Интервью
Любовь Аркус
Любовь Аркус

Проблема поведения


Екатерина Шульман. Фото Ирины Штрих

— В 1929 году Эйхенбаум писал Шкловскому: «для нас опять становится важна проблема поведения». Понятно, почему важна в 1929 году, но важна и сейчас. Особенно для людей, у которых есть орган, который называется совесть. Что делать таким людям в нашем государстве, где идут бесправные суды, где голодает Сенцов, где на скорой из изолятора увозят Малобродского… Нужно ли прекратить давать спектакли, издавать книги, снимать кино на государственные средства? А как прекратить сотрудничество с государством в других сферах — от медицины до образования?

— Да, проблема существует, и она волнует хороших людей. У людей менее хороших никаких сомнений насчет того, как себя вести, не возникает. Поэтому говорить, что сама постановка вопроса инфантильная или наивная, я не буду. Но возражу против распространенного стремления проводить параллели с большими историческими катастрофами XX века. Потому что оно, сколь ни контринтуитивным это кажется, происходит от желания снять с себя ответственность и установить в своей картине мира приятную однозначность. Все в некоторой степени ждут, что придет желанный Гитлер, займет собою весь полюс зла и тем самым избавит всех остальных от тяжести выбора. Как правящий класс конструирует несуществующую войну и внешнюю угрозу, которая спишет им все грехи и обеспечит перманентную правоту, так и мыслящий класс взыскует «нового 37-го», чтоб все, наконец, стало просто, и можно было самим отстроиться относительно недвижимых моральных полюсов и так же легко и однозначно сортировать окружающих.

Но такого счастья нам не будет. В 1929 году у большинства людей особого выбора не было: кто успел уехать, тот успел (и их ждала следующая волна «оптовых смертей», но об этом они еще не знали), для неуспевших выигрышных стратегий выживания не существовало. Исторические процессы, которые происходили тогда, были вне индивидуального выбора. И в 1937 году тоже вариантов особых не было — если у тебя, конечно, не было в зубе ампулы с цианидом.

Реконструкторская мания и мечты (или страхи, что одно и то же) о «попаданцах» — распространенная девиация нашего времени. Думаю, это как раз реакция на необходимость постоянного выбора и груз личной ответственности, который человеку вообще тяжел. Особенно потому, что за каждым выбором идет следующий, никакое решение не окончательно (даже «отъезд», каковым торжественным термином ХХ века мы по инерции называем наши хаотические перемещения по проницаемому миру), никакие политические и социальные процессы не заканчиваются драматическим «окончательным» финалом.

Когда говорят о тактике неучастия, неимения дел с государством, хочется уточнить два момента. Первый — практический: возможна ли полная чистота? В какой точке «несотрудничества» нужно остановиться: порвать паспорт? налоги не платить? детей в школу не отдавать? Для тех, кто становится на эту дорогу незапятнанной святости, путь отъезда является наиболее естественным. Но вся страна не может уехать. И даже весь ее образованный слой не может. Да и эмиграции в старом безвозвратном смысле нынче уже не бывает. Второй момент чуть менее очевиден, но, возможно, более важен. К какому результату стремится тактика «несотрудничества»? Допустим, вам всё удалось: вы не берете денег у госбюджета, не работаете в госучреждениях, не ходите в поликлинику и отреклись от МФЦ. Что тогда? Вы перестанете переживать по поводу того, что происходит? Снимете с себя обязанности гражданина? На митинги не будете ходить, общественным организациям помогать, писать и говорить о том, что происходит?

— Ну, возможно, государство в случае массового отказа от него будет вынуждено измениться.

— Всякая абстракция опасна в своем реальном воплощении. Не надо искать святости по эту сторону гроба. После смерти вас, возможно, канонизируют, но сознательно стремиться к этому не стоит. Люди плохо различают пределы своей ответственности: то расширяют их во все концы земли, то уничтожают там, где на самом деле эту ответственность нужно нести. А ответственность нести нужно в первую очередь за свое поведение. Вы отвечаете за то, то делаете. Не за то, что происходит одновременно с вами, или даже вашим именем, а за то, что делаете вы сами.

Многим творческим людям при получении государственного финансирования кажется, что какой-то министр сделал им что-то хорошее. И они ему чем-то обязаны. Не стоит думать, что после этого вы должны хвалить министра, любить президента, участвовать в выборных кампаниях и сниматься в роликах. Заниматься этим или нет — дело вашего личного выбора. И ошибочно предполагать, что если вы от этого откажетесь, вас сошлют на Колыму. Это одна из самых страшных тайн нашего времени, о которой мало кто хочет говорить вслух — ведь именно она возлагает на человека невыносимый груз личной ответственности. Повторюсь — все хотят доброго Гитлера или доброго Сталина, который бы с них эту ответственность снял — чтобы они имели возможность сказать: «ну как же — у меня не было выбора». А выбор есть — и он есть каждую минуту.

Алексей Малобродский

Поэтому нет смысла говорить о том, что если власть сделала вам что-то хорошее, то вы ей теперь должны сделать что-то в ответ. Государственные деньги — не подарок министра, а средства налогоплательщиков. Это не благодеяние и даже не спонсорская помощь, хотя и спонсорская помощь не должна морально привязывать вас к спонсору: он свои выгоды ищет, вы — свои. Те, кто работают в благотворительности, очень хорошо такие вещи понимают и всегда держат в голове интересы своих подопечных, используя тех, кто может помочь. Они прагматики, и никогда не антропоморфируют начальство и не чувствуют себя лично обязанными за то, что чиновник исполняет свои служебные обязанности. Есть только две необходимости: выполнить договорные обязательства и обеспечивать безопасность свою и своих сотрудников. А для этого надо не гимны петь благодетелям — это, в случае чего, не поможет, — а следить за бухгалтерией, беречь своего бухгалтера и удостоверится, что вам этого бухгалтера не подослали специально нехорошие люди (с чего, судя по всему, и началась драма «Седьмой студии»). Вот это и есть ваша моральная ответственность, и это уже большой груз.

— Можем ли мы говорить о коллективной ответственности за действия государства, с паспортом которого мы живем?

— Сейчас напряженный момент, и любые восклицания высокой амплитуды понятны и оправданы. Но вообще-то коллективная ответственность и коллективная вина — это фашизоидные концепции. Полезно об этом помнить. Всё великое здание европейского права и вся наша этика стоит на понятии ответственности индивидуальной. Она, в свою очередь, опирается на веру в свободу личности.

Вы отвечаете за то, что вы делаете — не более того, но и не менее. Попытки навязать вам ответственность за то, что делают рядом вами те, кто сильнее вас, по схеме «а что ж ты не сопротивлялся» — это примитивный виктимблейминг, такой «детский мат» публичной полемики.

Если под коллективной ответственностью подразумевать — что, по моим наблюдениям, чаще всего и имеется в виду — гнев, печаль, душевные страдания, которые испытывают граждане по поводу того, что с нами рядом происходит, и о чем им становится известно (а известно становится обо всем, прозрачность создает ощущение количественного прироста всяческих безобразий), то причастность-непричастность здесь ничего не прибавит и не убавит. Ты не можешь заглушить свою совесть тем, что скажешь: «Я паспорт закопал и теперь живу в другом городе». Обязанности человека разве делегирует паспорт? Я бы, повторюсь, поостереглась гордое слово «эмиграция» употреблять для наших отъездов. Никаких невозвращенцев больше нет. Мир прозрачен, и даже деревенские усилия наших местных властей нагородить каких-то рукодельных заборчиков тут многого не меняют. Сегодня уехал, завтра приехал. С министром поругался, придет новый, с ним подружитесь.

Олег Сенцов

К сожалению, эта логика работает только для живых. Для тех, кто стал жертвой репрессии, неважно, была она точечной или массовой — для них исторический процесс на этом заканчивается. Есть трагические ситуации, и дело Сенцова одна из них. Он может умереть — это вполне реальная перспектива. Он идет путем Савченко, которой в свое время теми же методами удалось достичь своих целей, она была обменена на двух российских военнослужащих, и теперь она живёт своей увлекательной жизнью на Украине, но нас с вами это уже не касается. К сожалению, специфика этого дела такова, что общественная кампания внутри страны не повышает для Сенцова вероятность обмена, потому что для тех, кто принимает решения, это вопрос международной торговли, а не внутренней политики.

— А в случае с Серебренниковым?

— Дело «Седьмой студии» отличается принципиально от дела Сенцова, потому что Серебренников и Малобродский — это как раз внутренняя политика. Во внутренней политике вариативность гораздо выше, потому что выше число вовлеченных лиц и групп интересов. Поэтому мы видим борьбу с негарантированным результатом: прокуратура сталкивается с СК, СК с судом, одни группы внутри Минкульта с другими группами вне его. Тут есть, за что побороться. Публичное и непубличное давление дают свой результат, что мы видим на примере освобождения Малобродского, и заранее заданного финала нет. Все понимают. что приговор будет обвинительным, это закон нашего судопроизводства, но вариативность дальнейшей судьбы всех участников может быть очень широкая. И участники — это не только те, кто обвиняются в суде, а гораздо более широкий круг причастных и заинтересованных. С Сенцовым публичные декларации внутри страны не очень эффективны, хотя неправы те, кто считает, что от шума будет хуже — это глупости, публичность всегда помогает, даже если не гарантирует успеха.

Кирилл Серебренников. Фото Татьяны Макеевой / Reuters

— Но даже если понимаешь, что действия к успеху не приведут, нужно ведь что-то делать? И поэтому выходит в одиночный пикет наш коллега Алексей Медведев. Сокуров продолжает писать письма президенту и премьер-министру. И мы каждый день то на сайте, то в соцсетях пишем о Сенцове. Даже если это ничего не изменит, нельзя этого не делать. Я делаю это только от чувства тошноты, с которым я живу. Мне так легче…

— Это понятно. И правильно. Вы и другие тренируют свои социальные мышцы, поддерживая уровень общественного внимания к проблеме. Это всегда важно. Да, само по себе это не решит проблему, это не освободит заключенного. Но на общественную атмосферу это влияет. Если этого не будет, если возникнет ощущение, что про него все забыли, это снизит шансы на его освобождение. Кроме того, это не дает отсохнуть навыку социального действия: это смотр своих — пересчет по головам — сколько нас? Нас много, и мы возмущены. Да, нас не слушают те, кто может что-то изменить, но мы слушаем друг друга и видим, что мы есть. Это ровно то, что называется «нравственный камертон». Он должен быть и позвякивать время от времени.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить