Трудно быть Вием
Перефразируя автоэпитафию другого знаменитого малоросса, Григория Сковороды, хоррор-кинематограф ловит Гоголя, но поймать не может. Даже и в своих ранних вещах, которые с той или иной степенью условности можно отнести к жанру триллера, Николай Васильевич не так прост, как кажется; близок, да не укусишь. «Вия» это касается в особенности. О прочих своих ранних страшилках Гоголь позже отзывался с неудовольствием. Тогда как «Вия» правил для переизданий до последних лет жизни.
Вий. Реж. Георгий Кропачев, Константин Ершов. 1967
Гоголь и кинематограф разминулись в полвека, что хорошо, поскольку встреча на предмет поработать вместе определенно не доставила бы обоим ни малейшего удовольствия. Вообразим, что 43-летний писатель не уморил себя постом (и врачи нашли правильный метод его лечения) зимой 1852 года. Больше того, ощутил вкус к галушке-жизни достаточный, чтобы протянуть еще 57 лет. Кстати, представить Гоголя крепчающим в мизантропии стариком отчего-то легче, чем Пушкина или Лермонтова. Эдакий несгибаемый Плюшкин, подогреваемый не ярким, но стабильным внутренним огнем, сверх прежнего мнительный в отношении судьбы своих книг (тут Гоголю не было равных). Знаменитый нос и не нос уже, а венецианский маскарадный клюв.
На 1909 год пришлась первая экранизация «Вия» (тогда же, на юбилейной волне, руки продюсеров дошли до «Мертвых душ», «Женитьбы» и «Тараса Бульбы»). Допустим, у Гоголя достало бы любопытства к новой массовой игрушке, чтобы дать добро на постановку (правда, к авторским правам пионеры кино относились с хлестаковской легкостью). А у режиссера Владимира Гончарова — наивности и такта пригласить великого старца на съемочную площадку. В качестве, ну, скажем, консультанта. Ничего хорошего из затеи, конечно, не вышло бы.
Вариант номер один (наиболее вероятный). При первом же визите Гоголю поднимают веки, синхронно сгорают софиты, группа каменеет в ступоре, положение мог бы спасти петух, но немеет и привлеченный к съемкам петух.
Вариант два. Сотрудничество худо-бедно налаживается, но картина все равно загибается на стадии согласования деталей, которое безумно раздражает киношников. Отчего в этой вашей фильме Вий не в железной маске, как в книге? Ведь вот же, смотрите, как мною писано: «Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем (на Вие. — С. С.) железное». Помилуйте, Николай Васильевич, это ведь никак не изобразишь визуально. Вы сами себе это технически представляете? Нет ответа. Спорить с Гоголем, как известно, было делом швах. В чем можно убедить человека, который, опасаясь хоть в мелочи показаться таким, как все, по аллеям гулял, непременно держась слева. То и дело, естественно, сталкивался со встречными прохожими, но перейти на другую сторону аллеи, несмотря на уговоры спутников, отказывался.
Третий вариант. Найди Гоголь с Гончаровым чудом общий язык и доведи съемочный процесс до конца, картине все одно было бы не жить. В ночь перед премьерным показом накрутивший себя до последнего отчаяния писатель с лакеем прокрались бы на студию и непременно сожгли все копии. Кино отправилось бы в ту же топку, что и ранее тираж юношеской поэмы «Ганс Кюхельгартен» (скупленный автором уже в магазинах) и второй том «Мертвых душ».
На два первых фильма по «Вию» (1909 и 1916 годы) строгого потустороннего контроля Николая Васильевича еще хватило: ни один из них не сохранился. Третий, снятый в 1967 году Константином Ершовым и Георгием Кропачевым и ставший хитом национального проката, можно предположить, автор повести принял более благожелательно. Хотя и раз-другой погрозил нам с того света пальцем. Для постановщиков-дебютантов, на момент съемок еще студентов, «Вий» так и остался самым ярким пунктом фильмографии. Блистательно стартовавшая, благодаря снятой годом ранее «Кавказской пленнице», карьера Натальи Варлей (едва не погибшей во время полетов в гробу) вдруг пошла на спад. Церковь, в которой снималась картина, при подозрительных (а какие же тут могут быть еще) обстоятельствах сгорела несколько лет назад — «и никто не найдет теперь к ней дороги».
Менее всего стоит верить характерно лукавой для Гоголя ремарке: «Вий — есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал». С сомнительностью простоты все понятно, следы какого-нибудь, кроме гоголевского, Вия в украинском этносе не встречаются, чему не удивляешься. Фабулой же повесть, по мнению видного московского лингвиста Елены Левкиевской, обязана романтической балладе Роберта Стаути «Ведьма из Беркли» в переводе Жуковского, дружившего с Гоголем. Там священники тоже должны были три ночи молиться за умершую и лежащую в гробу ведьму, но по итогам ее все равно уносил Дьявол.
Маска Сатаны. Реж. Марио Бава. 1960
Элементы европейской готики распознал в повести, проредил через жанровое сито и снял в 1960-м свою «Маску сатаны» итальянский кинорежиссер Марио Бава. Но и от оригинального сюжета, и от жирного малороссийского колорита (фигурирует, впрочем, эпизодическая корова с интеллигентным именем Ирина) в фильме не осталось практически ничего. Это стандартный образец эстетики джалло, основоположником которой Бава, собственно, и является. Еще более радикальным манером обошелся с текстом в 2006 году Олег Фесенко. В его англоязычной «Ведьме», снятой в Латвии и с прибалтийскими актерами, на втором плане изображающими американцев (старинная, еще советская кинотрадиция), герой Валерия Николаева развязно предлагает ведьме — Евгении Крюковой заняться в ванной синхронным плаванием, по результатам которого партнершу трагически засасывает в сливную дырку, но в целом это, наверное, самая унылая экранизация «Вия».
Тогда как уныние — это точно не про ранние вещи молодого Гоголя, малороссийского Стивена Кинга, чей подход к жанру литературного триллера емко сформулирован в четверостишии из того самого несчастного «Ганца Кюхельгартена»: «Подымается протяжно // В белом саване мертвец. // Кости пыльные он важно // Отирает, молодец». Ужас, казалось бы, ужас, однако ж рассказчика так и распирает от ядреного, которого не прикроешь ветхой тряпицей савана, жизнелюбия. В быту, заметим, Николай Васильевич лучше умел совладать с собой и самые поразительные свои шутки откалывал с неизменно серьезным выражением лица, умножавшим эффект.
На заспанные потягушечки вылезшего из могилы скелета (который пришелся бы ко двору в мультфильмах Тима Бертона, тоже в чем-то гоголевских) без ужаса, но и без смеха не взглянешь. Не испугаешься, пожалуй, и Вия, если собраться и представить себе, что монстр сделан точно по заданным в книге техническим характеристикам. Ночь на исходе, скоро светает. Присутствующие на нервах. Вий гудит из-под маски: «Поднимите мне веки», и всем надоел. Гномы, почесывая бороды, прикидывают, как бы эдак задрать прописанные у классика железные, до земли, веки. Попробовать скатать? Разогнуть в стороны на манер вертолетных лопастей? Панночка между тем с очень женским нетерпением кружит под куполом, точно домохозяйка над слесарями, которые, поминая негромко черта, монтируют революционный образец импортной сантехники. Петух, который все понимает, но под чьей широкой грудью тикает заведенный природой будильник, терпит-терпит, однако гаркает таки свое «кукареку». Занавес. Смех да и только.
При этом никак нельзя сказать, что смешливый Гоголь не умеет пугать — еще как умеет. Путаясь в показаниях по части описания Вия, он точен в самых обыденных, но нагоняющих истинной жути деталях, в которых, как и полагается, и кроются наиболее упитанные и зловещие черти. «Ритор отошел в сторону и старался ползком нащупать дорогу, но руки его попадали только в лисьи норы» — вообразите, каково это, опустившись на колени, нашаривать путь невесть куда под густым и беззвездным ночным украинским небом. Земля осыпается, хватает за руки, а ну как не выпустит. Или же: «Лики святых, совершенно потемневшие, глядели как-то мрачно». Художников-оформителей советского «Вия» эта фраза про невеселые лики (они далее по тексту потемнеют и помрачнеют еще немножко) вдохновила на выполненные с антиклерикальным задором чудовищные псевдоиконы, к которым в последнюю очередь пойдешь за умиротворением. Но куда страшнее инфернальной нечисти чубатые козаки, соль земли малороссийской, что раскурят с Хомой трубку, разделят жареного порося, разопьют бутыль горилки, поохают на дикие пляски философа. Однако, даже видя смерть в глазах его, никуда, конечно, не выпустят. Убежав, как герою представляется, надежно и далеко от проклятого хутора, он тут же в лесу и встречает соткавшегося из сумерек добрейшего деда Явтуха. «Напрасно дал ты такой крюк, — продолжал Явтух, — гораздо лучше выбрать ту дорогу, по какой шел я: прямо мимо конюшни. Да притом и сюртука жаль. А сукно хорошее. Почем платил за аршин? Однако ж погуляли довольно, пора домой».
Вий 3D. Реж. Олег Степченко. 2014
Фильм Ершова и Кропачева так и остается, наверное, наиболее удачной интерпретацией повести — но не совершенной, нет. Идеальным режиссером образцового «Вия» мог бы стать молодой Роман Полански, в том же 1967-м снявший своих «Бесстрашных охотников на вампиров» — страшное и смешное кино, сделанное под сильным влиянием живописи раннего Шагала и укомплектованное колоритными местечковыми евреями, будто сошедшими с его картин (и со страниц Гоголя, по молодости неравнодушного, мягко говоря, к семитской теме). А идеальным сценаристом — Юрий Арабов, в «Искусстве кино» вдохновенно предположивший, что «Вий» — свирепая эротическая языческая пародия на Страстную неделю.
В новейшем «Вие» постановщик Олег Степченко, ударившись в привольный творческий гопак, метет шароварами и уплясывает огородами от первоисточника куда дальше, чем все его предшественники, вместе взятые. Вареники оборачиваются монстрами из «Людей в черном». У Вия фасеточное зрение. Вместо простенького пейзанского хоррора — деревенский детектив с неожиданно зычным антиклерикальным месседжем. Рассказчик — пришлый английский картограф, что шлет любимой женщине с почтовыми голубями зашифрованные по системе да Винчи описания то козаков с выдающимся размахом крыльев, то гигантского кальмара. В Лондоне письма перлюстрирует тесть, дивясь чудесам, скатывает страницы в опрятный комочек и сует в люльку младенцу-внуку со словами: «Мы должны сохранить эти удивительные рассказы для будущего». Ребятенок, как ему и полагается, немедля тянет папашины доклады в рот. Потом их у него отберет Степченко.
А есть ли Гоголь, был ли Гоголь? Нету никакого Гоголя, опять ускользнул.
