Фамилия Юсефсон всегда казалась мне некрасивой, она так плохо звучит. Раньше я думал, что виной тому ее странное написание. Но я не обижаюсь, когда мою фамилию пишут неправильно, хотя другие в таких случаях почему-то ужасно злятся, словно посягают на их индивидуальность или ставят ее под сомнение. Фамилия Юсефсон не годится для международной карьеры. Итальянцы — виртуозы по части искажений: синьор Йеппон, синьор Йофон, синьор Йепполон. Постепенно они сдаются и начинают называть меня синьор Эрланд, это те, кто хочет непременно именовать меня «синьор». Некоторые зовут меня маэстро или дотторе. Большой соблазн. Я должен взять себя в руки, чтобы не возгордиться. Должен напомнить себе, что в Италии это самое обычное обращение. Журналисты где-то раскопали, что я принадлежу к «культурному роду». Вы, синьор Йоперон из una famiglia di cultura molto famosa. Я гордо начинаю перечислять, но они не записывают, они уже перешли к следующему вопросу— об Ингмаре Бергмане или о том, живу ли я один, после того как в 1972 году снялся в”Сценах из супружеской жизни«. Они думают, что, сыграв жестокие страдания женатого мужчины, я решил никогда больше не делить свой завтрак ни с одной женщиной. Первый шофер, который вез меня по Риму, тоже видел этот популярный сериал и счел, что синьор Йеппетон очень одинок, и предложил найти мне some nice warm prostitutes.
Ингмар Бергман, Свен Никвист, Эрланд Юсефсон и Лив Ульман
Я получил строгое воспитание, воспитываясь без строгости. Я таскал деньги, чтобы угостить одноклассников кокосовым печеньем и таким образом подружиться с избранными. Мама и папа меня застукали. Суд был мягче некуда, никакого наказания не последовало. Мой брат Карл Улоф в процессе не участвовал, к моим обещаниям исправиться, несмотря на их поразительную расплывчатость, отнеслись терпимо. Кражи постепенно прекратились, но до сих пор мне иногда хочется стащить в магазине что-нибудь сладкое —из протеста против собственного благосостояния. Точно так же в самолете я всегда тайком отстегиваю ремни в ту самую минуту, когда стюардесса говорит, что ремни можно отстегнуть только после полной остановки машины. Украдкой лакомлюсь ощущением свободы. Как уже говорилось, я все-таки был воспитан в строгости. Наверное, воспитание, которое не дает возможности упражняться в протестах и сопротивлении, как раз и есть строгое. Наверное, гуманный и тонкий способ воспитать ребенка в строгости— это отсутствие места и мотива для естественного возмущения. Питер Брук говорил мне в Бруклине, что как у актера у меня есть проблема— я слишком послушен. Я ответил, что он слишком убедителен, слишком заманчив. Он засмеялся, я тоже, трудное равновесие сил. Думаю, мне попросту всегда любопытно попробовать, что означает указание или предложение. Я стараюсь следовать указаниям режиссера, но если тело, лицо, интонация не слушаются, то после нескольких попыток я сдаюсь и пробую что-нибудь другое. Я не упорствую в своем послушании. Кроме того, у меня нет особой потребности проявлять самостоятельность.
Ингмар Бергман и Эрланд Юсефсон
Я не вижу необходимости каждую минуту доказывать величие и оригинальность своих намерений. Но за такой позицией, конечно же, скрывается и неуверенность самоучки, а я считаю себя самоучкой, потому что никогда не учился в театральном училище. Но рядом со мной находились актеры и режиссеры, которые были блестящими педагогами. И я не очень-то верю, что в актерском мастерстве есть система. Система может перекрыть доступ к изменению сознания, которое обновляет выразительность и воплощает в образ то, что зрителю представляется неясным и запутанным. Без такого изменения в нас самих мы лишь воспроизводим шаблонные эмоции.
