Василий Степанов
Василий Степанов

Изоляция и революция: «Жайм» Антониу Рейша

В московском «Иллюзионе» завершается ретроспектива «Восхождение», подготовленная Катей Мцитуридзе и Борисом Нелепо. Сегодня вечером можно увидеть самые редкие фильмы программы — «Жайм» Антониу Рейша, в котором «искусство аутсайдеров» рифмуется с португальской «революцией гвоздик», и архивную редкость Стивена Двоскина («Лицо нашего страха»). Чтобы прийти на показ, нужно зарегистрироваться.

Это Павильон Безопасности: круглое здание на манер идеальной тюрьмы, «паноптикона Бентама». В центре — фонтанчик (курьезная, но по-южному человечная замена вышке охраны), зелень пустыря, по кругу — двери в отдельные камеры и «безопасные», как каменные обмылки, массивные скамейки. Они намертво вжались в периметр и застыли, как и припертые к стене пациенты. Психиатрическая клиника Мигеля Бомбардо, неотъемлемой частью которой до недавнего времени было это построенное в конце XIX века здание, не так давно переродилась в художественный музей, в котором собраны образцы «ар-брют» или «искусства аутсайдеров», если следовать англоязычной терминологии. Одна из важных частей коллекции — рисунки Жайма Фернандеша, пациента, прожившего в этих стенах больше тридцати лет и последние десять из них рисовавшего странные картины примитивного толка: собака с одним глазом, человек и корова (автор когда-то был фермером), две головы в кучерявом чернильном вареве.

Взгляд упирается в жизнелюбивый барочный кафель с пухлыми путти — эта клиника когда-то была задумана современной и красивой.

Я люблю шариковую ручку, ее рахитичную, каракулевую линию, неуравновешенное желание заполнить белизну листа, красные, синие чернила — словно нет никакого замысла, только вектор письма. Фернандеш попал в стационар 38 лет от роду, рисовать начал в 60 лет. До этого растворялся в движении и неподвижности тела: сидел на скамейке, ходил по кругу. Ему диагностировали параноидальную шизофрению.

Ныне почтенный португальский классик, наставник Педру Кошты, а тогда, в 70-х, режиссер-дебютант Антониу Рейш снимал «Жайм» через пять лет после смерти главного героя. Он наткнулся на его рисунки, благодаря жене Маргариде Кордейру. Но даже зная о том, что Фернандеш мертв, неизбежно ищешь его в кадре среди скорбных пациентов, попавших в кадр: камера сначала робко подглядывает за ними, словно в тюремный глазок, а потом выходит наружу и сама попадает в плен психиатрии и поле зрения врачей: то пытается дотянуться до вырубленного высоко в стене узкого, зарешеченного окошка, то приподняться с облупленной койки. Взгляд упирается в жизнелюбивый барочный кафель с пухлыми путти (эта клиника когда-то была задумана современной и красивой).

Оптика камеры диктует восприятие: побыть наравне пациентом даже в прогрессивной психолечебнице — почти невыносимый опыт, но такой взгляд позволяет вывести смотрящего из зоны уверенности. Лишает зрительской спеси. Работы Фернандеша все-таки требуют труда — обтекаемый, рациональный взгляд посетителя музея тут не работает. Первый титр — выщербленная из записных книжек Фернандеша фраза «Никто. Только я», как торчащая из круглого дверного шнифта рука одного из пациентов (есть в фильме такой кадр). Что это? Заявка на существование. Каждый художник растет, терпеливо, как дерево, приноравливаясь к себе и ландшафту, цепляясь за шершавую поверхность. Но его искусство не должно приспосабливаться. Оно в отличие от автора свободно по праву рождения. Словно кошка (есть и такой кадр), оно может пробраться на волю, презрев любые решетки.

В 1974-м жизнь сходу подтвердит мимолетную визуальную метафору Рейша — в прокат его фильм выйдет на фоне «революции гвоздик», жизнь закипит по другую сторону ограждения. И только скамейки, на которых сидел Жайм, останутся стоять в безопасности.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить