Жан-Луи Трентиньян — За стеклом
17 июня ушел из жизни Жан-Луи Трентиньян, проживший на этом свете 91 год и успевший многое. Великого киноактера вспоминает Алексей Гусев.
Говорят, в пору своей театральной молодости он подавал надежды. Говорят, в зрелые годы он частенько выходил на сцену и имел успех. Трудно представить, трудно поверить. Предстать перед публикой на общем плане сцены, возгласить, воздеть, возопить? Из всей послевоенной плеяды звезд европейского экрана разве что один Пикколи был еще меньше склонен к актерствованию. К тому, чтобы быть увиденным. Вот как застенчивый 18-летний провинциал из хорошей семьи, увидев Дюллена в «Скупом», бросает свой юрфак и вообще все, чтобы податься в актеры, — это представить легче легкого. Его горящие глаза. Как он ловит каждое слово великой Тани Балашовой, мастера курса. Как старается. Как прилежно, с мальчишеским пылом, преодолевает свою застенчивость. Как радуется удачам сокурсников. Он очень хороший, этот Жан-Луи. Он весь внимание.
Быть увиденным — это его по-прежнему несколько смущает. Редкий случай: актер, органически не способный интересничать. Другое дело — видеть. Смотреть. Вцепляться взглядом.
Внимание есть действие.
«Марчелло взял увеличительное стекло и стал внимательно рассматривать фотографию, […] пытаясь изучить каждую тень, каждую линию, каждую деталь». В романе Моравиа «Конформист» главный герой не принимает участия в убийстве доктора Квадри, он смотрит на его смерть уже потом, на газетном снимке, через лупу, в тиши кабинета. Но Бертолуччи, заставившему Марчелло самого выехать «в поле», на дело, в поведении героя менять не пришлось ничего. Тот по-прежнему — за стеклом. Неподвижно сидит в машине. Стекло запотело от холода, его надо тщательно протереть, а за ним — снаружи, по ту сторону, на крупном плане, — заходясь от ужаса, бьется, задыхается, воем воет молодая женщина, на глазах которой только что зверски закололи мужа и которую вот-вот — и она это знает — пристрелят в спину. Очень, очень интересное зрелище: в каждой линии, в каждой детали. Марчелло смотрит пристально, не двигаясь, ничего не упуская. Марчелло весь внимание. В этой сцене, в этом лесу, где стелется морозный туман, а земля схвачена ледком, начинаются семидесятые. В этом лесу Жан-Луи Трентиньян — у которого уже пятнадцать лет в кино, полсотни фильмов и статус звезды первой величины — становится великим.
В его отстраненности не было вышвырнутости, он не терялся, и мысль его не превращала в труса
О том, что Трентиньяну нужно давать видеть и внимать и что его холодная цепкая отстраненность — тот козырь, которым можно выиграть весь фильм, многие режиссеры догадывались и до Бертолуччи. И Коста-Гаврас, надевший на его следователя в «Дзете» незабываемые темные очки. И Тинто Брасс, который в «Запыхавшись» использовал внимание героя как мотивировку полиэкрана. И, само собой, Роб-Грийе, который дважды (в «Транс-Европейском Экспрессе» и в «Человеке, который лжет») ловко спихнул на Трентиньяна обязанность авторского вúдения. Но именно в «Конформисте», именно в том лесу и в том 70-м году, Жан-Луи Трентиньян и эпоха совпадают полностью, до резонанса. До того самого, который и есть подлинный ключ к величию — вне зависимости от таланта, опыта и звездности. Семидесятые будут эпохой тех, кто обнаружил себя посторонним (или даже, если сделать полшага от Камю к Кингу, потусторонним). Кто оказался по другую сторону запотевшего стекла. Но Трентиньяну не потребуется ни «обнаруживать», ни «оказываться». Он всегда там был.
Он любил и ценил в актерской игре не актерство, но игру
Когда Марчелло так и не выстрелил в женщину, предпочтя простому убийству завораживающее зрелище предчувствия смерти, — его опытный напарник, чертыхаясь, вылез из машины, костеря «всех этих трусов». Но он просто ничего не понял. Да, все великие «посторонние» 70-х — Нуаре, Пикколи, Тоньяцци, Мастроянни, — все они, чего уж там, то и дело оказывались изрядными тряпками; только не Трентиньян. В его отстраненности не было вышвырнутости, он не терялся, и мысль его не превращала в труса. Даже в «Поезде» Гранье-Деферра, даже в «Пустыне Тартари» Дзурлини, будучи интеллигентом, умницей и вообще жертвой обстоятельств, он не утрачивал способности к действию. Вот когда прежде, в витальные 60-е, его героям приходилось, бывало, жить своей жизнью, — вот там они действительно могли и растеряться, и замешкаться, и сплоховать. Посреди жизни — это же как посреди сцены, и так и не избытая застенчивость порой изрядно подводила его героев. Прав был Ромер в «Моей ночи с Мод»: чтобы герою Трентиньяна чувствовать себя уверенным, надежнее всего отделить его монтажной склейкой от собеседника — тогда он сможет спокойно смотреть из своего кадра на соседний, и рассуждать, и внимать. Для него «оказаться по ту сторону» — не значит быть лишенным возможности действия; наоборот. Ничто так не мобилизует трентиньяновских героев, ничто не делает их до такой степени самими собой, как их отчужденность.
