Интервью
Максим Семеляк Юрий Сапрыкин
Максим Семеляк,
Юрий Сапрыкин

«Асса»: Во всем заснеженное сиротство


 

Юрий Сапрыкин: Я заметил, что людям, идущим на «Ассу», обязательно надо зачекиниться и сделать фото, как на детской линейке 1 сентября. У таких фотографий похожий подтекст: переживание несбывшихся (или еще питаемых, в случае линейки) надежд смешано с ощущением, что наше время уходит. Нам время тлеть, а им цвести. Я зашел перед сеансом в салон мобильной связи, объяснил продавцу, что спешу в кино, тот переспросил — а на что вы идете? «Асса»? Это фильм или мультик?

Интересно, что никаких ностальгических уколов я, например, не испытал. Более того — я впервые увидел сейчас какой-то другой фильм. То, на чем было сфокусировано внимание в год премьеры и позже — песня «ВВС», коммуникационная труба, прочие чудачества — сейчас воспринимается спокойно, как декор, все это застило глаза, а теперь перестало. И эта другая «Асса» не вызывает умиления и не очень-то веселит.

Максим Семеляк: Да-да, я и сам сфотографировался с САС [Сергей Александрович Соловьев — примеч. ред.], чего уж. Верно также и то, что ностальгии никакой нет, тут несколько иное ощущение. Я посмотрел «Ассу» в 1988 году в кинотеатре под названием «Авангард», скорее всего это была осень, потому что я хорошо помню, что было сравнительно тепло, мне только исполнилось четырнадцать. С тех пор я ее еще несколько раз смотрел по случаю: то по телевизору, то на кассете, и вот теперь опять оказался в кино. Я всегда любил эту картину, но сказать по правде, каким-то специальным фетишем она для меня не являлась. Нельзя сказать, что я прожил этот 31 год с постоянной оглядкой на «Ассу». Но на последнем киносеансе все встало на свои места. Это не ностальгия, скорее, что-то из области психотерапии. Я вот не имею привычки ходить к психологу, взамен хожу сейчас смотреть на большом экране фильмы Соловьева: был на «Доме под звездном небом» недавно, теперь вот «Асса», надеюсь на «Черную розу». «Асса» была, как теперь выясняется, точкой входа. Так совпало.

Я не припомню другого такого местного кино, которое продиктовало бы мне такое количество ходов и щелей для будущей жизни. При этом «Асса», будучи абсолютным фильмом на вырост, оказалась очень длинным процессом. Я так или иначе прожил жизнь в этих декорациях, и все более-менее было: от серьги в ухе и картинки Кейва на стене до ипподрома и макабрического гостиничного люкса.

 

 

Фильм, конечно, стал другим: вся структура как-то оголилась, стала не в пример жестче, она теперь сама как финальный обыск. «Наверное, чашку надо помыть? Помойте». И оптика теперь совершенно другая, все противоречия как будто сняты: сны Бананана и видения Крымова обернулись одним общим кошмаром. Ты прав, раньше казалось, что фильм прямо напичкан всеми этими комическими титрами-тезаурусами, раскрашенной пленкой и прочими мочалкиными блюзами. Сейчас они кажутся робкими и очень уместными арабесками в огромной заснеженной драме. И кстати, теперь прояснилась и услышалась эта рифма: вся эта питерская художественная богемная контркультура, которая тогда казалась такой триумфальной и заливистой, на самом деле — сестра родная бедного театра лилипутов, не более того. А «Чудесная страна» — это же просто эхо «Сильвы». Причем это ж прямо в лоб показано. Странно, что я этого раньше не замечал. Знаменитое «Вы будете говорить по телефону? Нет, по граммофону!» — это же ровно вот песня «Алло, а мальчик Бананан не у вас? Да, он здесь!»

Ю. С.: В «Ассе» всегда легко было увидеть историю, если совсем грубо, смены формаций. Старое и новое, тление и цветение. Открытка с пальмами и такая же открытка — но обыгрывающая первую с иронической дистанции. А сейчас дистанция схлопнулась, и стало видно, что лилипуты и банананы тут на равных правах, все это — просто разные конфигурации узоров в ролике студии «Мжалалафильм»; избыточные декорации сна. Там вообще много такого, необъяснимо-ненужного: человек по прозвищу Шар (с абсолютно балабановской фразой «Я тоже сны смотреть люблю»), скрипка Гварнери, вопиюще неуместный Баширов, вся линия с убийством Павла, песня про Бананана, само имя «Бананан», да тот же Цой в финале — зачем он там? Это какая-то виньетка ложной сути, он никак к фильму не клеится — впрочем, не больше и не меньше, чем все остальное. Зачем эти излишества? Затем, что это сон, так бывает во сне.

Ты говоришь про «общий кошмар», и у меня ровно это же ощущение; «Асса», как я ее увидел сейчас — это перенасыщенный абсурдными подробностями тяжелый морок, из которого не выбраться. Темные коридоры, скудные жилища, неуютная зябкая набережная, кто-то за кем-то бесконечно следит или гонится, даже знаменитый проезд на канатной дороге — это прежде всего панорама ветхого жилфонда, вот уж действительно чудесная страна. И Бананан со своими декорациями из фольги тоже выглядит форменной галлюцинацией, состоит из череды необъяснимых телодвижений, мерещится. Ну и финальный оптимистический аккорд — возвращаясь к Цою — звучит в тот момент, когда два главных героя погибли, а у третьей полностью разрушена жизнь; хорошенькое, так сказать, место для шага вперед. Оптика стала другая: то, что казалось радостным утверждением нового мира, обернулось каким-то гоголевским кружением в вечном российском сне.

М. С.: Что касается Цоя, то при первом просмотре мне казалось — ну, в силу собственного школьного возраста — что когда он поет про перемены, имеются в виду школьные перемены, он просто требует, чтоб кончились уроки, на самом деле. Это такая песня Сыроежкина, ария беспризорника (столь свойственная Цою — ср. песню «Я бездельник») — мы маленькие дети, нам хочется гулять. Ну, естественно, она совпала с соответствующей политической повесткой и в ней пригрезилось нечто тектоническое. И уроки действительно кончились, а потерявшие временные берега перемены стали условной свободой девяностых годов. Буза, как говорили в республике ШКИД. Если раньше этот образ казался достаточно искусственной привязкой, то теперь, кстати, он выглядит очень драматургически выверенным. Потому что, во-первых, Цой предстает финальным мстителем за все эти «коммуникейшн-тьюб», серьги в пакетах и очки без стекол. Говорухин как образ на экране во всех отношениях настолько забивает Африку (как Иншаков Баширова — еще одна сниженная рифма, там в «Ассе», все на таком строится), что надо ему чем-то ответить. А во-вторых, он (ну, конечно, это только задним числом понятно) выполняет роль сакральной жертвы, лишний раз подчеркивая морок и рок этой удивительной картины. Цой погиб — причем именно как какая-то жертва богам, не покончил с собой, не спился, ничего такого — нет, именно принесен в жертву. И тем самым лишний раз подчеркнул смысл этого фильма — всему конец на всех фронтах — от Павла до лилипута, от Бананана до Крымова. Одна сплошная игра в Бангладеш, в которую выиграть невозможно в принципе. Не зря же лучшая статья про этот фильм пера Александра Тимофеевского называлась «В самом нежном саване».

«Асса» вся расползлась и раскидалась на афоризмы и мемы, все мы их помним, но одна из ключевых фраз как-то потерялась с годами: это когда Павел Первый говорит за столом — «на тот свет иттить, не котомки шить». Ну, впрочем, хватит жути нагонять, как говорили в другом фильме. Что на твой вкус сейчас в «Ассе» видят молодые люди, как они это воспринимают? Их же было реально до черта на этой повторной премьере; мы стояли с Соловьевым, и он недоумевал: «Кто все эти люди»? Причем в зале проводили короткий так сказать экзитполл: выяснилось, что чуть не треть пришедших смотрели ее впервые.

Ю. С.: О, про это могу сказать: я ходил со старшим сыном и его девушкой, обоим немного за двадцать. Первое, что они сказали — мы как-то предполагали, что это более, гм, радостное кино. Подозреваю, что для них «Асса» — это часть большого перестроечного мифа, в котором слово «перестройка» читается как «вечеринка», «Гагарин Пати». В сегодняшних модно-молодежных сферах восьмидесятые — это просто часть диджей-сета: на фестивале «Боль» выступает «НИИ Косметик», группа «Глинтшейк» играет точь-в-точь как «Ночной проспект» с вокалисткой Наташей Боржомовой, хорошо заходит на вечеринках песня «Ставлю на зеро». А чего стоит культ композитора Чернавского, совершенно абсурдный — нет, серьезно, кому в год выхода «Ассы» могло прийти в голову слушать «Банановые острова»? А в «Ассе» — не в «легендарном фильме», чья легенда во многом из этого «ту-ту-ту» и состоит, а в настоящем, который мы видим сейчас на экране — это все присутствует на правах блика, случайной ряби на поверхности. Гагарин тут, напомню, мокнет в фонтане и дрожит в кабинете у следователя.

Подозреваю, что совершенно не понятен сейчас конфликт «Ассы» в его социальном разрезе — Бананан и Крымов ведь люди из совершенно разных миров, и оба мира существуют в противофазе с общесоветским, не знаю, насколько это сейчас считывается. Все, что выглядело причудливым, диким, невообразимо роскошным или не-от-мира-сего, стало нормальным. Серьга в ухе, студия в летнем театре, надувной удав в комнате — или, с другой стороны, сквош, гостиничный бассейн и бутылка Ballantines на крышке аудиосистемы; это не воспринимается больше как знак какой-то запредельной странности. Вообще, с Крымовым произошла самая удивительная метаморфоза — ок, мужику 44 года, предприниматель, живет с молоденькой, что такого? С какой стати его обзывают «мурзиком» и издевательски (за его же, заметим, деньги) поют в лицо песню про Козлодоева? Как объяснить сейчас, что в логике если не самого фильма, то перестроечного восприятия фильма он выглядел как застойный рудимент, которого должен вычеркнуть из жизни условный Цой? Кажется, из всех персонажей «Ассы» он лучше всего сохранился, ты не находишь?

 

 

М. С.: Да, кстати о музыке: Асса предвосхитила даже и более поздние увлечения нашего скажем так поколения иной музыкой — ведь там помимо Чернавского и питерского рока звучит еще и Ободзинский — ну, когда Бананан подпевает про вечную весну и падает со стула. Вот что надо было включить в пластинку для полноты ощущений. Понятно, что тогда этого никто не замечал, но ведь оно там есть. В «Ассе» вообще тьма скрытых смыслов.

Крымов-Говорухин, конечно, бог. Не будем сейчас расписывать вещи, которые уже давно всем стали понятны. Ведь это он главный герой и трагик «Ассы», а вовсе не Африка. В нем всегда открываются новые и новые детали. Например, раз уж ты затронул семейственные отношения, то и мне есть, чем козырнуть: мы с женой ходили, и она, будучи когда-то профессиональной теннисисткой, сразу сказала, что Говорухин отлично для любителя играет в теннис (это в кино большая редкость, потому что в теннисе за секунду вычисляется чайник, слишком сложная техника, беглого взгляда достаточно, с какого ракурса ни снимай. Крымов — это даже не вопрос старения, того, что «Асса» была на вырост и странным образом до сих пор остается, просто ты примеряешь на себя новые роли — да, конечно, я давно вынул свою серьгу из уха, а про портрет Кейва на стене и вспоминать стыдно, хотя такой у меня висел какое-то время, и теперь у меня скорее план научиться стоять на руках, как Крымов (упомянутая тобой бутылка Ballantines и так нередко со мной). Ну, и на вопрос «А вам понравилась песня?», я все чаще отвечаю: «Нет».

Но дело даже не в этом. А в том, что Крымов тут реально напоминает, например, Иствуда и какие-то его последние режиссерские и актерские работы. Да, конечно, можно сказать, что Крымов — это застой и Путин, но тогда и Иствуд — застой и Путин. Это какая-то завораживающая вещь, которую невозможно списать ни на время, ни на что-то еще. Это какое-то, как говорил Гумбрехт, производство присутствия. Конечно, любимейшая в этом смысле сцена — когда он поутру куда-то лезет, откуда-то прыгает: лестницы, окна, двери, потом бьет морду Бороде… Я много раз смотрел этот фильм и никак не могу взять в толк — в чем смысл этой сцены, куда и откуда он идет. Это просто демонстрация себя. «Производство присутствия». И, конечно, очень жаль, что Станислав Сергеевич не дожил до повторной премьеры совсем чуть-чуть, его очень не хватало. Сила фильма как раз в этом балансе: 31 год спустя я лично не понимаю, за кого я тут. Тут всех жалко. Даже на уровне фактуры и фурнитуры: Бананан живет в откровенном бараке, но и Крымов живет не лучше, в мрачной как гроб гостинице, которая в итоге и стала ему последним пристанищем. Во всем какое-то заснеженное сиротство. Не грусти, Шар, сейчас в тюрьму поедем. И Ялта не дает причалить к берегу из-за шторма. Но ведь мы же чему-то сильно радовались тогда и сейчас, в общем, надежда остается. Чему нас такому учит «Асса», чтоб мы опять поверили, что лучше страны не найдешь? В чем по-твоему ее код радости?

Ю. С.: Тут дело, мне кажется, в особой соловьевской легкости. Фразу «дикость, как и любой компромисс», можно произнести с прокурорской серьезностью или подростковой бравадой — но у Соловьева она звучит так, будто, не знаю, смахнули упавший лепесток со стола. Я тут много говорил про морок и ветхие жилища; но правда и в том, что кино Соловьева как бы летит над этой юдолью печали, как кабинка канатной дороги; у него есть удивительное свойство каким-то неуловимым приемом — трюком, язвительной фразой, картинной позой с игрушечным удавом в руках — сбросить за секунду весь трагизм. Когда станет совсем гнусно, поставь эту кассету.

Я представляю, чем бы мог стать сценарий Ливнева в других руках — скорее всего, судебным очерком или очередной «трагедией в стиле рок». А у Соловьева: чем больше социальности, тем сильнее на контрасте заметна эта летучая субстанция, легкое дыхание. Всем правит закон любви и поэзии, и даже самые свинцовые мерзости — это просто декорации в лилипутском театре. Известно же, что Соловьев придумывал «Ассу» как индийское кино, и при всем внешнем несходстве, степень какой-то радостной условности похожая: здесь все в каком-то смысле истекают клюквенным соком, снег — это natrium carbonicum, а смерть — всего лишь разогрев перед выходом Цоя (кстати, этот же прием повторит потом Нугманов в «Игле», у него уже погибший Цой выйдет на бис в титрах). Другой случай, где эта соловьевская легкость так упоительно действует: «Нежный возраст», который ты мне когда-то открыл, оскорбительно недооцененное кино, вот что надо выпускать в повторный прокат. Еще одно соображение про «тогда» и «сейчас»: тогда это было кино скорее воодушевляющее, сегодня скорее утешительное.

М. С.: Нугманов, кстати, выпускник соловьевского курса, так что все логично, а «Нежный возраст», да, кино еще и почище «Ассы». Да, Соловьев именно легкий, он и в жизни такой (ну, по крайней мере, я сужу на основании тех случаев, когда мне посчастливилось с ним общаться), и вот, поневоле возвращаясь к собственному опыту, я понимаю, что «Асса» — едва ли не единственная вещь из юности, к которой вообще нет никаких претензий. Тут нет ни рессентимента, ни так сказать метанойи. Да, я понимаю, что я бы наверное прожил жизнь по другому, не прими я близко к сердцу в свое время того же Сэллинджера, Летова, Усова и, не знаю, Ценципера с Гариком Осиповым — задним числом ясно, что это все несколько «токсичные», как выражается современная молодежь, активы. А вот «Асса» — это именно город золотой, и такой достаточно имперсональный город. Не важно в конце концов, кто эту песню сочинил. Что-то в нем такое безупречно светлое и невинное, было и остается, несмотря на весь мрак и рок, о котором мы говорили в начале. Всё без напряженья, как поется в одной из, без дураков, величайших сцен мирового кино. Давай уже перейдем к деталям. Твоя любимая сцена из «Ассы» какая?

