Ужас-ужас: «Ноябрь» Райнера Сарнета
Продолжаем рассказывать об хоррорах, которые не совсем хорроры. В очередном выпуске Данил Леховицер пишет о черно-белой эстонской сказке с ожившими мертвецами и смертоносной домашней утварью. Идеальный фильм для просмотра в эти темные ночи.
С самого начала важно оговориться: «Ноябрю» эстонца Райнера Сарнета явно не по себе в одном регистре — при желании в фильме можно увидеть и сказку, и мелодраматическую притчу с теодицеей. Ну, или чего еще. Кажется, есть и все признаки фолк-хоррора: в дышащих темной энергией лесах и топях совершаются странные обряды, крестьяне сожительствуют с хтонью, от которой землистый привкус во рту. Наверно, теоретикам субжанра (вроде Адама Сковелла) всё это позволило бы без опасений втиснуть «Ноябрь» между «Плетенным человеком» и «Кровью на когтях Сатаны». Другая же часть аудитории до разрыва аорты будет доказывать, что фильм — история настоящей любви посреди чумазого колхоза с элементами магического реализма.
Если коротко, то «Ноябрь» — это фильм о том, как одни эстонские крестьяне хоронят других и постепенно умирают сами. Впрочем, «умирают» слишком радикальное слово. Смерти как последней инстанции в этом словно накрытом магическим куполом селе нет. Нет и жизни. Жители деревни скорее (не)существуют в «заиндевевшем небытии». Так писатель и приятель Сарнета Андрус Кивирякх, по роману которого поставлен фильм, охарактеризовал традиционный уклад любого финно-угорского села. Никто здесь окончательно не умирает, в День всех святых бледные как сыворотка покойники возвращаются попариться в баньке и съесть черного хлебушка, на полуночном перекрестке поджидает черт, готовый оживить неодушевленное в обмен на крестьянскую душонку. Мертвое и живое то ли соединились в этой реальности, то ли просто перестали различаться. Что до крестьян, то они вряд ли когда-либо вообще жили.
Скучное на первый взгляд село — предбанник на пути в разнообразный прибалтийский бестиарий. Мертвецы, зайдя в натопленную баню, превращаются в человеческий рост куриц и хлещут друг друга веникам. Чума оборачивается свиньей и заключает договор с людьми, положив копытце на Библию, отчего из иисусьей раны начинает течь кровь. Нездоровый, словно болеющий туберкулезом Вельзевул местного пошиба вдыхает жизнь в груду металлолома, которую называют краттом — он помогает полым людям вспахивать бесплодную землю, а в отсутствие работы забавы ради может свернуть хозяину шею. Почва здесь никуда не годится, поэтому этим биомеханическим роботам придумывают непосильные задачи — сделать из хлеба лестницу, например. Искусственно привитое — словно из пробирки — христианство в виде горемычного попа пытается выкурить это язычество. Как бы не гоняли последнее, оно диктует местным свои условия: после причастия селяне, зайдя за угол церкви, сплевывают облатки — из них можно сделать волшебные пули.
Бела Тарр: от соцреализма к «теологии смерти Бога»
Довольно скоро языческие альянсы с орудующей в лесах нечистью уступают магистральному, хоть и пунктирному, сюжету: «Ноябрь» — это фильм о любви! Лиина влюблена в болвана Ханса, который, в свою очередь, без ума от дочери немецкого барона. А еще есть мужик, который стремится приворожить возлюбленную пирогом из, натурально, говна и пота. Это и смешно, и напоминает угрюмые фильмы режиссера Белы Тарра и его сценариста, главного писателя сволочной крестьянской юдоли Ласло Краснахоркаи. Живущие на коре да мышах смерды, село как фрагмент вселенской мозаики бытия, размышления о космическом пессимизме на сеновале — вроде ни с кем не спутаешь. Как и в семичасовом «Сатанинском танго», в «Ноябре» — хоть и куда более компактном — ощущается чугунная поступь апокалипсиса, по-старомодному, с прустовской неспешностью подбирающегося к героям.
Самое позднее — в Турине
Как и снимавший «Танго» Габор Медвидь, оператор «Ноября» Март Таниэль выуживает свои ювелирные кадры из слякоти, дымящегося навоза и других достояний народной низовой культуры. Почти весь фильм снят в ночи, штативы и ноги операторов взбивали эстонскую грязь, а потом картинку полировали на постпродакшене. Черно-белый мир Сарнета, быть может, не дышит атомарным распадом как «Меланхолия сопротивления», но тем не менее оставляет почти то же психологически удручающее впечатление.
Ужас-ужас: «Студия звукозаписи “Берберян”» Питера Стрикленда
Напоследок (и на правах придирки) хочется пофантазировать о том, как подобная история могла сдетонировать на почве российского кинематографа. Зондирование славянских болот, мавок и мар идет ни шатко, ни валко, не говоря уже о съемке качественного русского хоррора, но ведь все под рукой: вместо книги Кивирякха есть, скажем, «На берегах Ярыни» Кондратьева, вместо краттов — притаившийся в норе прибожек, вместо лабиринта эстонского леса — то березка, то рябина, куст ракиты над рекой. Белесый самогон, окоченелые души, покойники разной степени свежести и цепляющиеся к валенкам муть и трясина — есть и у нас вечные ценности!
Читайте также
-
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера
-
Отборные дети, усталые взрослые — «Каникулы» Анны Кузнецовой
-
Оберманекен будущего — «Господин оформитель» Олега Тепцова
-
Дом с нормальными явлениями — «Невидимый мой» Антона Бильжо
-
Отменяя смерть — «Король Лир» Сергея Потапова
-
В поисках утраченного — «Пепел и доломит» Томы Селивановой