В 2022-м году Олег Кашин внесен Минюстом РФ в реестр СМИ-иноагентов. По требованиям российского законодательства мы должны ставить читателя об этом в известность.
Весной 2009 года под Таганрогом, в маленькой деревне, названия которой я уже и не вспомню, я брал интервью у местной пенсионерки, которую чуть не посадили в тюрьму то ли за хулиганство, то ли за незаконное хранение оружия. У неё был пистолет (какой именно, она не знала, говорила только «страшный, как моя жизнь»; ей привёз его с войны покойный муж), и вот по праву вооружённого человека она следила за порядком в деревне: если драка, или просто шумит кто-то — приходила, размахивая пушкой. Если было надо — стреляла в воздух. Все воспринимали это как должное — ну бабка, ну с пистолетом, что такого. Однажды в компании, к которой она пришла разбираться, оказался приезжий, он удивился пистолету, вызвал милицию, бабку забрали, но дела возбуждать не стали — просто конфисковали пистолет.
Такая нормальная история из африканской жизни — Россия XXI века вся состоит из таких историй. «Камни с неба, а я без зонтика», — почему-то такая была у этой бабки любимая присказка. Мы сидели у неё в доме, потом фотограф повёл её во двор фотографироваться. Оделась в нарядное — сине-белую куртку с надписью «Единая Россия» на спине. Если бы я снимал об этом кино, критики ругали бы меня за лобовые метафоры.
Мы с этой бабкой долго болтали, с ней было интересно. Когда она сказала, что самое светлое воспоминание в её жизни — это два года немецкой оккупации, я даже не удивился. Она была тогда маленькой девочкой, в доме квартировал немецкий офицер, говорящий по-русски. Отдавал ей шоколад из своего пайка, играл с ней. Когда немцы уходили, она плакала — стандартный набор детских впечатлений, никаких больше красочных деталей, но вот плакала, и, я думаю, не врала, когда мне это рассказывала.
Из серии А. Якубовича Пацаны (2008)
Я её слушал, и мне было неприятно её слушать, но не из-за того, чтó она говорила о немцах, а потому, что общепринятое в России отношение к войне 1941–1945 годов — это важная часть и меня, и моей системы ценностей, я на этом рос и всё такое, а эту бабку вижу впервые в жизни, и, наверняка, её правде — грош цена, и немец, кормивший её шоколадом, в промежутках между этими сеансами милосердия, наверняка, вешал какую-нибудь местную Зою Космодемьянскую; и если бабка, дожив до восьмидесяти, этого не понимает, — плохо дело. Но она и так права, и совсем не потому, что до недавнего времени у неё был пистолет.
Система ценностей, в которой немец вешает Зою Космодемьянскую, слабее системы ценностей, в которой немец кормит девочку шоколадом. В «Счастье моём» у Лозницы двое советских военных убивают давшего им ночлег учителя за то, что тот говорит о немцах как о культурной нации, и я не знаю, насколько исторически достоверна эта сцена, но легко представляю себе подобный эпизод в любой из советских книг, которые я любил в детстве, а в детстве мои симпатии были бы на стороне карателей. Теперь я за учителя, и совсем не потому, что этого добился Лозница (не знаю, показывали ли фильм по «Первому каналу», но если бы показывали, то большая часть зрителей была бы не на стороне учителя). И даже не потому, что этого добилась та бабка, которая была без зонтика, когда с неба падали камни.
Из серии А. Якубовича Пацаны (2008)
Слово «падонки» уже давно не в ходу, но многие до сих пор его помнят — десять и больше лет назад, заря русского интернета, эстетствующие мажоры, филологи и прочая интеллигенция нарочно коверкают русский язык, ругаются матом и наслаждаются этой игрой. В какой-то момент к ним присоединяются интернет-неофиты, которые не понимают, что это игра — они просто действительно разговаривают на этом языке. Я понял, что они пришли, когда на каком-то (кажется, на «Удаффкоме») падонковском сайте появилась открытка ко Дню Победы — «9 мая 1945 года наши деды таких пиздюлей немцам ввалили, что любо-дорого», — здесь уже не было ни стёба, ни иронии. Просто ввалили и просто любо-дорого.
Культ Победы 1945 года всегда был нужен власти для решения каких-то текущих собственных задач (вспомним «Малую землю»), и в этом смысле за тридцать или сорок лет ничего не изменилось. Брежнев нуждался в доверии нестарых ещё ветеранов — поэтому в телевизоре Лев Лещенко пел про «праздник с сединою на висках», а Путин (я говорю «Путин», но это такая же условность, как и «Брежнев» — дело не в персоналиях; Брежнева легко заменить на условную «капээсэс», Путина — на нынешнюю систему, тем более, что ей так до сих пор никто не придумал адекватного названия) завоевывает доверие пацанов, клеющих себе на тачки стикер «Спасибо деду за Победу!» Когда бабка из-под Таганрога с нежностью вспоминает о немцах, или когда Лозница убивает учителя, я сочувствую учителю и бабке прежде всего потому, что не хочу сочувствовать пацану. В этом нет ничего, чем стоило бы хвастаться, но я, по крайней мере, понимаю, откуда у меня взялась эта позиция, а это уже само по себе очень важно.
