на местах разрывов будут появляться шрамы, чем скрывающие природу травмы заплатки. «Мы станем лучше», — умоляюще повторяет Людмила своей напуганной, но живой дочери, наконец, обнимая ее. И вопреки всему — в это хочется верить.
Читайте также
-
Школа: «Один маленький ночной секрет» — Молчание Миры
-
Потому и нет его — «Балабанов. Колокольня. Реквием»
-
«Волшебной формулы нет. Есть волшебный шанс» — Разговор с Сергеем Сельяновым
-
Школа: «Сказка» Александра Сокурова — Царство сна, теней и смерти
-
Наш учитель-эксцентрик — Портрет Олега Ковалова
-
Школа: Проект «Реальность» — Расколотая жизнь