Свет мой зеркальце — «Для Лучо» Пьетро Марчелло
О новой документальной работе режиссера, которого очень любит редакция «Сеанса», рассказывает Василий Степанов.
Летит по экрану анимированный голубь из кинопленки, как с центрального телевидения, слепит цветомузыка, в зеркальных отражениях вроде 1970-е, а в них — мохнатый мужчина в очках и неизменно нелепых головных уборах (махровая кепка, мотоциклетный шлем, шапочка с помпоном, берет). Синьора зовут Лучо Далла, певец, музыкант, композитор, любимец Болоньи, всей Италии, да и у нас его знают, конечно. Документальный фильм Пьетро Марчелло, начавшись ретро-дискотекой, тут же себя одергивает: «Где стол был яств, там гроб стоит». В 2012 Далла внезапно умер, не проснулся перед концертом. Цветастое ретро, отбушевав, уступает место куда более значительному зрелищу: по залитому солнцем старинному кладбищу шествует статный седой старик с цветами, один букет на одну могилу, другой — на другую, третий — на третью. Этот старик — Умберто Риджи, или Тобиа, как он представляется зрителям — менеджер звезды с 1966 года, рассказчик и в каком-то смысле главный герой фильма.
Кажется, именно в его голове мелькают кропотливо собранные Пьетро Марчелло хроникальные кадры. Истинное удовольствие фильма в разглядывании. Появляются на какое-то мгновение и растворяются лица, каких уже не сыщешь. Прически, взгляды, жесты — все как с другой планеты. Вот женщина, она тянется с платформы к уходящему поезду, влезает в него чуть не через окно — лишь бы схватить покрепче чужую (нет, свою, родную) руку. Вот зеваки, наблюдают за гонками: шезлонги, зонтики, восторг от несущихся на полной скорости болидов. Вот солдаты — итальянские солдаты почему-то кажутся особенно несчастными, как оторванные от лозы, рассыпанные по земле виноградины. Тобиа Риджи похож на итальянского графа, трепетно приглашающего туристов в собственный палаццо (нужно же как-то оплачивать счета), но нет, он не граф. Риджи рассказывает о первом гонораре — стащил «ролекс» у жулика-антрепренера и грозил, что не отдаст, пока их с Лучо доля не будет выплачена сполна. Былая эксцентрика нынче куда-то подевалась, осталась одна меланхолия, горький привкус.
Рабочие еще только учились ездить на автобусе до завода Fiat, побережья наводняли беспечные морские бродяги, женщины танцевали на улицах, а студенты меняли мир.
Подевался куда-то и навык коммуникации. Все эти объятия, рукопожатия, перемигивания. Монтажом Марчелло возвращает эпоху утраченной телесности — один кадр не просто взаимодействует с другим, а как будто уже детей крестит, отпевает кого-то, хлопает по плечу, целует, напрашивается в гости. Марчелло за час с небольшим проносится по полувеку итальянской истории как на спорткаре. Mamma mia! Вот были времена! Когда мать могла выступить по телевидению с проблемой: скажи, дорогой ведущий, что делать, если у сына борода и длинные волосы? — Хотите чтобы они исчезли? Рабочие еще только учились ездить на автобусе до завода Fiat, побережья наводняли беспечные морские бродяги, женщины танцевали на улицах, а студенты меняли мир.
Марчелло не приближается к своему герою ближе, чем позволяют ему его собеседники
Русский след забытого романа — «Мартин Иден» Пьетро Марчелло
Этому трюку — мгновенному погружению зрителя в пучину прошлого — итальянский режиссер обучился уже давно. Идеальным образом, пожалуй, он был исполнен в позапрошлогоднем «Мартине Идене», который вот-вот выйдет в регулярный российский прокат (именно на широком экране его и стоит смотреть). Там на экран вдруг выплеснулся дистиллят Италии XX века (да и просто XX века), неразрывной частью которого стали доснятые элементы истории героя Джека Лондона. «Мартин Иден» — игровой дебют Марчелло. «Для Лучо» не так могуч, это возвращение назад, к хорошо знакомой чисто документальной фактуре, отдых перед следующей масштабной битвой. Но в чем-то и этот фильм можно счесть экспериментом. Байопик звезды? Такого еще лет десять назад от Пьетро Марчелло ожидать было невозможно, ведь он вглядывался в маргиналов, людей на обочине, как, например, в «Пасти волка» (2009). Кстати, из кадров «Пасти» режиссер сложил целый эпизод: его герой, рецидивист Энцо Мотта запечатленный на улицах Неаполя, становится частью истории, таким же элементом мозаики, как и другие выхваченные из архивного небытия лица под песню Далла «Луна-парк» (Il parco della luna).
На правах одного из многих, встраивается в кино и сам Лучо Далла, не кумир миллионов, а одна миллионная, забавный человечек, чемпион по плевкам, который часто пел о смерти, мамин сын, который не хотел стричься, собиратель курьезов. Марчелло не приближается к своему герою ближе, чем позволяют ему его собеседники, и в этой его уважительной, мягкой интонации — уголки кадра скруглены, рамки никакой нет — чуть больше правды, чем в любом парадном портрете, объект исследования растворяется в объятиях второго плана, и можно разглядеть себя.
