Приглашение в песок — «Дело» Алексея Германа-младшего
В прокат выходит «Дело» Алексея Германа-мл., фильм-участник конкурсной программы Каннского фестиваля, снятый в карантинные месяцы из-за заморозки масштабного проекта «Воздух». «Дело» называли сатирой, притчей, политическим заявлением, но, кажется, это экзистенциальная драма. О фильме и режиссерском методе пишет Ксения Рождественская.
Сообразно с законом, профессору-филологу Давиду Гурамовичу огласили приговор в середине блока новостей, сразу после репортажа о прорыве трубы, перед сюжетом о блохах в детском саду. Его обвинили в хищении средств, выделенных на научную конференцию, и приговорили к домашнему аресту. Правда, он уверен, что власть просто мстит ему за посты в блоге: Давид написал, что мэр — вор, и выложил карикатуру, где мэр совокупляется со страусом.
Страус? Серьезно? В Канне, где «Дело» участвовало в программе «Особый взгляд», его называли сатирической драмой, но карикатура со страусом даже в пересказе выглядит не как сатира, а как глупость. Ну глупая, глупая же шутка, опускающая профессора на уровень школьного хулигана.
Однако «Дело» Алексея Германа-младшего с первых же кадров оказывается не сатирой, не притчей и даже не политическим заявлением, а экзистенциальной драмой. Страус тут — лишь для контраста, лишь для того, чтобы яснее сказать: власть не поймет и не оценит стихов Мандельштама о свободе, а вот картинки со страусом… профессор, откуда у вас такие картинки?
В мире Давида все серое, там ни черного, ни белого уже нет.
Теперь Давид Гурамович, преподаватель литературы провинциального вуза, специалист по Серебряному веку, имеет право отойти от дома лишь на несколько метров — например, погулять во дворе. Если попробует уйти дальше, запиликает браслет, приедет полиция. Но он и не собирается уходить. Он хочет как следует подготовиться к слушаниям (его защищает не очень уверенная в себе адвокат, только что вышедшая из декрета), а пока проводит время в нежных пикировках с мамой. Мама хорошо знает, как и за что могут арестовать человека — вот так, ни за что. Иногда приходит бывшая жена. Она вроде бы может достать какие-то документы, доказывающие, что мэр замешан в финансовых махинациях. У Давида есть еще дочь, но она видеть отца не хочет. Квартира превращается в проходной двор, там все время кто-то мельтешит: следователь уговаривает признаться, хулиганы избивают, врач хмурится, ученики приносят профессору работы о Мандельштаме, но поют под гитару все-таки Шевчука, остальная массовка делает то, что ей прикажут. Скажут — выйдет на митинг под балкон к Давиду и начнет скандировать «Верни деньги Пушкину!», скажут — отключит воду, откажет в лечении, да хоть убьет.
Давид — не герой, не борец с Голиафом, он пьющий филолог, который, как жалуется его мама, все делит на черное и белое. Он хочет, «чтобы не воровали». Пьет с сантехником («Ну, за то, чтоб не протекало!»), со следователем («Лучше, чем сейчас, не будет»), снова с сантехником («Ну, за то, чтоб протекало!»), со своими учениками («За нас!»), и, в сущности, это все, что он может противопоставить системе. Еще может вывесить на балкон плакат — без прямых обвинений, но с очевидными намеками. Еще может цитировать Мандельштама.
На самом деле Давид сам не знает, чего хочет. В мире Давида все серое, там ни черного, ни белого уже нет. Ржавеет во дворе конструктивистский (или просто почти развалившийся) портрет Ленина, склепанный из металлических штырей и проволоки, в квартире бюст Кирова наблюдает за тем, как следователь интеллигентно издевается над подследственным. Вокруг дома — Зона, Давиду нельзя за ее пределы, хотя все самое важное — и жизнь, и смерть — происходит именно там, куда нельзя. Зритель тоже оказывается в положении арестованного: его не пустят на судебное заседание, не покажут, как Давид пытается проститься с матерью. Зрителю, как и герою, пора привыкать к ограничениям.
Чем меньше слов, тем ближе «та сторона отчаяния», но плакатность персонажей никуда не девается.
Алексей Герман-младший снял этот камерный фильм во время пандемии, когда весь мир сидел под домашним арестом. Он вынужден был приостановить работу над «Воздухом», масштабной картиной о советских летчицах во Второй мировой. Режиссер говорит, что все совпадения «Дела» с реальными событиями — делом Кирилла Серебренникова, арестами Алексея Навального, обвинениями блогеров и «посадками за твиты» — случайны: идея сценария появилась еще шесть лет назад, и это история не большого политика или знаменитого театрального режиссера, а обычного «маленького человека», за которого практически некому вступиться. Ну, кто-то из учеников выйдет на одиночный пикет. Ну, адвокат вдруг решится пойти против системы. Но система не шелохнется — точнее, если и шелохнется, дело Давида не будет иметь к этому никакого отношения.
