Александр Бронский
Александр Бронский

Страх


Правда же состояла в том, что он чувствовал себя хорошо именно потому, что боялся.

— Кшиштоф Кесьлёвский, «Случай».

После бомбёжки Югославии (тогда Примаков развернул самолёт) учительница истории рассказала, что если между США и Россией будет война, то в первую очередь атомные бомбы сбросят не на европейскую часть, потому что там Европа близко, а на нас, потому что от нас всё далеко. Ещё у нас и в Железногорске (город недалеко от Красноярска) производство чего-то радиоактивного, так что накроет нас капитально. Самое забавное, что никуда не спрячешься.

Можно сказать, я был напуган. Но счастье быть хоть как-то причастным к мировой истории перекрывало всё.

Рисунок Алексея Падерина

А на уроках ОБЖ нам говорили, что делать в случаях радиоактивного заражения. И какие стадии проходит человек перед тем, как умереть от этого. Так что представлял я всё вполне подробно.

После уроков ОБЖ в школе я стал бояться каждого стука в дверь. Нам рассказали, что при попытке взлома надо сразу звонить в милицию. В качестве защиты рекомендовали кипяток. Электрических чайников тогда ещё не было. Печка у нас электрическая. Вода вскипает минут десять. Так что грабители успеют взломать дверь — обычную деревянную. Мне часто снилось: дверь взламывают, я не могу набрать номер милиции, руки дрожат, пальцы не попадают в дырочки диска. Если во сне я умудрялся дозвониться до милиции, то у меня отнималась речь. Я только мычал и долго не просыпался.

Мне было лет пять. Импортную жвачку, тогда ещё без вкладышей, от которой пахло тем, чего не бывает вокруг, мне покупали в ларьке. Ларёк сожгли, остался чёрный остов. Я никогда раньше не видел сгоревших строений. Я даже не знал, что такое поджог. Где-то вокруг летало слово «рэкет».

Чуть позже был кассетный магнитофон с дурной музыкой. Слушал по ночам, днём редко — было скучно. Ночью было боязно: лунный свет казался мертвецом. Появлялась нежность у целлофановых звуков, чужие страны будто начинали сниться — туда хотелось убежать, ведь там конкурсы красоты и герои из «Санта Барбары». Едко-красный китайский магнитофон сломался где-то через полгода. Лет до четырнадцати не слушал музыку, до сих пор боюсь громких звуков. Поэтому не люблю кинозалов, там всё слишком громко.

Ожидание единственного, что я любил по ящику — «Спокойной ночи, малыши», — а на экране танк вальяжно фигачит по Белому дому. На здании появляется крохотное облачко пыли, тает, а я всё сижу и жду. Обидно и совсем не страшно. С тех пор я стал смотреть мультик про трансформеров и перестал — «Спокойной ночи, малыши».

Примерно тогда же, что и уроки ОБЖ. Если террористы приедут в наш город, то мою школу захватывать не будут — она самая маленькая в городе. Захватят ту, что больше. Поэтому волноваться нечего.

Если захотят взорвать дом, то мой дом взрывать не будут. Мой дом одноэтажный, деревянный. Вокруг двухэтажные деревянные. Ещё дальше пятиэтажные хрущёвки. А на окраине города панельные девятиэтажки. Вот их-то и будут взрывать. Но там никто из знакомых не живёт, поэтому я не волнуюсь.

Только вот рядом на холме девятиэтажная хирургия. Если на крыше будет снайпер, то сможет обстреливать далеко вокруг, а я тут, у него под боком. Тогда шли репортажи про первую чеченскую, про Буйнакск. Образ снайпера врезался в память.

Девяностые — детство.

Меньше осталось жить на девяностые и на детство. И ещё почти на нулевые, впрочем, надо пока дожить.

Уже это вроде должно быть страшно.

Часто говорят, мол, девяностые — болезнь. Значит, и детство тоже, оно проходит, как болезнь. И как девяностые.

Осложнений, шрамов, следов почему-то не остаётся. Только счастье. Может, это и есть хроническое осложнение детства.

Этот страх живёт там: в девяностых, в детстве, в счастье.

С тех пор и осталось. Нельзя бояться и не быть счастливым. Нельзя быть счастливым и не испытывать страх.

На прочность: себя и его. Кто первый сдастся?

Может ли он, как я, бояться? Например, проиграть.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить