Почитатели и почитыватели
Фото: Дмитрий Иванов, Константин Зильбербург
В 2005 году появился мультфильм «Папина библиотека», снятый петербургским аниматором Андреем Бахуриным по собственному рассказу. Его герой, безымянный Мальчик, постепенно узнавал своего отца, которого не помнил, читая принадлежавшие тому книги. Эта история вдохновила «Сеанс» на создание одноименной рубрики. Захватывая с собой в редакцию книги, которые когда-то захватывали наших родителей, авторы журнала рассказывают о своем прочтении текстов, что стали культовыми для разных десятилетий XX века, а потом были напрасно или заслуженно забыты.
В Петербурге существует около пятнадцати букинистических лавок и магазинов. Назвать точное число невозможно — они закрываются и открываются снова, сохраняя название, но меняя хозяев, ассортимент и стратегию. А иногда происходит наоборот. Сами названия, к слову, тоже сбивают с толку — если с двумя «Академкнигами», ведущими свою историю еще от Книжной лавки, открытой при Академии Наук в 1728 г., все понятно, то в связях между несколькими «вольными» «Букинистами» и тем паче «Старыми книгами» разобраться сложнее. Последнее название можно считать самым честным. Дело в том, что букинистическими в России принято называть только книги, изданные с 1851 года по 1960 (более старинные считаются антикварными). Большинство же так называемых букинистических магазинов торгует в основном разномастными популярными изданиями двух-трех последних десятилетий минувшего века, а также фантастикой и детективами в мягких обложках, появившимися на свет уже в веке нынешнем. Еще одна обязательная даже для самых малоинтересных старокнижных лавок полка — собрания сочинений классиков. Выборка и подборка этих изданий — один из главных показателей полезности того или иного букинистического магазина для разного круга читателей. Разобраться во всех этих подробностях удалось после долгой прогулки по главным магазинам «старой» книги.
Фото: Дмитрий Иванов, Константин Зильбербург
«Библиофил», Лиговский пр., 120
В крошечном помещении не протолкнуться даже поздним утром в будний день — в атмосферу сосредоточенной суеты всякий ныряет с каким-нибудь свертком, списком или, на худой конец, важным вопросом. Едва ли не ко всем продавцы обращаются по именам, интересуясь, как Иван Алексеевич находит переплет «Екатерины II в переписке с Гриммом» и удалось ли Николаю Васильевичу удачно продать все двенадцать томов Фейхтвангера. Я невежливо встреваю с вежливыми вопросами, из ответов на которые узнаю больше, чем хочется, об истории типографии Императорской Академии Наук и жизни академика Грота, и меньше, чем надеялась, о вкусах современного книголюба. Среди прочего, удается твердо уяснить одно — работа с массовым читателем и истинным библиофилом-ценителем ведется по двум несвязанным направлениям. Покупатели делятся на «почитывателей» — они покупают или продают книги, которые хотят или не хотят читать — и «почитателей», которые приобретают издания, чтобы их иметь. По-настоящему раритетные экземпляры почти никогда не выставляются на открытую продажу, а приберегаются букинистами для аукционов, выставок и давних клиентов, ведущих охоту за конкретными предметами книжной коллекции. Что до нужд народных, то здесь спрос и предложение всегда должны находиться в равновесии — проще говоря, покупается только то, что гарантированно будет продано. Беспроигрышный вариант — собрания сочинений, но и здесь свои тонкости.
Фото: Дмитрий Иванов, Константин Зильбербург
Наименьшую ценность представляют собой издания, собиравшиеся в советские годы по журнальной подписке. Так, при журнале «Огонек» с конца 1940-х годов многотысячными тиражами издавалась русская и западная классика. Несмотря на то, что саму подписку, которая давала возможность приобрести эти книги, еще нужно было изловчиться получить, рано или поздно они появлялись почти в каждом приличном доме. Потому 12-титомники Мопассана и Драйзера или ставшие уже притчей во языцех 16-титомники Голсуорси совершают ежедневные путешествия по городу, покидая одну домашнюю библиотеку и вскорости попадая в другую, но для взыскательных коллекционеров ценности не имеют. Для первых владельцев процесс добычи этих книг был гораздо увлекательней: например, 6-титомник Дюма издавался в нескольких цветовых решениях, а потому особой удачей считалось собрать одноцветный комплект, в серо-бирюзовом строю которого не розовела бы предательски какая-нибудь «Королева Марго». Другое дело — произведения, выходившие в серии «Литературные памятники» (с 1948 г. по сей день). Их коллекционировали из эстетских соображений (держать в руках эти темно-зеленые томики с золотым тиснением и дорогой бумагой на редкость приятно) и ценили за маленькие тиражи, которые до середины 1960-х годов были в среднем равны 5 тысячам экземпляров. Позже тиражи возросли в десятки раз, но и их приходилось отыскивать в основном на черном рынке и через знакомых. Любопытно, что в «Литпамятниках» часто выходили тексты, сами по себе интересные только специалистам — и специалисты эти собирали прежде всего их, не гоняясь за полной коллекцией. Зато те, кому удавалось приобрести значительную часть серии (на данный момент в ней вышло почти 600 книг), редко успевали заглянуть под обложку. Об этом свидетельствует состояние сдаваемых в «Библиофил» «литпамятных» экземпляров. Кстати, степень «почитанности» книги, ее переплет, чистота, потертость и помятость страниц имеют огромное значение. Существует целая наука, по законам которой специалист определяет, в каком случае неразрезанные страницы делают книгу дороже, а в каком — наоборот.
Еще более редкой сегодня считается двухсоттомная «Библиотека всемирной литературы», выпущенная в 1967–1977 гг. издательством «Художественная литература». БВЛ включала в себя три серии — «Литература Древнего Востока, Античного мира, Средних веков, Возрождения, XVII и XVIII вв.», «Литература XIX в.» и «Литература XX в.». Хорошая бумага, суперобложки и иллюстрации знаменитых художников делали эти книги необыкновенно ценными, и, несмотря на 300-тысячные тиражи, купить их можно было только по подписке. Известны были случаи, когда из ограбленных квартир выносили только БВЛ — как самое ценное из того, чем можно было поживиться в большинстве советских домов. В то же время специфика составления делала приобретение полной серии совершенно бессмысленным для «интеллигентов не в первом поколении» — зато отдельные книги (например, не существовавшая больше ни в одном издании «Поэзия Латинской Америки», 1975 г.) очень ценились даже самыми взыскательными читателями.
Фото: Дмитрий Иванов, Константин Зильбербург
Серия, представляющая самый серьезный интерес для собирателя, — книги издательства «Academia», организованного при Философском обществе Петроградского университета и существовавшего с 1922 по 1938 г. сначала в Петербурге, в потом в Москве. Здесь выпускался научный цикл «Современная культура» и ставшие классическими «Вопросы поэтики», а также сборники «Поэтика», где публиковались работы Тынянова, Эйхенбаума, Шкловского и издавались книги по эстетике, истории театра, театральному искусству. С середины 20-х гг. в издательстве выходили собрания сочинений — причем открылась эта серия нетривиально Анри де Ремье, Жюлем Роменом и Марселем Прустом. Для библиофила ценность этой коллекции связана в том числе и с художественным оформлением — в изданиях часто использовались иллюстрации старых мастеров: «Робинзон» и «Гулливер», например, издавались с иллюстрациями Гранвиля, «Страдания юного Вертера» были оформлены Ходовецким. Кроме того, над изданиями работали крупнейшие ленинградские художники-графики — Акимов, Белкин, Белуха, Кирнарский, Конашевич, Лео, Любарский, Шиллинговский и другие — к ним позднее присоединились и графики московской школы.
Самый прибыльный, приносящий гарантированный доход сегмент на рынке старых книг — это детективы в дешевых мягких обложках. В «Библиофиле» таких почти нет — на прилавке, по крайней мере, место Донцовой сотоварищи занимают книги того же жанра, но изданные в обновленной «Иностранке» и принадлежащие перу приличных западных авторов. Глаз выхватывает лежащее неподалеку прижизненное издание Генрика Сенкевича, несколько томов сочинений А. С. Макаренко, неизвестный мне труд «Libido sexualis» доктора Альберта Молля (симпатичное издание 1897 г.) и старинные денежные купюры, которые приходилось складывать вчетверо (помните Плюшкина: «Бумажка-то старенькая, потерлась немного….»?) — то ли «керенки», то ли даже «екатериновки». Но я все острее чувствую, что не стоит злоупотреблять оказанным мне вниманием, и решаю отправиться в сторону Васильевского острова через Невский и окрестные книжные.