Из серии А. Якубовича Пацаны (2008)
Иван Давыдов, один из идеологов пермского гельмановского культурного проекта, рассказывал, как кто-то из московских знакомых удивил его подробным перечислением модных пермских ресторанов. Давыдов подумал — неужели мечты сбылись, скептики посрамлены, и Пермь как культурная столица стала интересна не только тем, кому за это платят власти края. Но всё оказалось проще: приятель Давыдова набрался знаний о Перми из сериала «Реальные пацаны», действие которого происходит в городе, так всерьёз и не ставшем культурной столицей. У Гельмана не получилось, а Коляну из «Реальных пацанов» — удалось, и Колян придёт теперь к Путину в «Народный фронт». Это не метафора, кстати; актёр, исполнивший роль Коляна, действительно принимает участие в «общенародных праймериз», и его присутствие в списках «Единой России» может действительно принести путинской партии лишний процент. А если, скажем, главный эстрадный пацан страны Стас Михайлов, о котором, я уверен, многие из читающих эти строки просто никогда в жизни не слышали, — так вот, если он завтра со сцены призовёт избирателей не голосовать за Путина, то для Кремля это будет более болезненная история, чем всё дело Ходорковского.
Пацан существовал всегда, и почему он не стал киногероем даже на пике перестроечной «чернухи» — загадка. Кино о пацанской России всерьёз начали снимать только сейчас. Бандитские саги начала нулевых не в счёт; пацан и бандит — это всё-таки два совсем разных пацана. Бандит, человек, состоящий в организованном преступном сообществе — это, бесспорно, солдат, а пацан — обыватель из того мира, в котором вместо армий — преступные группировки. Эпос становится эпосом, когда перестаёт быть актуальным. На смену солдатам и прочим героям приходят «простые люди» — в нашем случае это пацаны.
Из серии А. Якубовича Пацаны (2008)
Само возникновение пацанского кино даже не для искусства, а для «общественной мысли» — такой же прорыв, как и прошлогоднее открытие Юрия Сапрыкина, обнаружившего вдруг две России — Россию айфона и Россию шансона. Но стоит иметь в виду, что сапрыкинская теория дала сбой после декабрьских событий на Манежной: оказалось вдруг, что Россию айфона от России шансона спасает мент, человек шансона. Кстати, через неделю или две после Манежной тогдашние (они ещё не знали, что уступят свою партию Михаилу Прохорову) лидеры «Правого дела» Георгий Бовт и Леонид Гозман торжественно вручили нескольким наиболее отличившимся при подавлении фанатского бунта омоновцам новые айфоны, доведя тем самым сапрыкинскую теорию до полного абсурда. И вот теперь к границе между шансоном и айфоном стягиваются кинематографические силы — заведомо непацанское кино разглядывает пацанскую Россию, получая на выходе то «Гоп-стоп», то «Мишень», которая, конечно, тоже про пацанов, просто добившихся успеха.
Кстати. «Пацан к успеху шёл» — сейчас в интернете это популярная поговорка, но, я думаю, не все знают, откуда она взялась. Найдите на YouTube ролик с таким названием, не пожалеете. Сюжет пермского (опять Пермь!) телевидения о суде над тремя подростками, зарезавшими водителя «жигулей», вызвавшегося их подвезти. Сидя за решеткой в зале суда, парни искренне недоумевают, за что им дали девятнадцать, десять и восемь лет колонии. Особенно расстроен последний, получивший восемь. Сам-то он не убивал, он просто попросил водителя остановиться, потому что ему якобы захотелось в туалет. Это о нём его старший сообщник скажет: «Пацан к успеху шёл, не фартануло». «Владимир Владимирович, вы фартовый?» — «Да, фартовый», — этот диалог прозвучит спустя три года после приговора. Не знаю, знакома ли Путину фраза про «к успеху шёл», но ведь пришёл, кто поспорит.
Из серии А. Якубовича Пацаны (2008)
Пацанская этика, пацанская культура, пацанская музыка, пацанское всё — оно было бы невероятно интересным объектом для этнографического исследования, если бы пацаны были просто каким-то племенем, кем-то по случайности открытым на далёком острове. Тогда былинная интонация «Гоп-стопа» была бы уместной и удачной шуткой, а так — за неё неловко, потому что есть в этом во всём какой-то сбой. Если рассуждать и дальше в терминах «айфон—шансон», становится понятно, что Бардин (или Расторгуев с Костомаровым) — айфон, а их герои — шансон. Понятно, что айфон смотрит на шансон как будто через стекло террариума. Понятно, что в действительности этого стекла нет, а когда стекла нет, делать вид, что оно есть — это в лучшем случае игра (в худшем — или лицемерие, или глупость).
Игра — это хорошо, но если ты играешь в неё один — это странно: выволакиваешь пацана в центр круга, показываешь пальцем — смотрите, мол, какой прикольный пацан! — а оглянуться по сторонам не догадываешься. А ты оглянись — вокруг ведь такие же пацаны, как и тот, который кажется тебе прикольным. И он по их меркам — нормальный. А ты, кстати, нет.
Между прочим — много раз слышал рассказы, как с «Гоп-стопа», особенно в кинотеатрах на окраинах, матерясь, уходили зрители, похожие на героев фильма. Ну и правильно уходили, наверное — они-то сами про себя всё знают.
В декабре Колян из «Реальных пацанов» станет депутатом Государственной думы, в марте понятно какой пацан снова станет президентом, а ещё через сколько-то месяцев окажется, что кроме пацанов вдоль трассы Гуаньчжоу-Париж больше никого и нет.
