В чужом Эдеме — «Рука Бога» Паоло Соррентино
Новый фильм Паоло Соррентино еще до премьеры окрестили его «Амаркордом». Вероника Хлебникова считает, что его не стоит сравнивать с Феллини — наоборот, теперь наконец стало ясно, в чем именно качественная разница между двумя итальянскими авторами.
В новом фильме Паоло Соррентино рассказывает, когда и как он разлюбил реальность, и что из этого вышло. В июне 1984 года клуб «Наполи» купил у «Барсы» Диего Марадону. Судьбоносный контракт обошелся в 13 миллиардов лир. Кудрявому тощему Фабио, исполнилось 14 лет, и папа, безальтернативный Тони Сервилло, подарил ему абонемент. Как скажет один из многочисленной родни, отъявленный итальянский коммунист, Марадона спас Фабио жизнь. Он он не угорел от дыма вместе с родителями, потому что не поехал с ними в горы, не топил с ними камин, остался смотреть игру Марадоны, осиротел, и это сиротство самого режиссера, самое начало его жизни и профессии.
Провидение у Соррентино орудует в реальности руками, ртами, вагинами, поскольку божественное всегда опирается на физику и химию. Святой Януарий разъезжает в кабриолете по набережным Неаполя и учит бесплодную тетю Констанцию, как забеременеть. Футбольный культ, вполне религиозный, щедр на чудеса. Древняя баронесса, едва ли краше Папы Римского, раздвигает ноги перед Фабиетто ради будущего, в котором тот сомневается. После секунды любви Фабиетто заикается, что в следующий раз все будет лучше, то есть признает саму возможность «следующего раза». Гибель родителей отняла его радость. Когда Фабио решит учиться кино, маститый режиссер спросит у него, есть ли ему что сказать, но вовсе не это окажется главным.
Падающий мир Соррентино прекрасен, и ужасен, и в «Руке Бога» он только-только дает крен.
Перебежчики в воображаемое покидают реальность на разных основаниях. Одни бегут по сердечной склонности, как в райский сад, где спеют яркие фокусы, расцветает цирк, лопается эксцентрика, они любят прижать физику, чтобы узнать, что у нее под юбкой. Другие бегут, спасаясь от тоски. Их воображение — вопрос выживания. Только умея сочинять другие миры и вселяться в них, можно чувствовать себя живым, вернуть способность радоваться. И это случай Фабио, альтер эго мальчика Соррентино.
Может быть, поэтому «Рука Бога» выглядит в разы целомудреннее других его фильмов. Здесь выбор еще не сделан: мы окажемся с автором в мире, еще не потерявшем загар, и вульгарную яркость, и праздничный шум, спаломничаем в Эдем, «там, где — Боже мой! — будет мама молодая. И отец живой».
В компании с Соррентино легко впасть и в медитацию на сто лет, и в маразм на долю секунды.
Мама Фабио жонглирует апельсинами и маниакально шутит над семьей и соседями. Например, пригласит одну несчастную на пробы от имени Дзефирелли, чтобы вскоре сознаться и выдержать оскорбления. Последними словами ее мужа будут: «Мария, не разыгрывай меня». Прекрасная тетя Констанция загорает голышом в присутствии родичей. Родичи творчески злословят и шутят над возрастом, болезнями, лишним весом, уродством. И эта выразительная грубая эксцентрика паноптикума растворяется в лирике. Жизнь еще терпима, ее не надо украшать и раздевать, гримировать и прятать за карнавальной маской, а святые ходят среди нас.
Те, кто ожидали от Соррентино нового «Амаркорда», наконец, поймут, в чем их с Федерико Феллини качественная разница, в том числе стилистическая. На каких различных условиях совершается их побег от реальности. Соррентино отправит на пробы к Феллини старшего брата Фабио, и последующая за этим реконструкции феллиниевой массовки окажется бегло пролистанным каталогом. «Рука Бога» разрешает вопрос о наследстве. У Феллини невозможен упадок, даже декаданс у него — жовиальный, даже в прощальной печали «Джинджер и Фреда» побеждает хороший аппетит. Соррентино занят декадансом, включая политическую агонию и гражданскую катастрофу, с 2004 года, когда в каннском конкурсе показали полные невозмутимого абсурда «Последствия любви», и вплоть до «Нового Папы» и «Молодого Папы», где чертила огненный след падающая звезда. Падающий мир Соррентино прекрасен, и ужасен, и в «Руке Бога» он только-только дает крен.
В компании с Соррентино легко впасть и в медитацию на сто лет, и в маразм на долю секунды. В «Великой красоте» и особенно в «Изумительном» есть спазмы, приступы сюрреализма пополам с тоской, вышибающие из времени, эффектно подсвеченные разноцветными софитами политического кабаре, где Джулио Андреотти, превращенный в больного дикобраза, утыканного иглами для акупунктуры, лишь один из элементов эпического гротеска.
В «Руке Бога», горячей, потной, пылающей лихорадкой всех несовершеннолетних, зажаты обрывки нот неаполитанской песенки, выводящей из ада. По ним будет играться творческая жизнь художника Соррентино, его воображаемая жизнь, которую он пожелал тем летом, полным боли и чудес, ставшая реальностью. Только лейтмотив.