Время уже сделало свое дело, цивилизации рухнули, ушли в песок, все бесполезно.
Эпиграф из Сартра предупреждает, что «настоящая человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния», и режиссер пытается провести своего героя «на ту сторону». Дорога длинна и скучна. Давид окружен какими-то призраками, а не людьми, тут все условны, разговоры в первой трети фильма кажутся подпорками сюжету. Мать (Роза Хайруллина) говорит сыну: «Город маленький, провинциальный». Следователь (Александр Паль) объясняет, что «1984» Оруэлла больше похоже на окружающую действительность, чем «Скотный двор». Адвокат (Анна Михалкова) задает о деле идиотские вопросы, давая возможность Давиду все объяснить зрителю. Позже появляются более молчаливые персонажи: врач (Светлана Ходченкова), готовая лечить, но лишь в том случае, если Давид возьмет вину на себя, китайская студентка, которая пишет работу о Мандельштаме, и которой Давид объясняет, что Мандельштам — поэт хороший. Чем меньше слов, тем ближе «та сторона отчаяния», но плакатность персонажей никуда не девается. Сам режиссер задумывал эту вереницу героев как портреты «разных умонастроений». Но это один большой портрет в серых тонах: тексты, которые все эти картонные люди произносят, эмоции, которые они пытаются отыграть, вызывают те же ощущения, что и шарж на мэра, совокупляющегося со страусом.
Хотя, когда людей вокруг Давида становится еще меньше, пыли — еще больше, а смысла и сил сопротивляться системе уже почти нет, воздух фильма начинает густеть, во всем этом появляется подобие жизни. Давид, сталкиваясь с окружающей серой мглой, физически стареет, становится все более немощным, разваливается, развоплощается. Роль была написана специально для Мераба Нинидзе, игравшего у Германа-младшего и в «Бумажном солдате», и в «Под электрическими облаками». Герой — единственный человек в этом мороке, кто иногда — очень редко — кажется живым.
Зато пространство — огромное, неуклюжее, скрипучее, идущее ко дну — безусловно затягивает зрителя. Художник-постановщик «Дела», жена Алексея Германа-младшего Елена Окопная, как и в «Довлатове», как и в «Под электрическими облаками», становится подлинным соавтором режиссера. Вещи часто живут здесь убедительнее, чем люди. Картины и книги, обжившие квартиру Давида, рассказывают какую-то свою историю, переговариваясь между собой, споря с предыдущими работами Германа-младшего. Портрет Ахматовой, бюст Кирова, свитки с иероглифами, фотографии, — все это пыльное, ясное, настоящее, живое.
Фильмы Германа-младшего — подробные, мучительные приглашения на казнь
Люди — нет. Что бы ни снимал Алексей Герман-младший — условное, сюрреалистическое будущее, как в «Под электрическими облаками», давнее или не самое давнее прошлое, как в «Бумажном солдате», «Довлатове» или раннем «Последнем поезде», он прежде всего обустраивает мир, делая его вещным и осязаемым. Так поступал и его отец, Герман-старший, но он населял свой мир живыми и сложными, отчаянными и отчаявшимися людьми. А Герман-сын населяет свои миры условными персонажами, и главной их болью становится именно их условность. Они пытаются выйти из этого сонного хищного царства, где обломки Ленина протягивают к ним руки из залива, портреты Ленина смотрят со стен редакции, и все тонет в пыли и тумане. Здесь царят не люди, не чувства, не отчаяние, не жадная пустота, — а руины. Мертвые слова, неловкие жесты, нелогичные жизни. Время уже сделало свое дело, цивилизации рухнули, ушли в песок, все бесполезно.
В «Деле», наконец, становится понятно, что это все напоминает. «Мало что оставалось от площади. Помост давно рухнул в облаке красноватой пыли… Свалившиеся деревья лежали плашмя, без всякого рельефа, а еще оставшиеся стоять, тоже плоские, с боковой тенью по стволу для иллюзии круглоты, едва держались ветвями за рвущиеся сетки неба. Все расползалось. Все падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашенные щепки, мелкие обломки позлащенного гипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла; и Цинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему».
Фильмы Германа-младшего — подробные, мучительные приглашения на казнь, поиски «существ, подобных ему», попытка выйти за пределы сухой мглы, превратить обломки гипса в большой и сложный мир. Но все расползается и падает, Цинциннату не удается расставить слова в нужном порядке, а на той стороне его ждут те же зрители, те же крашеные щепки. Та же родина. Те же страусы.
Ну, за ту сторону отчаяния!
