Оберманекен будущего — «Господин оформитель» Олега Тепцова
Пятого ноября на «Ленфильме» откроется выставка «Мистическiй Кино-Петербургъ». В ее центре — пять ленфильмовских картин, в числе которых «Господин оформитель» Олега Тепцова. Публикуем текст Вероники Хлебниковой о декадентском шедевре перестройки, написанный для номера «Ленинград, ноябрь».
СЕАНС – 81
Серебряный век исходил лиловым блоковским сумраком: под белой шляпой клубились нечистая сила, кукольный экстаз и пары бензина — красивая жизнь! Мистика морочила больными гримасами, декаданс дурачил изящными позами, друг друга отражали зеркала, взаимно иcкaжaя oтpaженья. Глухая, по определению поэта, ночь затянулась: тихо, холодно, темно. Воспаленный мозг Платона Андреевича метался в поисках света, затихая под инъекцией морфия.
Разместившись рядом с Александром Блоком на фотокарточке, Платон Андреевич свойски делит с соседом по серебру бремя тьмы, накрывшей к 1914 году русскую душу и мировую культуру — в ее изобразительном и декоративно-прикладном разделах. Художник с Галерной — для солидных господ, господин оформитель петербургского текста. В портфолио — графика сецессиона и ар нуво, акватинты Клингера с его историей любви к одушевленной перчатке, темные грехи Франца фон Штука, угли Одилона Редона, для которого Бодлер и По были теми, кем Блок — для «Господина оформителя». На стенах мастерской — бельгийский розенкрейцер и британский прерафаэлит, но в 1988 году советский зритель с ними почти не был знаком. Значит, и «Конец царствия» Жана Дельвиля, и «Персей» Эдварда Бен-Джонса здесь кисти Платона Андреевича, маньяка искусства.
Модерн — здесь материал, а не стиль
Все в нем подсвечено амбьянсом, гипнотически описанным Блоком в статье «О современном состоянии русского символизма». У Блока — «огромный белый катафалк» и мертвая кукла «с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз». Платон Андреевич в исполнении длиннолицего актера московского «Театра-студии на Юго-Западной» Виктора Авилова, пожалуй, физиогномически схож с Блоком и всем нескладным телом переживает описанный поэтом творческий катаклизм:
«Мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим „анатомическим театром“, или балаганом, где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами. Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец то, что я называю „Незнакомкой“: красавица кукла, синий призрак, земное чудо».
Драматург Юрий Арабов и режиссер-дебютант Олег Тепцов вплетают этот транс в сюжет, далеко уводя контекст и меняя жанр фильма, первоначально существовавшего в виде короткого метра. Вместо фильма ужасов — литературно-визуальная мистификация, где условная фабула рассказа Александра Грина «Серый автомобиль», указана будто бы для отвода глаз. Жизнь действительно стала искусством. Сработанный Платоном Андреевичем манекен без заклинаний ушел из витрины, кукла зажила укладом жены богатого мужа, назвалась Марией и ловит бабочек, вся в муслиновой пыльце. Их с Платоном Андреевичем столкновение на мотыльковой лужайке — одна из самых киногеничных сцен между дамой и кавалером. Не только в советском кино.
Прямо названные Грином житейский автоматизм, продиктованный ускорением века, и безумие героя в фильме менее очевидны. Их выразил оргиастический диксиленд оркестра «Поп-механика» Сергея Курехина, дебютировавшего в студийном кино. У Тепцова, в чьем бэкграунде Ленинградская консерватория, акустическое безумие интенсивнее затяжного галопа по живописным деталям «Сокровищ Сатаны» Дельвиля и сюрреалистской графики Редона — именно ее в музейных количествах производит Платон Андреевич: глаза на ножках и волосатые треугольники.
В фильме господину оформителю мстится ангельский призрак чахоточной Анны, он рыщет по кладбищам Петербурга, напрасно надеясь ее не найти. Анна «спит в могиле», а его ожидает бездушная автоматическая гражданка. В глазах пристрастного Платона Андреевича — моль, мещанка и вещь. На свидании с куклой, сделанной им по образу Анны на заказ для ювелирной витрины, риторический вопрос «С какой целью ушли вы из магазина?!», дословная цитата из Грина, звучит комической репризой, достойной советского китча. Это результат добродушной эклектики авторов, приставляющих к ветхим символистским материям посконным мачизм, артистическую фанаберию, имя Платон, Ивана Краско — светоч разума в роли русского Дживса, иронию касаемо упадка искусств до салона, ширпотреба и коммерции.
Не попади «Господин оформитель» в ситуацию имперского разрыва, он был бы только первопроходцем
Референсом конфликту искусственного и естественного, художественного и здравого смысла служит портрет героини рассказа Грина: «…картина, безусловно, была в ее глазах прежде всего — вещью… Ее день был великолепным образцом пущенной в ход машины». Прочее взято из известного балаганчика. Пролог разворачивается простеньким мюзик-холлом — недорогой дизайн Платона Андреевича для модного театра, словно для Центрального телевидения. У Пьеро молодое лицо Тепцова. Арлекин сигает в нарисованное окно. За кадром граммофонную патину расталкивают погребальные «Шаги Командора». Из двадцать первой строчки в оперно-трагический финал выкатится, «брызнув в ночь огнями, черный, тихий, как сова, мотор». В слепящем свете фар-софитов, под сопрано лошадиных сил Платон Андреевич простится с жизнью, поверженный своей неудачей, словно врубелевский демон. Он соревновался с Создателем, мечтая о вечной жизни для Антиноя и другой красоты, но смог обыграть лишь надменного болвана Грильо, сыгранного Михаилом Казаковым. Искусство не стало жизнью, лучшее творение Платона Андреевича проявило себя изделием, равнодушным к художеству и художнику, подставкой для ювелирки. «Дева Света! Где ты, донна Анна? Анна! Анна! — Тишина».
Реальный снимок с Блоком датирован 1921 годом. Павел Андреевич, заменивший на нем в фотомонтаже Корнея Чуковского, доживет до 1914-го. Странные сближения и анахронизмы в «Господине оформителе» интереснее исторической правды и в целом не слишком ей противоречат. Принципиальный анахронизм — извлечение психоделики из змеящегося модерна, яркого в декорациях «Ленфильма», в костюмах Ларисы Конниковой, получившей «Нику», и осыпающегося в пустоте заброшенных особняков на островах за Петроградкой. Зрители 1988 года воспринимали фильм декадентской стилизацией, но для этого он слишком румян и наряден. Слишком непринужденно интерпретирует роль художника и пародирует Блока.
Ситуация игры в символизм становится концом Платона Андреевича, но не искусства, которое не только будет здравствовать без его демиургических усилий, но вскоре потребует смерти автора. В фильме есть готовый футур-коллаж, где маска куклы и рюмки цветного стекла в остром ракурсе разбросаны по афише с набранными крупными шрифтами именами Брюсова и Верхарна. Это не картина, а часть интерьера мастерской, скадрированная в духе набирающего силу русского авангарда.
Психоделический оракул Тепцова и Курехина ловит момент волшебного озарения
Стилистически «Господин оформитель» — очень здоровая и даже бодрая вещь без признаков перестроечной декадансной манерности. Модерн — здесь материал, а не стиль. Вместо стилизации — новый для советского кино принцип постмодернистского текста. В отличие от не менее символистских и декоративных «Десяти негритят» в версии Говорухина, вышедшей годом раньше, «Господин оформитель» больше, чем интересный сюжет, но и скучнее для почитателей шустрой интриги.
«Что ж, — сказала Анна Андреевна, — я ничего тут не вижу. И Пушкин так всегда делал. Всегда. Брал у всех, все, что ему нравилось. И делал навеки своим». Сказанное о Блоке и Пушкине верно в отношении «Господина оформителя» лишь отчасти. Он галантно принимает донну Анну от Блока, у античности берет Галатею и Антиноя, у христианства — падшего ангела, но не посягает на вечность, программно не подразумевая «навеки своего». Не попади «Господин оформитель» в ситуацию имперского разрыва, он был бы только первопроходцем, но остался единственным в своем роде историческим кунштюком между жанров, прерванной игрой, сколько б ни мечталось ретроспективно о советской киноготике. Эксплуататоры модерна вскорости сняли «Жажду страсти», неуклюжую вампуку по Валерию Брюсову, но это был уже оптический прицел по кассе и кооперативу нового дивного мира. А к нам совсем скоро завезли Дэвида Линча, и двери психоделики открылись с той стороны.
Наконец, браслет в виде змеиных колец на руке куклы — копия того, что был сделан по эскизу Альфонсо Мухи в виде змеиных колец для Сары Бернар, — единственная улика в пользу вещи. Чертова кукла, сбегая, оставляет его в мастерской, чтобы художник не думал, что спятил, чтобы узнал ее и принял как есть. Накануне пересмотра границ человеческого и искусственного, взаимной трансгрессии плоти, стихии, пластика и металла этот жест комка воска выглядит более чем дружелюбным. В 1989 году Тепцов снял другое мистическое приключение, «Посвященный», назло всем туманам — о ясновидении. Ясновидением можно назвать выбор сюжета связи дамы и автомобиля в «Господине оформителе». На Каннском фестивале 2021 года в фильме «Титан» Джулия Дюкурно разогнала его актуальность до Пальмовой ветви. Старомодный провидец Грин описал примерный быт автомобиля:
«У него есть музыка — некоторые новые композиции, так старательно передающие диссонанс уличного грохота или случайных звуков, возникающих при всяком движении. У него есть наконец граммофон, кинематограф, есть доктора, панегиристы, поэты, — те самые, о которых вы говорили полчаса назад, люди с сильно развитым ощущением механизма. У него есть также любовницы, эти леди, обращающие с окон модных магазинов улыбку своих восковых лиц».
Психоделический оракул Тепцова и Курехина ловит момент волшебного озарения, когда соединяет в смерти героя оберманекен, мечтающий летать, поющий мотор революции, которая уже здесь, и безликий черный монстр-воронок будущего в последнем акте повторяющихся и западающих движений. Из страны блаженной, незнакомой, дальней…
Читайте также
-
Дом с нормальными явлениями — «Невидимый мой» Антона Бильжо
-
Отменяя смерть — «Король Лир» Сергея Потапова
-
В поисках утраченного — «Пепел и доломит» Томы Селивановой
-
Призрак в машинке — «Сидони в Японии»
-
Скажи мне, кто твой брат — «Кончится лето» Мункуева и Арбугаева
-
На тот берег — «Вечная зима» Николая Ларионова на «Маяке»