«Тони Эрдманн» — myötähäpeä
Одинокий мужчина за пятьдесят пытается наладить отношения со своей дочерью — ледяной дамой из консалтинговой компании, которая готовится сократить пару тысяч рабочих из румынской нефтяной компании. Скучнейший зачин, но «Тони Эрдманн» — как ни странно, почти комедия. Драматургия фильма строится на том, что отец, получив холодный приём от дочери в Бухаресте, намеренно ставит её в неловкие ситуации: придумав себе альтер эго по имени из заглавия картины и надев идиотский парик и фальшивые зубы, протагонист вторгается в жизнь Инес, и на людях та вынуждена поддерживать шутку во избежание ещё большего позора.
В комнате моей светло: Берлинская школа — последний приют
Аде работает на остранении, помещая своих немецких персонажей в Бухарест; соответственно, половина диалогов происходит на английском языке. Впрочем, даже когда Инес говорит на немецком, то в её речи через слово звучат meeting, brunch, drink и прочие приметы корпоративного суржика, а когда герои изъясняются на английском, то это тот его вариант, который принято называть globish — с грамматическими ошибками и самой простой лексикой, которую худо-бедно выучила вся планета. Глобальный неолиберализм завоёвывает новые территории: Румыния присоединилась к ЕС всего десять лет назад и теперь готова к любым формам отношений с Западом — как с удовлетворением отмечает спикер на приёме в американском посольстве. В Германии было бы труднее снять этот фильм о борьбе алчного трудоголизма и семейных ценностей: вся эта страна выглядит, как капиталистическая антиутопия, в то время как в Румынии контрасты ещё не стёрлись в вареве глобального плавильного котла.
Мышеловка: «Я была дома, но…» Ангелы Шанелек
В полном смысле слова комедией это назвать нельзя: во-первых, это в принципе не жанровое кино, во-вторых — у картины тяжёлое дыхание, она идёт почти три часа; благодаря размеренной драматургии и монтажу, эта длительность ощущается, но скучно не становится. Но это правда смешно: публика на пресс-показе в какой-то момент стала биться в истерике и аплодировать едва ли не каждой реплике. При этом есть ощущение, что к раздаче веток про картину забудут, списав её со счетов как трогательный и смешной фильм, который будет следующий год собирать призы зрительских симпатий, но и только. Очень зря. В «Тони Эрдманне» есть моменты настоящего большого кино, и не только в смысле хронометража. Аде чрезвычайно чувствительна не только к языку (почти любой режиссёр на её месте написал бы диалоги на нейтральном литературном английском), но и вообще к социальным условностям. В финском языке есть слово myötähäpeä, которое означает неловкость за другого человека, и эта эмоция по отношению к действующим лицам — базовая для картины: Аде достаточно показать, как Инес и её отец в полном молчании десять секунд ждут лифта, чтобы мы тут же идентифицировали себя с обоими персонажами. Кульминационная сцена дня рождения Инес слишком хороша для того, чтобы заниматься спойлерами, но достаточно сказать, что в ней Аде достигает почти бунюэлевской мощи. Мало кто делает кино о неловкости и глупости, и вообще-то это надо ценить.