Эрланд Юсефсон и Свен Вольтер в фильме Жертвоприношение. Реж. Андрей Тарковский, 1986
На самом деле я никогда не мог подолгу следить за какой-нибудь мыслью. Возможно, это особенность актерской натуры. Нужно уметь днем мыслить как один персонаж, а вечером— как другой. Зависишь от мимолетного. Актеров спрашивают обо всем, они должны иметь мнение по всем вопросам. В одном и том же интервью мы отвечаем на вопросы о комнатных растениях и об атомных бомбах. В одном еженедельнике мы рассказываем, как накрываем дома стол к приходу гостей, в другом говорим о том, что думаем по поводу катастрофического голода. Раньше мне это очень не нравилось, теперь же я считаю это едва ли не привлекательной чертой актерской натуры. Готовность вжиться в роль. На самом деле мы только протестуем против проституции, когда высказываемся о ней. Быть актером — значит проституировать сложившуюся социальную репутацию. Мы продаем свои чувства, образы, интонации и выражение лица. Порой на съемках меня мучает мысль, что мои близкие наверняка узнáют сугубо личные приметы моей жизни, проданные в красивой упаковке миллионам зрителей.
Андрей Тарковский, Сьюзан Флитвуд, Свен Никвист и Эрланд Юсефсон на съемках фильма Жертвоприношение (1986)
Никогда мне не преодолеть ощущение, что я любитель среди профессионалов. Когда надо говорить с актерами, give them notes (английская дипломатичность!), я все время напоминаю себе, что у меня нет соответствующего образования. При малейшем возражении я могу отступить. Остальные — профессионалы, они лучше знают. Я старательно остерегаюсь смешивать это со смирением. Комплексы не имеют со смирением ничего общего. Во хмелю я редко оплакиваю собственную недостаточность. Скорее уж то, что не на все сто процентов использую свою достаточность. Впрочем, выпивка почти никогда не делает меня слезливым. Если, конечно, на меня не нападают. Пьяный, я совершенно открыт для нападок. Мне бы надо пить только в компании добрых людей. Но стоит выпить рюмку-другую, и я забываю о разборчивости. В Швеции считается, что в пьяном виде надо говорить правду. Когда руководил театром, я часто слышал, как я хорош после первой рюмки шнапса и как ужасен после третьей. После четвертой мне предстояло услышать правду о своей персоне. Когда подвыпивший швед произносит слово «правда», сразу ясно, что сейчас посыплются оскорбления. В Югославии и в других странах, где противоречия и драматургия открыты и ясны, враги с глубочайшим дружелюбием, преданностью и нежностью выносят друг друга из кабака.
Эрланд Юсефсон назначен на должность управляющего директора Королевского драматического театра в Стокгольме (1965)
Животные пугают меня. Один из моих детских страхов связан с ездой на лошади без седла. Считалось, что это здорово. Я не решался ехать, не решался отказаться, ехал не решаясь, решался, но толком не ехал. Лежал вниз лицом на лошади и цеплялся за ее гриву, пока она дружелюбно, медленными скачками двигалась вперед. Мир взрослых мучил меня, внушая мысль, что это должно мне нравиться. Когда я впервые встретился со своим американским агентом Полом Конером, он спросил, люблю ли я лошадей. Когда я ответил, что не люблю, он сразу сник. Не знаю, был ли у него на уме какой-то ковбойский фильм. По-моему, из всех ковбойских качеств я обладаю лишь одним — кривоногостью. В другой раз он позвонил и предложил мне сыграть главную роль в фильме «Челюсти II». Главную роль в «Челюстях I» исполнял бородатый актер-еврей, но сейчас он был занят, и потому они искали другого бородатого еврея, поскольку «Челюсти I» имели огромные сборы. Я не очень люблю плавать, даже когда поблизости нет акул. Они подумали и пригласили Ричарда Харриса, голубоглазого ирландца. Особого успеха фильм «Челюсти II» не имел. При необходимости я могу преодолеть свое отвращение к животным. В роли Ницше я целовал в нос избитую лошадь и падал без чувств ей под копыта. Я делал это ради Ницше, ради Лилианы Кавани, ради денег, но прежде всего ради себя. Я был не в силах противостоять выразительным возможностям. В моем перепуганном «я» трепетал актер, охваченный восхищенным возбуждением. Я страстно обнял животное. В «Ностальгии» за мной по пятам все время ходила большая овчарка. Тарковский говорил, что я должен подружиться с собакой. И показал как. Он бросался на собаку и боролся с ней, крутил руками у ее носа, совал пальцы в ее слюнявую пасть, трепал ее за ушами, клал ее лапы себе на плечи, и все это под странные крики и возгласы. Così, Erland, сказал он потом, non è difficile, qu-esto cane èmolto simpatico,che carino! Он с надеждой посмотрел на меня. Я протянул руку как можно дальше и почесал собаке спину. Тарковский рассмеялся по-дружески, но озабоченно.
