Интервью
Наталья Серебрякова
Наталья Серебрякова

Валеска Гризебах: «У меня есть сценарий, но я не даю его актерам»


«Вестерн». Реж. Валеска Гризебах. 2017

— Почему вы назвали свой фильм «Вестерн», дело ведь происходит в Восточной Европе? Можно ли сказать, что вы отсылаете названием к жанру?

— Сказалась моя любовь к жанровому кино. Я выросла на вестернах, когда была маленькой девочкой и жила в Западном Берлине. А позже меня привлекал этот жанр из-за обилия мужчин, из-за атмосферы маскулинности. И я захотела переоткрыть этот жанр, используя мужественность как основной сюжетный стержень. Также вестерн имеет множество социальных конструктов внутри: это и торжество закона само по себе, и торжество мужского закона… Мне хотелось еще раз задать классические вопросы жанра, но уже в наше время и в своем фильме. Годами я думала о той ксенофобии, которую вы, может быть, не чувствуете, но я хорошо чувствую в Германии, где поднимается волна неонацизма. Поэтому мне интересно было поместить группу немцев в Болгарию, и посмотреть на эту Германию в Болгарии.

— То есть, это не вестерн, а истерн.

— Да! Но для меня важно было назвать фильм «Вестерн», поэтому получился такой вестерн на востоке.

— Вы смотрели в детстве американские вестерны или немецкие?

— У нас был маленький черно-белый телевизор. И в полдень мы с моим отцом всегда его смотрели, а там показывали вестерны. Целую кучу вестернов Джона Форда и Энтони Манна.

— Почему вы выбрали для съемок фильма Болгарию?

— С самого начала мне было ясно, что я хочу снимать в Восточной Европе. Сперва я начала искать локации в Румынии, затем — в Болгарии, потом снова вернулась в Румынию. В итоге мне приглянулась приграничная зона в Болгарии. Граница ведь привлекает очень многих, и как разделительная линия, и как зона перехода. И еще я искала какую-то дикость, но то, что я нашла, было не настоящей дикостью. Хотя официально Болгария — беднейшая страна Евросоюза.

«Вестерн». Реж. Валеска Гризебах. 2017

— Как вы работали с языковым барьером? Языковая среда для фильма очень важна: в нем говорят и по-немецки, и по-болгарски.

— Со мной всегда был переводчик, хотя я и говорю по-болгарски, но не так уж хорошо. А попасть в болгарскую языковую среду было здорово. Это был очень интенсивный опыт. Актеры изобретали свою собственную манеру речи. Первоначально у меня не было типичного сценария, и если у меня появлялись какие-то вопросы, я начинала писать. Так появлялась смесь реальности с вымыслом. Всякий раз, когда я приезжала в Болгарию, я чувствовала себя не в своей тарелке, нужна была помощь местных жителей.

— Вы говорите, у вас не было сценария…

— У меня был сценарий, но он не выглядел, как нормальный сценарий. Он постоянно менялся. Для меня очень важно, чтобы сценарий был, так сказать, подвижным. Обычный сценарий в моем понимании вещь очень законченная. А я постоянно снимала, писала, снимала и снова дописывала и переписывала. Было непросто сконструировать историю.

— У вас есть какой-то особенный режиссерский метод?

— Мне важно все спланировать. Обычно у меня есть сценарий, но я никогда не даю его актерам, я просто объясняю им ситуацию, в которой надо сниматься. Мне нужна от них импровизация, чтобы слова были их собственными. Иногда это даже не кажется импровизацией, а наоборот, выглядит как четко зафиксированная ситуация.

— Вы этому где-то научились так работать со сценарием?

— Нет, я пришла к этому сама, просто смотря чужие фильмы и пробуя снимать самостоятельно. Я где-то читала, что когда Милош Форман делал свой первый фильм «Черный Петр», он дал своим актерам сценарий, но после первой недели съемок, забрал обратно. Это новый опыт для актеров, вспомнить все без сценария, как это говорят, перепридумать. Я всегда вспоминаю о сценарии, когда начинаю монтировать. Это очень важный этап для того, чтобы вспомнить историю.

«Вестерн». Реж. Валеска Гризебах. 2017

— Сколько у вас было актеров-непрофессионалов на площадке?

— Все до одного. Я была так счастлива, когда нашла Мейнхарда Нойманна на главную роль. Я искала человека, в котором бы ощущалась двойственность обличья. На первый взгляд, привлекательный лидер, герой. Это было важно для истории. А внутри — маленький человек, погруженный в собственные страхи. Я искала такого человека в Берлине и пошла на конный рынок, где сидел Мейнхард, и вид у него был иконический — взглянув на него, я поняла, что это тот самый типаж, который пришел к нам с дикого Запада.

— Почему вам нравится работать с непрофессионалами?

— Не скажу, что это идеология. Наверное, нет. Наверное, каждый новый проект нуждается в каком-то особом подходе. То, что мне действительно нравится в документальном кино — фиксация реальности, того самого момента. Вот сейчас мы с вами сидим, и я смотрю на вас, а вы — на меня, и эта реальность особенная. Я люблю актерскую игру, но люблю и моменты без игры. Я не представляю, как бы я снимала «Вестерн», будь там настоящие актеры.

— А что символизирует курение, которого так много в кадре? Мужественность?

— Для меня, курение — это вид дыхания. Для кого-то это, может, непривлекательно, но курить для моих героев все равно, что глубоко дышать, и тем самым находить связь с собственными эмоциями.

— Немецкий капитал в Румынии — тема фильма Марен Аде «Тони Эрдманн», а у вас немцы строят плотину для Болгарии. Почему так получилось?

— Потому что мы с Марен действительно друзья, она мне рассказывала свою историю, я ей — свою. У нас не было такого плана найти связь, это получилось случайно. Иногда мы заходили друг к другу в монтажную комнату и что-то советовали. Наверное, просто сработал какой-то общий интерес к тому, что происходит за границами Германии.

«Тони Эрдманн». Реж. Марен Аде. 2016

— У вас с Марен Аде похожи и личные ситуации. Она говорит, что не снимала долго потому, что родила ребенка. У вас вот тоже был десятилетний перерыв между фильмами…

— Да, я тоже в этот период родила дочь. Но это время было плодотворным для своеобразного поиска. Я ловила себя на мысли: «О, мне надо снять фильм!» Но жизнь без фильмов тоже была интересной.

— «Берлинская школа» сформировалась в начале 2000-х. Сейчас можно сказать, что существуют какие-то связи между ее режиссерами?

— Наверное, все мы — просто друзья. Может быть, для кого-то это открытие, но термин «берлинская школа» — изобретение журналистов. Никто из нас не говорит: «Мы — “берлинская школа”». Если у нас и есть что-то общее, то это интерес к современной реальности и попытка сломать традиционный кинематограф. Я должна сказать, что время «берлинской школы» уже прошло, эта общность испарилась.

— Существует ли конфронтация между немецким мэйнстримом и представителями условной «берлинской школы»?

— К большому моему сожалению, в Германии существует это четкое разделение — это мейнстрим, а это арт-хаус, или там «берлинская школа». Все это связано с деньгами и репутацией. Странно, но я не раз сталкивалась с агрессией из-за того, что ты из «берлинской школы». Почему должна быть такая дурацкая конкуренция?

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить