Под колесами любви
-
- «Тихий Дон». Реж. Иван Правов, Ольга Преображенская, 1931
-
- «Тихий Дон». Реж. Иван Правов, Ольга Преображенская, 1931
-
- «Тихий Дон». Реж. Иван Правов, Ольга Преображенская, 1931
-
- «Тихий Дон». Реж. Иван Правов, Ольга Преображенская, 1931
-
- «Тихий Дон». Реж. Иван Правов, Ольга Преображенская, 1931
Кому война, а кому — мать родна. Кому война, а кому — калач, да медовый пряник. Кому война… а кому война? Еще один взгляд на войну − из кинематографических окопов Первой мировой. И не сказать, что совсем не видали ее. Была же барнетовская «Окраина», «Арсенал» Довженко, «Обломок империи» Эрмлера. И в каждом — война как стихия, нарушает привычное человеческое существование. В «Обломке империи» и вовсе − повод к амнезии. И повод удивленно смотреть на новую страну, страну Советов. Фильм «Тихий Дон» Ивана Правова и Ольги Преображенской, напротив, − пространство долгой памяти. Герои живут, не ведая никаких Советов. Они ведут свою родословную еще от турецких войн: «С тех пор повелись на хуторе Татарском горбоносые, диковато-красивые казаки Мелеховы, а по-уличному „турки“». А новая Империалистическая скорее повод для рассказа о любви и смерти. Умирать не страшно. Взрывы, пули, штыковые атаки − не страшно. Страшно, когда дома не ждут.
Критики подсказывали: «Если даже в романе Шолохова не было показано, как Григорий становится революционером, то в картине это надо было сделать». Режиссеры не слушали. И «Тихий Дон» логичным образом получился про стихию, но не про ту. Про волю, а не про войну. Про то, как широко разливается река, как колышется в поле рожь, как из тумана выступает лошадиная морда. Коммунистка ли эта лошадь? Вестимо, что нет. За это фильм и запретили. Режиссеров исключат из АРКК (Ассоциация работников революционной кинематографии) с формулировкой «за обслуживание вкусов мелкобуржуазного зрителя». Вернуть членство в АРКК удастся только благодаря вмешательству Шолохова, когда тот вернутся из Берлина. А картину выпустят в прокат через год.
У авторов интерес антропологический. Исследовать не социальный, а сам общечеловеческий, древний уклад русской жизни. Тот уклад, который с его нетерпимостью, ненавистью ко всему отличному, был и темой фильма «Бабы рязанские». Вывод неутешителен: надо уходить. Но куда уходить: когда вся страна ад. Недаром на призыв Аксиньи бросить все и уйти, Григорий отвечает: «Дура ты, Аксинья, куда я от земли уйду?».
Замечательно, что на роль Григория Мелехова исполняет Андрей Абрикосов, с его «звериной мощью и обаянием» (по формулировке Евгения Марголита). Абрикосов входит в кинематограф тридцатых профессиональным врагом советской власти. В фильме «Вражьи тропы»(1935) тех же Правова и Преображенской, а позже в «Партийном билете»(1936) Пырьева амплуа у него схожее: обаятельный оболтус с чубом наперевес, человек без прошлого. Тот, кто входит в дом, или в заводскую ячейку, втирается в доверие, а позже раскрывается как кулак и убийца. Но вы взгляните на этого врага − отказать такому невозможно. Эта звериная мощь, это обаяние так преступны в искусстве тридцатых. С таким-то клювом, с таким бешеным сверкающим глазом тебе одна дорога − во враги. Здесь все уже расчерчено, и уготованы места для других, новых положительных героев, патентованных комсомольцев. Таких как Борис Тенин, который будет выступать антиподом героя Абрикосова в фильме «Вражьи тропы». Может, он навеселе, и пиджак на нем с прорехами, зато, ребята, он наш — советский. А на этих диковато-красивых, чего смотреть? И кому сдались их донские страсти?
Тихий Дон. Реж. Иван Правов, Ольга Преображенская, 1931
Бьют здесь отчаянно, до полусмерти, и так же любят: «Мой Гришка, мой, за всю жизнь несчастную его отлюблю!». А сцена свадьбы, где как в калейдоскопе мешаются кони, ноги, люди? Вот уж поистине, этой свадьбе было места мало. И неба было мало, и земли. Здесь утрачиваются привычные иерархии. Из земной юдоли в неведомые боли? Прыг под землю, скок на облачко.
Гришка не то чтоб какой-то сверхчеловек, просто начальников над ним нет. Этот и в госпитале хохочет. Сам царь ему не ровня. Лежит небритый, с переломанной головой. Тот ему — иконку, а Гришка утку просит. Так позже отхлестает офицера, с которым изменяла ему Аксинья. И это жест не столько ревности, сколько бунта. «Ваше благородие, позвольте подвезти по старой памяти», — притворяется покорным, а сам − нагайкой. Рабов ведь до раю не пускают. Этому дикому непременно надобно в рай.