Ингмар Бергман, Эрланд Юсефсон и Лив Ульман на съемках фильма Сцены из супружеской жизни (1973)
Деспоты и тираны часто спокойны и миролюбивы в общении. Так же ведет себя и Ингмар, во всяком случае, когда бывает в обществе. Я почти никогда не слышал, чтобы Альф Шёберг в компании плохо отозвался о каком-либо актере или режиссере. Вообще же большинству режиссеров свойственны сильные вспышки гнева — во время работы. Ингмар Бергман охотно называет такие вспышки педагогическими, даже тут хочет думать, что руководит. Но Альф Шёберг, Бенгт Экерот, Флорестано Ванчини, обычно такой мягкий Иштван Сабо, Лилиана Кавани, Торстен Хаммарéн— все они славятся мощными эмоциональными взрывами. Напротив, Питер Брук как будто бы не расположен тратить энергию на подобные вещи. Однажды в начале нашего знакомства ассистент Брука, чуть ли не дрожа, сказал, что Питер в ярости. Я же не заметил ни малейшего изменения в его настроении и выражении лица. Ты что, не видел выражения его глаз? — спросил ассистент, не слышал интонации? Нет, я ничего не заметил. Поколение молодых режиссеров воздерживается от гневных вспышек. Или они просто не злятся? По-моему, они подавляют свою раздражительность и оттого чувствуют себя не особенно хорошо. Среди актеров и режиссеров возникла тенденция недооценивать конфликты. Может быть, они тратят свою «взрывную» энергию на совещаниях и в коридорах? Сам я, несмотря на страх перед конфликтами, вынослив и упрям, если конфликт все-таки возникает. Но предпочитаю не называть это злопамятностью. Возможно, молодые актеры осознали, что страхом актеров на подвиг не воодушевишь. Но сдержанность имеет и оборотную сторону. Они сами боятся актеров. Актер видит себя таким, каким его видят другие. Именно это делает отношения между режиссером и актерами такими деликатными. Нам приходится кодировать бóльшую часть лексики. Мы избегаем грубых слов, но чутко воспринимаем негативные сигналы. Когда я переигрывал, Тарковский обычно говорил: Эрланд! Troppo ta-lente.Troppo geniale. Одобряющая форма критики.
Ингмар Бергман и Эрланд Юсефсон на съемках фильма Фанни и Александр (1982)
В начале было Слово. Давайте начнем с языка. Изменить жаргон— наш и театра. Выбросьте из театра слово «рынок»! У нас публика. Вместо отдела маркетинга нам нужен отдел ухаживания за публикой, с хорошо оплачиваемыми сотрудниками. Когда через несколько лет появится табличка «Начальник отдела мероприятий по ухаживанию за публикой», придет пора снова менять терминологию. Ненавидьте слова «работник сцены»! Они ничего не говорят о нашей игре, указывают только на нашу жеманную непритязательность, наше вращение вокруг собственного пупа. Не говорите о вживании в роль! Мы подменили здоровую вульгарность кокетливым вживанием. Это слово, направленное внутрь, полное судорог, пота и мелкотравчатых выкрутасов. Гениальная г-жа Хейберг в Дании еще в девятнадцатом веке нашла для нас хорошее выражение— чувство фантазии. Оно в точности описывает, о чем идет речь, о чем должна идти речь. Это блестящее резюме чуда. Вокруг него кипит энергия, оно формулирует захватывающее стремление. Послушайте только: «У меня трудности с вживанием в роль». Какой замкнутый нарциссизм! «У меня трудности с чувством фантазии». Это неудача, но от нее веет свежестью и надеждой. Давайте откажемся и от слова «видéние»! Видения обычно бывают у политиков и у тех, у кого поехала крыша. Как только какой-нибудь ретивый начальник отходит от идеи и впадает в натужные видения, я понимаю, что театру грозит застой. Я никогда не слышал, чтобы Альф Шёберг, Ингмар Бергман, Иштван Сабо, Питер Брук, Аллан Эдваль, Ян-Улоф Страндберг, Анита Бьёрк, Гуннель Линдблум, Инга Тидблад рассуждали о своих видениях. Видения — то, чего лишенные идей посредственности требуют от других.
Перевод со шведского Елены Берлин.
Редакция благодарит Андрея Курилкина и «Новое издательство» за предоставленные материалы.