Фото: Дмитрий Иванов, Константин Зильбербург
«Искатель», наб. р. Мойки, 51
Эта лавка вполне оправдывает свое название: в плотно заставленных стеллажах можно копаться часами — находя время от времени что-нибудь вроде открытки «Ленин в Горках, худ. Н. Н. Жуков, 1963 г.», затерявшейся между страницами одного из томов «Детской энциклопедии» следующего года издания. Антикварных книг здесь нет, букинистических или хотя бы по-настоящему старых (в смысле возраста, а не степени потрепанности) — немало. Обнаруживаются прекрасные альбомы по искусству, которые тоже были популярным объектом коллекционирования советских книголюбов. Выходили альбомы редко и не слишком систематично, потому подборка редко говорила хоть что-нибудь о художественных пристрастиях собирателя. Мой дед, всю жизнь интересовавшийся импрессионизмом, лишь сейчас обзавелся соответствующей библиотекой — тридцать лет назад он смог собрать только полную коллекцию иллюстрированных каталогов провинциальных музеев России.
Оглядывая небольшую подборку собраний сочинений, обращаю внимание на дороговизну знаменитого, горчичного цвета, 30-томника Достоевского — и тут же вспоминаю роман Сергея Носова «Член общества, или Голодное время». Начинается он с того, что главный герой сдает это собрание в букинистический: «В 30 томах, или 33 книгах, двухпудовое, полное — сочинений собрание — я тащил на себе в этот день на далекий Рижский проспект, по-тогдашнему проспект Огородникова…». На Рижском проспекте, в доме 19, где располагается магазин «Старые вещи», я побываю уже в конце дня — и найду там понемногу всего того, что успела увидеть в остальных магазинах. А пока, задумавшись о том, что Достоевский нынче и всегда в большой моде, а приличное издание кроме этого было только одно, поднимаю глаза на стоящего рядом мужчину — и узнаю в нем… Сергея Носова. Радости моей нет предела, но спросить, сколько же тогда получил его герой за собрание, не решаюсь. Может быть, об этом говорится в романе — я помню только, что перед сдачей несчастный прочитывает все тридцать томов от корки до корки за три дня и три ночи. У меня на изучение всей «папиной библиотеки» времени чуть меньше, потому уже через семь минут я оказываюсь в следующем магазине.
Фото: Дмитрий Иванов, Константин Зильбербург
«Мир искусства», Невский пр., 3
Во дворике, куда я попадаю с шумного Невского, хочется провести хотя бы часа два — «Мир искусства» оказывается магазином, состоящим из лавки художника и двух старокнижных отделов. Первый — антикварный. Здесь по-детски тянет потрогать каждый корешок — на даты даже смотреть страшно: еще неизвестно, сколько эти книги впитали премудростей и истин, но даже если вместо них внутри сплошная пыль, то и она внушает уважение к одному только своему возрасту. По словам консультанта, самое ценное издание здесь — первый русский печатный географический атлас, составленный в 1724 — 1737 гг. Иваном Кириловым, один из трех найденных экземпляров. Я расспрашиваю о книгах, что представляют собой музейную ценность, которой невозможно назвать денежный эквивалент — и слышу в ответ удивительную историю. В Петербурге сейчас ждет покупателя юбилейное парижское издание (1837 — 1937) «Писем Пушкина к Н. Н. Гончаровой», подготовленное Сергеем Лифарем и Модестом Гофманом, — это один из двухсот десяти нумерованных экземпляров, притом именной, принадлежавший княжне из дома Романовых Наталье Палей, известной французской манекенщице и актрисе. Экземпляр в безукоризненном состоянии — он не обрезан и даже не разрезан. Его предполагаемую цену непросто уместить и в голове, не говоря уже о кошельке.
Фото: Дмитрий Иванов, Константин Зильбербург
Второй книжный зал — букинистический — вызывает ассоциации с чьей-то домашней библиотекой, хозяин которой готовится к переезду, наугад продавая с молотка случайно попавшиеся под руку тома. Отдельные издания из уже упомянутых классических собраний соседствую здесь с дешевыми книгами в мягких обложках, вышедшими некогда в серии «Классики и современники» (переименованная в 1977 г. «Народная библиотека»). Созданная с целью народной популяризации мировой классики, серия издавалась совершенно бессистемно, но зато миллионными тиражами. Рядом с ними — вопиющее кощунство — ждут своей участи прижизненный парижский 7-томник Анатоля Франса и несколько томов Вольтера 1896 г. издания, также парижского.
Кроме библиотеки воображаемый хозяин будто бы избавляется еще и от семейного архива — в «Мире искусства» имеется внушительная коллекция фотографий, открыток, почтовых конвертов, военных телеграмм самых разных десятилетий. Одна дама, пришедшая с подругой, перебирает по заданию мужа серию визитных карточек 1910-х гг. и изрекает, вздыхая, томную двусмысленность: «Думала, выхожу за антиквара, а оказалось, за антиквариат…». Шуточка выводит меня из магического оцепенения — и, обнаружив, что провела в «Мире искусства» ровно час, я отправляюсь на Васильевский.
«Академическая книга», 9-ая линия В.О., 16
Полуподвальное помещение встречает сухим пыльно-книжным воздухом и вежливыми объявлениями у двери, из которых следует, что уважаемым покупателям предлагается несколько новинок — 3-й том полного собрания сочинений и писем Н. В. Гоголя, а также 59-й том трудов отдела древнерусской литературы. Отсутствие каких-либо дополнительных пояснений недвусмысленно намекает, что сюда приходят специалисты, настроенные не праздно мечтать, вдыхая пыль веков, а заниматься научными делами. В первом зале продаются новые книги — прежде всего выходящие в издательстве «Наука» (бывшее Издательство Академии Наук, переименованное в 1963 г. после присоединения к нему Издательства физико-математической литературы и Издательства восточной литературы). Клеенчатая тетрадь с наклейкой «Новые поступления» заполнена от руки каллиграфическим почерком, но любоваться на него слишком долго желания нет. Открытая наугад страница слово бы скопирована со списка литературы к моим давним университетским экзаменам по истории политической мысли и политической же философии. Книжки в этом зале просто так не полистаешь — над полками властвует строгий продавец, перед которым чувствуешь себя нерадивым студентом-двоечником, а то и вовсе школьником-второгодником. Тянуть билет я сегодня не в настроении, тем более, что из второго зала то и дело раздаются раскаты интригующего хохота…
Фото: Дмитрий Иванов, Константин Зильбербург
Тамошняя атмосфера напоминает об университетской курилке, правда, скорее преподавательской, чем студенческой, особенно если судить по виду и возрасту смеющихся. Пока трое весельчаков и консультант кормят друг друга какими-то баснями, я с удивлением изучаю местное меню для ума. На первое — вездесущий Голсуорси и компания. На второе — библиотека интеллектуала конца 1980-х: Рассел и Фуко под соусом из словечек «агония», «подполье» и «власть» в разных сочетаниях. Вместо компота и сухофруктов — несколько любопытных находок, которые не встречались мне в других «букинистах». Например, первое издание «Библиотеки приключений» — серии издательства ДЕТГИЗ (1955–1959). Выбираю один случайный том, чтобы узнать тираж. 90 тысяч экземпляров — сейчас даже популярные детективы не издают такими внушительными партиями. Едва представив себе, как каждый второй пассажир метро почитывает «Лунный камень» Коллинза, спрятавшись за внушительным разворотом обложки, слышу наконец очередную шутку академических баснеплетов. «Ну, я и говорю ему: это то же самое, что сравнивать зороастризм и манихейство!» — взрыв хохота сотрясает книжные ряды. Вяло улыбаюсь про себя — нет, уж лучше «замуж за антиквара».
