Маргарет фон Тротта: «Я ухожу в пустыню, когда я в отчаянии»
4 июля в российский прокат под названием «Объясни мне, любовь» выйдет фильм «Ингеборг Бахман: Путешествие в пустыню» Маргарет фон Тротта с Вики Крипс в главной роли. О сильных женщинах, диктатуре на съемочной площадке и неизбежных автобиографических мотивах постановщица рассказала в интервью Ирине Марголиной.
«Ингеборг Бахман: Путешествие в пустыню» повествует о поэтессе и переводчице Ингеборг Бахман. Как это бывает в биографических работах Маргарет фон Тротта (в ее фильмографии есть картины о Ханне Арендт и Розе Люксембург), рассказ в «Ингеборг Бахман» ведется в двух временных пластах: вместе со своим другом Адольфом Опелем Бахман отправляется в пустыню и уже оттуда при помощи флэшбеков разворачивается история ее отношений с писателем Максом Фришем.
В далеком 1986-м свою «Розу Люксембург» фон Тротта заточила в тюрьму, откуда героиня, не имевшая возможности заниматься деятельностью партии, смогла обозреть прежние годы работы и отношений. «Ингеборг Бахман» фон Тротта отправляет в пустыню за освобождением. Исполнительница главной роли, Вики Крипс (тончайшая работа), постепенно растворяется на фоне африканской фактуры, пока ее недавние отношения с Фришем обретают все более зловещие очертания.
Вы были лично знакомы с Ингеборг Бахман, верно?
Да, но это была всего одна встреча за год до ее смерти. И произошла она не в тот период, о котором фильм. Здесь действие происходит в 1958-1964 годах, а я познакомилась с ней в 1972-м. Она была не столько даже больна, сколько слаба.
Ваши фильмы всегда о женщинах, о важных женщинах. Как так получилось, что идея фильма об Ингеборг Бахман пришла не от вас, а от другого человека?
Да, от другого человека, но — от женщины! Идея пришла в голову швейцарскому продюсеру, которая связалась с двумя другими продюсерами, из Люксембург и Австрии, работавшими со мной над фильмом «Ханна Арендт». Они мне и рассказали об этой идее и спросили, готова ли я делать фильм об Ингеборг Бахман. Я была взволнована, ведь это очень важная фигура, женщина, перед которой я всегда испытывала некоторый страх. Творчески она куда крупнее и богаче, чем я. Но потом я начала погружаться в ее историю, в ее персонажа и, в конце концов, решила взяться за работу.
Почему вы решили выбрать именно этот период ее жизни (отношения с Максом Фришем)?
До того она была с Паулем Целаном, который был поэтом. Но он был очень печален и куда более чувствителен, чем Ингеборг. Жить с ним было невозможно. Был у нее и большой друг, композитор, Ханс Хенце — он появляется в фильме, — но он был гомосексуалом. Они с Хенце были очень близки, в какой-то момент даже думали пожениться, но в итоге решили, что это не слишком удачная идея. И вот появился этот «сильный человек» (не такой уж и сильный, как выяснилось) и как раз в тот период, когда Ингеборг нуждалась в своеобразном укрытии, в мужчине, который бы им стал. Нуждалась в том, кто принимал бы ее свободу, но и оберегал бы, хоть в этом и кроется некоторое противоречие.
Этот период я выбрала отчасти и потому, что и сама долгое время жила с Фолькером Шлёндорфом, режиссером, будучи сама режиссером. И у нас были какие-то схожие проблемы, поэтому я отлично понимала, как описать отношения двух этих людей.
Когда я делала другие фильмы, мне говорили, что это неинтересно (в основном неинтересно мужчинам)
То есть в фильме вы в какой-то мере рассказали и о ваших отношениях со Шлёндорфом?
Да, в какой-то мере. Более того, я помню, что и мы с Фолькером мешали друг другу, раздражали шумом. Я всегда сама пишу сценарии. А Фолькер приглашает сценаристов. У нас был дом в Италии, и когда мы туда приезжали, я тотчас садилась за свою печатную машинку — и по комнатам и даже по саду раздавался стук клавиш. Ему не нужно было работать, а мне нужно было срочно записать идею, которая пришла мне в голову. Я читала, что и Ингеборг страдала, потому что Фришу нужно было работать с утра, а ей по вечерам. И только она просыпалась, сразу слышала этот бесконечный стук клавиш. Все эти мелочи я проживала сама, а когда берешься за фильм, так важно найти живые связки с историей, которую собираешься рассказать. Личные связки.
Как вы нашли Вики Крипс? Это был стандартный кастинг?
Нет, я ее увидела в «Призрачной нити». И когда я писала сценарий, то сразу знала, что это будет она.
Есть ли в этой истории вымысел?
Конечно, есть. Это же не документальный фильм. Да и я не могу знать о жизни героев абсолютно все. Я читала все, что смогла найти. Но, скажем, у меня не было доступа к их переписке, которая вышла в печать только два месяца назад. Мне приходилось идти за своей фантазией.
Я спрашиваю еще и потому, что Фриш в фильме изображен вором, он крадет идеи.
Нет. Он не крадет идеи. Он наблюдает за ней, он живет с ней, и она попадает в его произведения. С ней все иначе. Ингеборг жила со словами. Она не смотрела на человека, чтобы потом описать его. Ее куда больше интересовала работа со словом, сложность слова. Они оба были писателями, но работали по-разному.
Фриш написал роман «Назову себя Гантенбайн», в котором герой выдает себя за слепого, и его возлюбленная верит ему. Последняя описана в книге очень определенным образом. И хотя она там не писательница, а звезда, только не кино, а театра что ли, Фриш описывает ее так, что Ингеборг Бахман там абсолютно узнаваема. И это оскорбительно для нее. Внезапно у нее появляется чувство, что он не любит ее, а всего лишь наблюдает за ней. Хотя это и не вполне верно. Фриш не был абсолютным злом, но именно таким в какой-то момент увидела его Бахман.
В фильме она берет дневник Фриша, видит там заметки о себе и тотчас сжигает этот дневник, пока они еще в отношениях. На деле, она сожгла дневник позже, уже когда они расстались. Так что вот, это не документальный момент, здесь я даю волю своей фантазии.
Можно быть диктатором и удачно это скрывать
Визуально фильм несколько отличается от ваших прежних работ. Чего только стоят первые кадры с контрастом черного и белого, пустыней… Как персона Ингеборг Бахман повлияла на визуальное решение?
Просто у меня новый оператор! Но, конечно, дело не только в этом. Есть книга, вышла она всего год назад, называется «Male Oscuro». Сами знаете, что это значит [речь идет о болезни, меланхолии, депрессии, о которых Бахман во многом решилась написать благодаря одноименной автобиографической книге Джузеппе Берто 1964 года, название которой можно перевести как «Темное зло» — примеч. авт.]. И в эту книгу включены описания снов Ингеборг. Один из них описан так: «Будучи в полном мраке, упадке она слышит телефон. Звонит Фриш. Она снимает трубку — а там только его смех. И это жестоко». Это я и показала в начале — она идет по темноте тоннеля, но заканчивается все светом пустыни. Так что, да, это путь от темноты к свету. С другой стороны, в отношениях с Фришем это путь от влюбленности к упадку. Два направления в фильме: восходящее — от болезни к свету пустыни и, напротив, нисходящее — в ее отношениях с Фришем.
А если бы вам предложили сбежать в какое-то место на планете, это была бы пустыня?
Вероятно. Вероятно. Я ухожу в пустыню, когда я в отчаянии.
В настоящее время происходят большие перемены в изображении женских героинь в кино. Но вы были своего рода пионером и во многом предсказали многие современные тренды. Как вы выбирали героинь с точки зрения их потенциальной популярности и коммерческого успеха фильма?
Ну, эта женщина — Ингеборг — была интересна всем. Но когда я делала другие фильмы, мне, конечно, говорили, что это неинтересно (в основном неинтересно мужчинам). И многие мои работы кому-то казались «неприятными», меня хотели задвинуть. Но я выжила.
Все пишут стихи, когда молоды
Что вы скажете о переменах, которые происходят в киноиндустрии и роли женщин в ней?
Да, они происходит последние лет 10-15. Когда я со своим желанием стать режиссером пришла в кинематограф, в мире было, наверное две-три женщины, которые снимали кино. Одна из них — Барбара Лоден, жена Элии Казана. Она сама — актриса. И вот она сделала свой первый фильм, «Ванду», который я посмотрела в Нью-Йорке в 1973 году. И я подумала (а ведь я тоже была актрисой): «Боже, она смогла это сделать, может быть, и у меня получится». Была еще Аньес Варда, она уже добилась успеха, но она была частью французской «новой волны». Ее не рассматривали как женщину, скорее — как часть направления.
Была еще Лина Вертмюллер.
Да, Лина Вертмюллер, но она себя не рассматривала как женщину, она была как мужчина. И Лилиана Кавани. Две итальянки, которые вели себя, как мужики и делали мужское кино. Я делала фильм в Риме и помню, как мне рассказывали, что Лилиана Кавани приходит на съемочную площадку с утра и сразу начинает орать. Но зачем? А ведь она просто давала понять всем, что сильна как мужчина.
Но ведь режиссер всегда немного диктатор?
Необязательно. Можно быть диктатором и удачно это скрывать. Но когда ты приходишь и начинаешь орать — тогда да, диктатор. Вот мне потом и жаловалась итальянская команда, что у всех проблемы со слухом из-за постоянного ора. Я вот всегда себя веду спокойно и мило. Но если уж что-то начинает идти не так, тогда могу и прикрикнуть. Но это по делу. Иногда прикрикнуть необходимо.
У вас ведь какая-то долгая связь с работами Ингеборг Бахман?
Да, я читала ее поэзию в юности. И сама писала — все пишут стихи, когда молоды. Правда, пришлось бросить, кажется, это было не мое. Но я продолжала ее читать. В двух моих фильмах можно найти цитаты из ее книг. В какой-то мере она всегда сопровождала меня, просто я никогда не думала делать о ней фильм.
Была и вовсе странная история. Через два года после ее смерти какой-то молодой человек написал мне несколько писем, настаивая, что я ее реинкарнация. Но ведь для реинкарнации мне пришлось бы умереть, а я была жива, причем в одно с ней время! К счастью, он не знал моего домашнего адреса, только офисный. И в какой-то момент я отправила все эти письма в кастрюльку, прямо как Ингеборг сделала это в фильме с дневником Фриша, и сожгла.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»