Коровкин хлеб — «Первая корова» Келли Рейхардт
1 апреля 2023 года Garage Screen вновь покажет «Первую корову» Келли Рейхардт, блиставшую в основном конкурсе Берлинале-2020. О тихой жизни среди орегонских осин, молоке, пончиках, рогах, копытах и неостановимой поступи цивилизации рассказывает Василий Корецкий.
СЕАНС – 75
Соединенные Штаты Америки стоят на крови и костях. Об этом говорит практически все американское кино: от «Унесенных ветром» до «Твин Пикса». С костей и начинается странный вестерн Келли Рейхардт, в котором вывернута наизнанку не только композиция (переместив эпилог в начало фильма, Рейхардт фактически заканчивает свою историю хэппи-эндом), но и сам канон приключенческих сюжетов о трапперах, «кожаных чулках», ужасных французах и добрых англо-саксах, жестоко воюющих друг с другом под сенью влажных лесов. В начале фильма девушка с собакой (не героини ли это «Венди и Люси», наконец обустроившиеся где-то в Орегоне?) находят во время приятной лесной прогулки два скелета, лежащие рядом неподалеку от судоходной реки. Дальнейшее — история их, так сказать, обладателей, когда те еще были молоды и полны надежд. Рассказ о невидимой жизни, начавшейся и закончившейся в XIX веке.
Буренка — первая примета обжитого мира, она грустно жует травку за мэрской резиденцией, но становится «третьим человеком» фильма.
Рейхардт работает в «Первой корове» со сценарием своего постоянного соавтора Джонатана Реймонда, радикально утрамбовавшего собственный роман «Период полураспада» (его действие разворачивает попеременно то в XIX веке, то в нашей современности, а мужская дружба на лесном фронтире уравновешивается женской — в современном Орегоне) в двухчасовое кино, топчущееся буквально в трех березках. Пара главных героев — добродушный повар по кличке Печенька, которого судьба принесла в неуютную северную сырость аж из Мэриленда, и китаец Лю, авантюрист без профессии, но с предпринимательской жилкой — знакомятся в поросшей папоротниками чаще, спасаясь от смерти (угроза исходит от озверевших трапперов) и чуть позже находят пристанище в шатком поселении пьяниц и голодранцев, которым управляет пузатый мэр, этакая ходячая пародия на англичанина (до середины XIX века Орегон не входил в состав США, а был вотчиной пушных компаний). Носителя колониальной оптики с подобающей случаю комической старосветской спесью играет Тоби Джонс.
Сообразив безо вского Маркса, что большинство состояний нажиты нечестным путем, Лю подбивает Печеньку на авантюру: по ночам друзья воруют молоко у вынесенной в заглавие фильма коровы нормандской породы, торжественно привезенной в эту глушь на маленьком плоту. На котором должна была прибыть на окраину Нового света не одна и дать приплод. Но злой рок убил бычка, и теперь корова в одиночестве безропотно сдает молоко для британского чая. Лю с Печенькой решают разнообразить меню поселенцев: подоив в ночи скотинку, спозаранку они замешивают на молоке тесто для чудо-пончиков, которые продают истосковавшимся по прелестям цивилизации первопроходцам. Буренка — первая примета обжитого мира, она грустно жует травку за мэрской резиденцией, но становится «третьим человеком» фильма, персонажем, играющим важнейшую роль в его драматургии. Именно ее непринужденная дружеская реакция на появление пекаря-доярки Печеньки, замеченная посторонними при свете дня, оказывается той точкой невозврата, после которой фильм неторопливо, словно ползущая по бездорожью повозка, поворачивает от комедии к трагедии.
В ее больших добрых глазах несложно прочитать изумление неуместностью всех этих человеческих потуг на цивилизацию.
Впрочем, даже крах американской мечты из-за подломившегося под сидящим на стреме Лю сука, не может сбить настроения печальной иронии, которым, — как драгоценный пончик кленовым сиропом — пропитан фильм. Естественная реакция всякого доброго и понятливого человека на убожество жизни у черта на рогах — грустная примирительная улыбка, которая ни на секунду не сходит с лица Печеньки (и зрителя). Утопающие по щиколотку в хляби, немытые-нечесаные колонисты всех племен, совершенно уже обиндеевшиеся — или, наоборот, ряженые в сюртуки индейские вожди, ведущие за чаем светский разговор о погодах и парижских модах (пушной бизнес заставляет их разбираться в трендах), а также вкусе бобрового хвоста — все это может рассмешить даже зрителя, не знакомого с канонами рассказов о героическом фронтире. А знакомых — и подавно.
Главная роль в субверсии киномифа о Диком Западе, разрыве шаблона здесь принадлежит той самой корове. Крупный рогатый скот, топтавший великие равнины, выживавший индейцев в резервации и заставлявший плечистых героев классический вестернов совершать сумасбродные подвиги (см., например, «Красную реку» Говарда Хоукса), был для пионеров едва ли не тотемом. Сегодня об американском рогатом скоте говорят в основном экологи, упрекающие скотоводов в озоновых дырах. Но в «Первой корове» мало того, что нет степей — сама корова тут какое-то недоразумение, природная аномалия, на которую приезжают дивиться издалека. В ее больших добрых глазах несложно прочитать изумление неуместностью всех этих человеческих потуг на цивилизацию, таких вроде бы комичных и, казалось бы, обреченных (на самом деле, увы, нет) в краю, где безусловное этническое большинство составляют бобры.
Нет, ее мягкий стиль избегает грозных деклараций, это «просто фильм о корове».
Конечно, живое вещество кино зарождается у Рейхардт не столько из комического взаимодействия персонажей. Говорят грязь под их ногтями, мелкая мокрая листва подлеска, рябь речной глади, блеск влажного мха, скрип стволов и прочая муравьиная суета. Лупает глазами филин на ветке, плывет по воде долбленое каноэ, семенят под нескончаемым дождем индианки в накидках из тростника — вся эта ушедшая натура тщательно воссоздана Рейхардт по музейным образцам, по советам консультантов, чудом найденных носителей умирающих языков и забытых ремесел (так сейчас носят).
Ловля рыбы на самодельный крючок, обработка моллюсков для супа «чаудер» и прочие полезные навыки жизни в лесу были в рекордные сроки освоены актерами — «наследие» (heritage) тут не сводится к замызганным сюртучкам и потертым сапогам на кожаной подошве. Негромкий шелест «Первой коровы» может показаться недостаточно внятным на фоне фильмов-манифестов последнего года: нет, ее мягкий стиль избегает грозных деклараций, это «просто фильм о корове» (в отличие, скажем, от прошлой работы Рейхардт, столь же деликатных, но твердых в своем фем-дискурсе «Нескольких женщин»). Однако фильм этот идеально сработал в ансамбле, в контексте берлинской программы 2020 года, где «Корова» была показана после участия в Теллурайде. Расположившийся где-то между убойной веганской спектакулярностью «Гунды», этакого скотного двора Юрского периода, и текучей тотальностью 8-часовых «Трудов и дней» (Тайоко Сиодзири в бассейне Сиотани), сплавляющих в единую экосистему японских пенсионеров, дайкон, горы, диких кабанов, Одзу и эстрадных звезд стиля «энка», фильм про ночную кражу молока тихо размывает границу между человеческим и природным (вне-человеческим), сюжетным и созерцательным, мягко стелет уставшему от нервных потрясений и всевозможных «гейтов» зрителю.
Вот твое ложе из сфагнума, зритель. Ложись туда, отдохни дружок, спаси себя от прогресса и будущего.
