Одни из нас — «Убийца „Священный паук“» Али Аббаси
Где-то далеко во Франции, на Лазурном берегу, совсем скоро начинается главный кинофестиваль планеты, а в российский прокат выходит участник прошлогодних Канн — основанный на реальных событиях детективный триллер «Убийца «Священный паук»» Али Аббаси. О фильме и его предыстории рассказывает Карина Назарова.
История создания фильма Али Аббаси начинается в 2000 году, когда будущий режиссер, а тогда — студент Тегеранского политеха, только планировал эмиграцию в Европу, и, как многие его соотечественники, читал ужасающие газетные материалы о том, как в священном городе Мешхед за один год от рук убийцы-душителя Саида Ханаи по прозвищу «Священный паук» погибли шестнадцать женщин. Мужчина снимал проституток, привозил к себе домой и душил платком. Смерть наступала на застеленном коврами полу, где только чтоб бегали сын и дочери убийцы, а жена накрывала чай подле экрана телевизора. Саид мнил себя исполнителем божьей воли, очищающим город от порока. Он садистски исполнял единолично установленную фетву [решение по правовому прецеденту — примеч.], мегаломански действуя от имени имама Резы [шиитского духовного лидера IX века, вокруг гробницы которого был выстроен город Мешхед — примеч.].
Спустя три года после его поимки и казни, режиссер Мазиар Бахари выпустил документальный фильм And Along Came a Spider — сборник интервью с убийцей, его семьей, кади [судья, единолично осуществляющий правосудие на основе шариата — примеч.] и детьми погибших женщин. Некоторые из них легли в основу замысла картины Аббаси. Журналистка, допрашивающая Саида, и дочь одной из жертв, мечтающая стать репортером, стали прототипами главной героини «Священного паука» — журналистки Рахими в исполнении Зары Амир Эбрахими.
«Убийца „Священный паук“», хоть и снят на фарси, не является иранским фильмом
Подступиться к постановке Аббаси осмелился лишь в конце 2010-х. Тогда началась работа над сценарием, прошли неудачные переговоры с правительством Ирана о возможной съемке фильма в Мешхеде и поездка съемочной группы в более открытую Иорданию. Фильм был завершен аккурат к осенним иранским протестам 2022 года, когда после убийства полицейскими женщины за «неправильное ношение хиджаба» граждане вышли на улицы с лозунгом «Джин, Джиян, Азади» («Женщина, Жизнь, Свобода»). Три слова-знамени протеста переливчатым и хриплым многоголосием звучат и в фильме Аббаси, обрамляя все повествование.
«Убийца „Священный паук“», хоть и снят на фарси, не является иранским фильмом ни по формальным признакам (съемки шли в Иордании, а в производстве участвовали исключительно европейские кинокомпании), ни по поэтике. Как минимум, свобода репрезентации женского тела разительно контрастирует с правилами, которые соблюдаются в иранском кино. Непокрытые головы, красные лица с синяками, затравленные афганскими опиатами зубы. Не знающая цензуры, камера датского оператора Надима Карслера показывает всё: приближается к женским шрамам, слезам и боли, без страха дотрагивается до пальцев Смерти на их шеях, кровавых подтеков на глазах, ловит последнее дыхание. И не отворачивает взгляд, когда убийца второпях завершает свой нечеловеческий суд.
Перед нами универсальный социальный типаж, пугает именно обыденность его мотивов
Здесь все происходит в темном пространстве насилия, тревог и социального ужаса. На неосвещенных улицах и в грязных переулках священного города, сквозь мусор и пыль которого несется скрежет мотоциклетного мотора, поутру сменяющийся звоном молитв. Визуальная и звуковая свобода фильма позволяют камере преодолеть безразличие к ежедневным катастрофам.
Дискуссия о границах женской свободы — это одновременно и одна из важнейших тем фильма, и сюжетный двигатель. Журналистка из Тегерана прибывает в Мешхед писать статью о серийном убийце и ужасается, как местные власти и мужчины делают из преступника святого борца веры. Помимо иллюстрации бытового притеснения, Аббаси внимательно прислушивается к тону голоса репортерши и ее словам — Рахими воюет за правосудие и право женщин на жизнь, выступает против патриархального лицемерия и пытается поймать убийцу своими силами.
Параллельно Аббаси рисует портрет Саида в исполнении Мехди Беджестани. В реальности он — ветеран ирано-иракской войны, семьянин, строитель, жертва материнского насилия, сложный во всех смыслах персонаж. В фильме — нервный лжец, перверт и садист. Режиссер лишает Саида бэкграунда, который звучал когда-то в газетных статьях и документальном фильме, не показывает маньяка героем, сломленным войной и требующим сочувствия. Перед нами универсальный социальный типаж, пугает именно обыденность его мотивов и то, как они соотносятся с официальным патриархальным дискурсом теократического государства.
Ребенок — то звено, что связывает прецедент из недавнего иранского прошлого с его настоящим
И здесь, и в предыдущих своих работах Аббаси размышляет о границах человеческого сквозь фигуру ребенка. Дебют «Шелли» (2016) строился вокруг дьявольской девочки-младенца, которая сперва пыталась уничтожить суррогатную мать изнутри, а далее, оказавшись на свету, начала терроризировать отца своим животным взглядом и пугающе молчаливым присутствием. В эко-триллере «На границе миров» (2018) режиссер следовал за двумя героями, чувствительными к природным энергиям. Оба по-звериному непохожи на людей и разделяют одну на двоих пугающую тайну совместного рождения. Здесь Аббаси политизирует человеческий плод — дитя становится инструментом борьбы. Способный к самооплодотворению герой-тролль забирается в дома незнакомцев, крадет здоровых детей и оставляет подменышей, мстя человечеству за жестокость и мучительное детство.
Работа над постапокалиптическим сериалом «Одни из нас», для которого Аббаси поставил два эпизода, также вписывается в излюбленную режиссером тему: девочка-подросток Элли, единственная носительница устойчивого иммунитета к глобальной болезни (следовательно, обособленная от социума и на биологическом уровне), в отснятых режиссером сериях оказывается в самых жестоких декорациях — в клетке коммуны каннибалов, едва не становится жертвой сексуализированного насилия, совершает убийство, после чего мы узнаем о трагедии, предшествовавшей ее рождению.
Травмированные дети для Аббаси — источник ужаса, как мистического, так и экзистенциального. И нет ничего неожиданного в том, как «Священный паук» выталкивает из тени истории паучка по имени Али — сына убийцы, впитавшего веру в то, что убийство греховного человека равнозначно исцелению общества от болезни или исполнению божьей воли. Эпизоды с ним стилизованы под репортажную съемку, и неспроста — они повторяют сцены документального фильма Мазиара Бахари, где мальчишка с любопытством и смехом показывал на собственной сестре, как папа убивал женщин, с гордостью рассказывая об отцовских «подвигах». Кажется, он был готов продолжить его дело. Ребенок Саида — то звено, что связывает прецедент из недавнего иранского прошлого с его настоящим, воплощает преемственность и закономерность зла.
Но по-настоящему страшно не то, как Али Аббаси сгущает краски, манипулируя зрительским вниманием и чувствами, а то, что все, происходящее на экране, не художественный вымысел, а лишь игровая адаптация документа. Все присутствующие на экране, весьма вероятно, одни из нас.