Раз в жизни: Жан-Луи Трентиньян
У него один дядя был автогонщик, а другой дядя был суперавтогонщик, и сам Жан-Луи гонял как одержимый, и в 1981-м даже выиграл гонки в Монте-Карло, а в возрасте 77 лет повредил ногу, когда слишком уж разогнался на своем мотоцикле, — и чтобы описать, как связаны между собой предельное внимание, изоляция от мира оптикой гоночного шлема и чистое неудержимое действие, лучшего образа не сыскать. А еще он был веселым, — настолько, насколько веселы могут быть лишь люди, напрочь лишенные нарциссизма. И в этом сочетании — холодной рассудочности внимания и жара веселого жизнелюбия — не парадокс, но рецепт: первое дает свободу, второе дает свободе смысл. Так выстроены его роли во всех фильмах Роб-Грийе: он настолько сведен к знаку, пусть и наделенному особыми привилегиями субъектности, что получает возможность для совершенно хулиганских выходок (с полного одобрения режиссера, который тоже был тот еще шалопай), из-за чего фильмы обретают обаяние БДСМ-капустников. Так же выстроен и фильм, поставленный самим Трентиньяном, — «Полный рабочий день»: черная-пречерная комедия, в которой методичность «убийств по списку» — лишь стержень, на который нанизаны самые причудливые и безбашенные режиссерские решения. Умный, самодостаточный, азартный, — он любил и ценил в актерской игре не актерство, но игру: как таковую, ради нее самой. Великие роли Трентиньяна — те, где он, сударь, камень, сударь, лед, пусть и обжигающий; но лучшие его роли — те (вроде «Человека, который лжет»), в которых к безупречно выполненной актерской задаче тонким ободком прилагается озорной восторг от ее выполнения.
Жан-Луи Трентиньян был настоящим мужчиной. То есть совершенно не знал, как вести себя с женщиной
Дежурное вроде бы слово «безупречно» требует, однако, оговорки: при всей своей выучке, при всей чуткости и при всем уме — он был не очень-то техничным актером, этот Жан-Луи Трентиньян. То, что он умел делать, он делал так, что менял историю кино; но в иных фильмах, причем поставленных подчас режиссерами первоклассными, видна и неловкость, и неточность (то «в минус», то «в плюс»). Странно говорить такое об актере, которого сделал звездой фильм «Мужчина и женщина», — но Трентиньян, за редчайшими исключениями (вроде фильмов Ханеке), был никудышный лирик, и Ромер «Мою ночь у Мод» снял, пожалуй, отчасти и об этом. Резкий, жилистый, замкнутый, готовый в любую секунду рвануть с места, переигравший множество судейских, от «Дзеты» до «Красного» (брошенный им юрфак должен им гордиться), — он совсем не умел играть вполсилы, бережно, с сурдинкой. Он мог влегкую переиграть любого партнера — и не мог сыграть хотя бы на равных, кажется, ни с одной партнершей. Тушевался от прямого контакта. На свою беду, в молодости он был чертовски хорош собой, а значит — обречен на любовные сюжеты, и неловкость актера, с фальшью на полутон, во многих фильмах легко принять за премилую (или, наоборот, утомительную) неловкость героя. Показательнее всего здесь, наверно, даже не «И Бог создал женщину» (где Вадиму явно была интересна только Бардо), а «Лани», где Трентиньян умудряется почти провалить партнерство со своей бывшей женой… Прав был Лелуш, когда поставил в название своего фильма неопределенные артикли: Жан-Луи Трентиньян был настоящим мужчиной. То есть совершенно не знал, как вести себя с женщиной. Похоже, его любили еще и за это.
…Когда пять лет назад Трентиньяну диагностировали рак, он заявил, что отказывается от лечения. Тихо терял зрение. Тихо умер. Согласно завещанию, на похоронах присутствовали лишь близкие. В некрологе в «Le Monde» было написано о его болезненной застенчивости.
