Катя Ермишина: «Никто из нас уже ничего не чувствует»
На этой неделе в российский прокат выходят сразу две картины с Катей Ермишиной в ведущих ролях: «На тебе сошелся клином белый свет» Игоря Поплаухина и «Рядом» Тамары Дондурей. Запомните это лицо. О начинающейся актерской карьере, терапевтических хобби и состоянии российского кино с ней поговорила Ксения Ильина.
О тебе не так много известно, хотя ты уже снялась у Тамары Дондурей, Игоря Поплаухина и Ладо Кватании. Расскажи, как ты пришла в кино?
Я училась в МШНК, у Дмитрия Мамулии на режиссерском отделении, но проучилась я там недолго, несколько месяцев. Потом у меня поменялись обстоятельства, я уехала в Японию — работала в тот момент моделью. Но в школе осталось много ребят, с которыми мы продолжали общаться. Однажды Игорь Поплаухин и оператор Женя Родин пригласили меня на пробы, я туда сходила, потом на еще одни, и меня утвердили. Затем кастинг-директор Владимир Голов, который занимался проектом Игоря, позвал меня на проект к Тамаре, а потом и к Ладо Кватании. Как-то так это и началось.
Я читала, что по первой профессии ты архитектор. Помогали ли знания на площадке?
Это не совсем так. Я училась в архитектурном университете, но моей специальностью был менеджмент организации. Мы с архитекторами были связаны постольку-поскольку — пересекались, но мое обучение напрямую с архитектурой, к сожалению, не было связано. Когда я выбирала институт, я не совсем понимала, чем руководствовалась. Мне скорее нравился коллектив, нравилось, что буду учиться вместе со своими друзьями. Но архитектура меня интересует так же, как и все другие виды искусства. Потом, когда я уже закончила институт, я начала интересоваться искусством в целом. Когда я переехала из Пензы в Москву, у меня было ощущение, что в моем образовании есть крупная черная дыра [смеется]. Я ничего не знала ни о художниках, ни о живописи, и решила самообучаться. Составила себе программу, ходила по музеям. По модельным делам я ездила в разные города и поэтому у меня была возможность ходить в музеи и там, смотреть на улицах застройку.
В каждом человеке есть актерство по своей природе
У тебя нет актерского образования. Скажи честно, ты хотя бы раз жалела об этом на площадке? Думала о том, что возможно пригодился бы какой-то профессиональный навык, взятый из учебы?
Мне это приходило в голову от начала до конца [смеется]. Я поступала в театральный давным-давно, у меня всегда были мысли попробовать играть, но не складывалось: то семейные обстоятельства не позволяли, то еще что-то. А на съемочной площадке этого не хватает потому, что это всегда сильная подстраховка. Ты всегда знаешь, что если у тебя не получается сцена или ты ее не чувствуешь, ты всегда можешь опереться на какую-то систему. Все актеры, которые меня окружали на площадке, были профессиональными актерами. Конечно, ты заочно чувствуешь, что тебе как будто бы чего-то не хватает. С другой стороны, я всегда себя успокаивала тем, что в каждом человеке есть актерство по своей природе, дети же играют в разные игры, представляют себя с малых лет кем-то другим. Это где-то есть, просто нужно дать этому раскрыться. Я доверилась Тамаре, она была моей подушкой безопасности. Еще к нам приходила коуч Женя Добровольская, и мы с ней пробовали, репетировали сложные сцены.
Методы работы с актерами Тамары Дондурей и Игоря Поплаухина как режиссеров отличаются?
Если бы я снималась в 50 фильмах, и знала весь диапазон режиссеров, я бы точнее смогла уловить эту разницу, но даже исходя из моего опыта мне кажется, что они работают очень по-разному. С Татой у нас сразу случился сильный человеческий контакт, начался диалог, который до сих пор не заканчивается. Это диалог ни о чем и обо всем на свете, в котором невозможно остановиться. И в этом диалоге рождается понимание того, как Тата видит этот мир, как она видит конкретную сцену.
Вдох — и сцена идет
В диалоге с Игорем многие вещи лучше было не проговаривать. Если ты их озвучишь вслух, что-то очень важное потеряется, особенно если говорить о его работе про Янку. Он больше следовал за естеством, брал всех актеров такими, какие они есть. В фильме Таты были моменты, где я шла в те обстоятельства, которые мне были некомфортны. Но нужно было туда открыто пойти, чтобы суметь сделать сцену.
Все в человеке есть, просто нужно это выделить и проявить
А можешь подробнее рассказать о том, что это за некомфортные обстоятельства?
Было много провокативных сцен. Например, когда Кира своим поведением проверяет этот мир на прочность. Она приходит на стройку к своему коллеге, она знает, что давно ему нравится, и пытается снять с него штаны. Понятное дело, что у меня в жизни не было подобной ситуации, и при этом нужно было сделать это так правдоподобно, как будто бы я могла это сделать на самом деле. Нужно было найти в себе воспоминание о том, когда ты выходила из себя и готова был выйти на улицу и орать, или что-то сделать такое, что по социальным нормам не принято делать. Это была некомфортная ситуация, мне иногда не хотелось туда идти. Или сцены, которые происходят после смерти Вани — ты должна представить, что у тебя тоже кто-то умер. Конечно, тебе не хочется это представлять. Ты едешь на смену утром и внутри тебя все говорит: я не хочу туда, я не хочу это представлять. Но я выстроила для себя буферную зону: я никогда не представляла, что я и есть Кира, я говорила себе: что, если бы я была ей? как бы я отреагировала? Это давало мне психологическую поддержку, чтобы не идти туда настолько, чтобы сойти с ума. Но при этом почувствовать достаточно сильно, чтобы это почувствовали Тамара и, надеюсь, и зрители.
Тебе близка твоя героиня из «Рядом»? Ты хорошо понимаешь ее жизненные принципы, установки?
У нас есть какие-то пересечения, другой вопрос, что я не всегда могу их отследить. Мне кажется, что когда Тамара выбирала актрису, она выбрала меня в чем-то не за те вещи, которые я сама в себе вижу. За то, что я стараюсь не показывать другим людям. Возможно, я ранимый, очень чувствительный человек, но я пытаюсь это скрыть, потому что мне страшно открыться. В какой-то момент у меня были большие трудности: я не понимала, чего героиня хочет, зачем она так делает, что с ней? Мы с Тамарой долго говорили и пришли к тому, что я не понимаю Киру, потому что у меня такой период уже прошел. Это было во мне давно, но условно 8-10 лет назад, и из-за того, что мне не хочется в то состояние возвращаться, я это не принимаю. Я начала вспоминать ситуации из жизни, которые происходили со мной, и подумала: подожди, все-таки ты же тоже себя так вела. Ты просто взяла и уехала из одного города в другой, не сказала об этом маме. И мне это очень помогло. Все в человеке есть, просто нужно это выделить и проявить.
Сейчас мы вообще во времени и пространстве, где ничего нельзя понять
Ты много смотришь кино? Что понравилось из последнего?
Я смотрю много. Последнее, что меня покорило — это «Ты и я» Ларисы Шепитько. Она смогла передать вещи, которые как будто непроизносимы, внутренние экзистенциальные вещи, которые ты даже не можешь толком объяснить: в чем заключается твой конфликт, в чем твоя проблема? Но эти вопросы тебя мучают. В фильме был момент, когда герой вдруг просыпается и понимает, что просто играет какую-то роль. Что жизнь его картонная, и все повторяется и повторяется, и он решил выйти из этого бесконечного повторения. И сам фильм сложно построен, в нем совершенно ничего не объясняется, там нет простых схем, когда ты четко понимаешь, что происходит с героем. Это как бы и неважно, и это очень здорово, потому что зрителю часто объясняют очень многое, дают полный расклад и этим говорят, что они должны чувствовать.
Я сейчас поняла, что не вспомнила твою прекрасную роль в короткометражке «Электрический ток», самую первую.
Да, но она была очень давно, задолго до полных метров. Еще есть у Кирилл Семеныча [Серебренникова] в «Жене Чайковского» небольшая роль, но очень интересный опыт.
Расскажешь о нем?
Во-первых, конечно, непосредственно личная работа с Кирилл Семенычем. Когда с ним работаешь, то понимаешь, сколько у него за плечами, каким объемом опыта он обладает. И ты ожидаешь, что все будет очень сложно, но в работе с актером он так ясно объясняет задачу, внутренний механизм сцены, очень по-человечески, что поражаешься, как можно так просто о сложном.
Термин «русское кино» — слишком большой, чтобы суметь его объять
Во-вторых, сам масштаб съемок. Помню, мы снимали одну сцену, она длилась 14 минут, в ней было задействовано наверное человек 50, там была куча деталей, и актеры все были как винтики, если кто-то один не повернется, то вся эта нитка, на которую нанизаны герои, распадется. Один раз женщина забыла поставить лампу, которая должна была освещать главную героиню. Это случилось после пяти минут сцены, эти пять минут были очень насыщенные, снимались и надевались платья, герой проходил через одно помещение в другое, все менялось, и если человек не поставит лампу на определенное место в определенный момент, то и продолжать нет смысла. Вот это тоже было очень интересно: вдох — и сцена идет.
Есть кто-то конкретный из режиссеров, с кем ты хотела бы поработать?
Много с кем. Это ведь зависит не только от режиссера, а от материала тоже. Но вот пришли в голову братья Сэфди — с ними точно хочу, например.
Ты говорила, что с Кирой, твоей героиней, были такие моменты, куда тебе было некомфортно заходить. А есть ли героиня, которую ты хотела бы сыграть, даже зная, что это не будет комфортный опыт?
Просто героиня сама по себе, например героиня сумасшедшая, — это ничего для меня не значит. Ее сумасшествие должно быть привязано к сценарию, вшито в судьбу, тогда это будет иметь смысл. Неважно, кто конкретно эта героиня — главное, чтобы в этом всем была жизнь, а все остальное нанизывается на то, что это за человек. Классно, когда ты не можешь понять до конца, что это вообще за героиня. Когда в ней есть парадокс, противоречие, вот что интересно. Однако, наверное, городские жители как герои мне не близки. Это одна из проблем, которые у меня были с Кирой — мне уже не совсем близка жизнь большого города и такие героини-карьеристки. С Кирой было все равно по-другому, она как раз от этого всего пытается уйти. Но и тут у меня было сопротивление.
Есть люди, которые свою боль обращают к творчеству, это их способ
Как ты думаешь, как себя российское кино сейчас чувствует? И что с ним в ближайшее время будет?
Сложный вопрос. Сейчас мы вообще во времени и пространстве, где ничего нельзя понять. С одной стороны здорово, что маски сброшены, никто уже не пытается притворяться кем-то другим, все стало кристально ясно. С другой стороны, куда это идет… Часто же в России было так, что в самые тяжкие времена рождался условный эзопов язык и появлялись шедевры, построенные на противоречии тому, что происходило. Два года назад, когда много российских фильмов было на фестивалях, мне казалось, что мы куда-то идем… Но знаешь, вообще термин «русское кино» — слишком большой, чтобы суметь его объять.
Я скорее говорю про современное российское кино, про те новые имена, с которыми ты работала. У тех, у кого нет еще обширной фильмографии за плечами, но есть большой потенциал. Но сейчас многие уезжают, и непонятно, вернутся ли… Понятно одно — никто из нас не чувствует большой радости от этого.
…никто из нас уже ничего не чувствует, или чувствует слишком много. В этом есть большая проблема. Когда человек покидает место, в котором рос, культурный код которого он понимает… а потом уезжает в совершенно другую страну, где сложно снять кино, потому что ты должен попасть в другой контекст. Наверное, есть способы… можно выбрать новую оптику, угол зрения, под которым можно на эту ситуацию посмотреть. Каждая история особенная, все по-своему это переживают. Есть люди, которые свою боль обращают к творчеству, это их способ. У кого-то боль превозмогает силы, они пока ушли в размышления, наблюдение за тем, что происходит. У меня сейчас такой режим.
Что тебе помогает справляться?
Я занимаюсь керамикой, делаю мебель. Но с керамикой у меня сейчас не идет, я несколько раз заходила в мастерскую и поняла, что не могу прикоснуться к куску глины. С деревом все проще и лучше. Может быть из-за того, что дерево более твердый материал. Мне помогают животные, дети, помощь другим. Когда ты чувствуешь, что не можешь себе помочь, ты можешь помочь другим и через это помочь себе.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»