 

 

Ю. С.: Я хотел назвать как раз первый сон! Там действительно гениально работает музыка — ранний рассвет, сонная безмятежность, убийца и жертва, еще не знающие, что они убийца и жертва, и все это окружено таким плотным струящимся потоком, бесконечно длящимся мажорным аккордом (привет Брайану Ино); как будто в этой сумеречной тишине становится слышен пресловутый шум времени. Но поскольку эта сцена уже заявлена, можно вспомнить еще парный заплыв в зимнем море (как раз следующий за первым сном) и медленный танец Баширова под «ВВС» — тоже в сочетании с песней. А что ты думаешь, кстати, про музыку? Какой у тебя сейчас любимый номер?

М. С.: У меня, конечно, тоже номер один визит Крымова и стояние на плоскости. Это без вариантов великая сцена и великая песня. Кроме того, ее все же сам Гребенщиков поет (а не Рыженко), сам сочинил, ну и вообще. «ВВС» — тоже шик, конечно, но там меня больше всего — опять-таки задним числом — веселит постановка трюков. Иншаков, он же какой-то главный каратист был, и почему же он так непрофессионально бьет Баширова? (Тут грех не вспомнить реплику Баширова из следующего фильма, адресованную Збруева — «Профессионально бьете!») Обрати внимание: он там машет руками и проваливается как начинающий.

Давай по-другому поставим вопрос: а каких песен там не хватает? Что бы там заменить? Это же была известная тема, что правоверные рокеры (тот же нами обожаемый Ю. Ю. [Юрий Юлианович Шевчук — примеч. ред.]) резко выступили против «Ассы», типа это все попса, «банановые острова» какие-то, компьютер «ямаха», а никакой не рок. Я имею в виду: что из современности достойно было бы войти в «Ассу»? Кто наши новые Крымов (ответ «Путин» не принимается), Баширов, Алика, Цой, Шар, наконец?

Ю. С.: Крымов мне и тогда, и сейчас напоминает Розенбаума — не биографическими пересечениями, а общей психофизикой и ощущением, что он «многое может, если не все». Про остальных — слушай, ну можно взять рэпера более-менее любого и объявить его новым Цоем, сколько раз уже так делали, но это, мягко говоря, натяжка. Все мои аналогии так или иначе сводятся к людям того же поколения и калибра, разве что с Башировым смешно получилось — есть же буквально новый Баширов (который Петров), тоже довольно опереточный и непонятно в кого переодетый.

А про песни — на месте музыкального редактора Мирры Бланк я бы, пожалуй, выкинул оттуда «Мочалкин блюз» и «Старика Козлодоева», это единственные вещи, за вычетом титульного «Мальчика Бананана», которые не появились одновременно с фильмом, а взяты откуда-то, и уже здесь выглядят анахронизмом. И если вернуться на 30 лет назад, мне хотелось бы воткнуть в саундтрек что-то из советской «новой волны» не первого ряда, группу «Неоретро» какую-нибудь, которую попадание в «Ассу» наделило бы хоть какой-то долей бессмертия, с ностальгическими интервью на «Кольте» и внезапными появлениями на фестивале «Боль», как спасло оно от забвения, прямо скажем, не очень интересную группу «Союз композиторов».

М. С.: Да. Это вопрос повторения и вечного возвращения. Несколько лет назад я был на семидесятилетии Соловьева. Ну, там полагались тосты, дошла очередь и до меня. И я вот что сказал. Много лет назад я был на первом показе как раз упомянутого тобой «Нежного возраста». И Соловьев по своей привычке стоял у выхода, это было почти что у нас в Гнездниковском, не Дом кино, а что-то такое похожее организационное и федеральное. Я тогда на выходе очень хотел сказать ему что-то очень хорошее про этот «Нежный возраст», ну потому что это действительно великий фильм, но постеснялся, мы не были знакомы. И вот много лет спустя я поднял тост за то, что Соловьев дает нам возможность вернуться, повторить, продолжить и отрепетировать. У меня возникла возможность его поблагодарить, и я счастлив. Так и теперь. Думаю, важно помнить, что «Асса» — фильм про лабухов и про репетиционную базу, а музыка такого рода имеет свойство жить в веках и не меняться, и нелюбимый тобой старик Козлодоев — это ровно тот же субъект, который хотел всех мочалок застебать. Всего лишь еще одна рифма. «Асса» — это чес в лучшем смысле слова, кто музыкант, тот поймет. И громогласный финал отлично рифмуется с ленивым и великим началом, когда известно кто распростер руки к солнцу и громогласно произнес: «АССА!!!»

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить