Евгений Алёхин: «Я не умею, как актер» — О главной роли в «Рыжем»
23 ноября в Гатчине стартует фестиваль «Литература и кино». А откроет его в этом году фильм Семёна Серзина «Рыжий». Роль поэта Бориса Рыжего в нем сыграл Евгений Алёхин, поэт и музыкант, автор текстов «Макулатуры» и «Ночных грузчиков». Екатерина Уварова поговорила с ним о том, как он попал в кадр и каким выбрался из него.
В этом году вышла твоя новая книга «Фоторужье», в которой три рассказа посвящены съемкам в фильме «Рыжий». Ты там пишешь: «Я не хотел играть самоубийцу и одновременно хотел»: как вышло, что ты узнал о съемках? Почему решил пойти на кастинг?
В декабре 2021 мне позвонил кастинг-директор и сказал, что есть такая роль, и они хотят предложить ее мне. Я говорю: «Алло! Мне 36. А Рыжему 26 было, когда он помер». «Это же девяностые, тогда люди быстрее старели». Так это началось. Сценарий мне изначально не особо понравился. Он показался слишком телевизионным. Я его даже не дочитал, когда пришел на первые пробы. У меня тогда был запой, видимо, я Семёну и приглянулся. А когда позвали на вторые пробы, я уже прочитал сценарий и зацепился за одну сцену с сиськами. Рыжий едет в поезде, читает стихотворение женщине и ее дочке, они жрут курицу. А потом он ночью лежит на верхней полке, поворачивает взгляд на соседнюю полку и там девочка показывает ему сиськи, он отворачивается. Я думаю: «О, так оно могло и быть на самом деле». На читке я увидел, что реплики становятся смешными в устах актеров. Вопросов к сценарию уже не было.
Что ты думал о Рыжем тогда? Как к нему относился?
Только текст прозаический был мне по душе, опубликованный в журнале «Знамя» — «Роттердамский дневник»: «…не может быть и речи о памятнике в полный рост…» Но я не был фанатом Рыжего. Считаю, случайно раздута его слава. Нормальный качественный поэт, но не так, чтобы прям дрочить на него так неистово, как многие делают сейчас. Чем мне он нравится — у него есть самоирония, насмешка.
Это отношение как-то поменялось за время съемок?
Волей-неволей, конечно, проникся, поскольку очень много его стихов и текстов о нем пришлось перечитать. Он стал частью меня. Так бы я вряд ли стал это делать. Но теперь он навсегда приклеился к виску.
В этом состоянии, близком к психозу, когда мозг не может остановиться, просто невозможно плохо сыграть
Про съемки ты пишешь: «Кажется, все мои дела были закончены, и я готов был войти в образ поэта-боксера. …Мне пришлось перечитать „Роттердамский дневник“ дважды и еще все стихи Бориса Рыжего. Создать персонаж до сих пор не удавалось…» Как все-таки получилось войти в образ?
Понятно, что какой-то настоящий дух к тебе не спускается. Но сам не замечаешь, как находишь общее между своим опытом, своей физикой и тем, что от тебя хочет режиссер, тем, что прочитываешь в текстах. Мне очень помогло то, что я не успел отоспаться: я записывал альбом, потом давал несколько концертов, дней пять я пил — не очень плотно, но постоянно. Случилась бессонница. В этом состоянии, близком к психозу, когда мозг не может остановиться, просто невозможно плохо сыграть. Тебе кажется, что ты вот-вот подохнешь, на всякий случай хочется все хорошо сделать. Первые четыре съемочных дня я вообще не спал — все выстроилось, все сошлось. У меня от текстов Рыжего, от его интервью, видосов, в которых он фигурирует, сложилось впечатление, что он жил в состоянии, близком к психозу. С одной стороны, ты можешь психануть и что-то злое сделать, с другой, ты можешь до слезливой сентиментальности опуститься в любой момент. И как побочный эффект — можешь математически структурированные стихи написать. Мне кажется, лучшие его стихи именно выверенностью своей хороши. Из-за водочки часто у него было состояние близкое к психозу, вот я в него попал случайно.
Но потом опять же пишешь: «Слушай, что мне такого сделать, чтобы вернуться из образа? Я не актер просто, и че-то меня кроет». Такое было?
В «Фоторужье» я описываю первые дня три. Я не умею, как актер — вошел в кадр — вышел. У меня это состояние было все дни. Я забывал о том, что происходит, не пользовался телефоном, жил, как я себе представляю, жил бы в 90-е, начале нулевых. Просто все остальное старался не замечать, что не касалось работы. За исключением выходных. В конце съемок уже стало проще.
«Я всех любил, без дураков» — это липа
Это состояние психоза, о котором ты говоришь, как раз было у Рыжего в последний год, прямо перед самой смертью. Есть какой-то ответ, почему он это сделал?
Ему нравился алкоголь, вот и все. Насколько мне известно, он покончил с собой как раз, когда был в завязке три месяца. Видимо, в какой-то критический момент он решился на это. Я не знаю. Уверен, что пил он запоями. Тут важно, как ты пьешь, а не сколько. Мне это не понаслышке знакомо: три дня пьешь, потом бросаешь резко. Накрывает сильное чувство. Алкоголь в то время хуже был, чем сейчас, мне кажется, поэтому ощущение похмелья было сильнее. Тем более он сигареты курил. Это усложняет. У него часто такой взгляд встречается: видно, что ум за разум может вот-вот заехать.
А как думаешь, что стало последней каплей?
Может, застарелая белая горячка сработала, не знаю. Есть такие люди, которые все время рядом с краем ходят. И в любой момент с ними это может произойти. А может, эта навязчивая мысль была с Рыжим с отрочества. В какой-то момент он понял, что и трезвость не помогает, и так называемый успех. Хотя, какой там успех? Съездил в Роттердам, выпил с какой-то шлюхой, вернулся в Екатеринбург, где вся стихотворная движуха состояла из десяти человек и никакого смысла не имела. Можно по-разному на это смотреть. Мотивы чужие мне были неинтересны, я думал о своих. Вообще, это игра такая, большинство поэтов в ней находятся. И в любой момент смерть их может забрать.
Ты тоже в этой игре?
Надеюсь, что нет, мне уже 38. Если до 38 дожил, уже можно и до 100 жить.
Пик тщеславия, когда ты понимаешь, что тебе дано что-то сделать в творческом смысле настолько хорошо, что после остается только умереть
Почему все поэты находятся на этой грани?
Сейчас найду фрагмент, который сегодня выписывал с утра из книги «Писатели и самоубийства» Григория Чхартишвили. «Человек убивает себя тогда, когда страх жизни становится сильнее страха смерти. С художником это происходит чаще, чем с обыденными людьми. Зато человеку искусства дана компенсация особого рода — он ведет игру, которая создает иллюзию победы над смертью. Кокто писал: „Писать — это убивать смерть“. Разумеется, игра со смертью предполагает возможный проигрыш» и из эссе Бланшо: «Чтобы писать, необходимо властвовать над собой перед лицом смерти, необходимо установить с ней отношение господства, если она для тебя нечто такое, перед чем теряешь выдержку, чего не можешь выдержать, тогда она похищает у тебя слова из-под пера, перебивает твою речь. Писатель больше не пишет, а кричит».
Чтобы качественно писать, нужно всегда максимально жестко ставить перед собой вопросы, всегда говорить так, как будто в любой момент может гильотина упасть и перерезать тебе горло. Мой приятель, который играл со мной в «Рыжем», говорил, что «Я всех любил, без дураков» — это липа. На самом деле ее запустил кто-то из друзей Рыжего. Якобы Коляда Николай был в этой квартире и видел настоящие стихи: «Люби меня. Пади на грудь. Хладеет тело, хотя не в этом дело». То есть какую *** (бред) он написал! Может быть, это такое доказательство того, что автор карает себя, ему кажется, что он не способен больше написать нечто вразумительное. И вот он берет, завязывает ремень вокруг шеи и вешается на дверной ручке. Такая версия есть.
Сделали очень слюняво
«Я покончу с собой в образе Рыжего, фильм — это приманка для тщеславного, я должен играть максимально посредственно, иначе попаду в капкан… Пусть фильм получится калом, не бывает хороших байопиков, *** с ним, с моей карьерой, даже творчество, если оно каждый раз заводит обратно в ад, зачем оно нужно?» — что ты подразумевал под «адом» здесь?
Пик тщеславия, когда ты понимаешь, что тебе дано что-то сделать в творческом смысле настолько хорошо, что после остается только умереть. Ад — когда ты доходишь до той безвыходной ситуации, когда должен убить себя. В итоге, приходится этот шаг не делать, но каждый раз к нему возвращаться.
Почему не бывает хороших байопиков? Что с ними всегда не так? В чем их общая проблема?
Бывают, но очень редко. От многих факторов зависит. Во-первых родственники. Во-вторых, деньги. В-третьих, художник, который за это берется. На каждом этапе будут возникать проблемы. Родственник хочет либо получить денег, либо обелить своего супруга или сына. Художник-режиссер хочется свои идеи впихнуть в это, а продюсер хочет заработать на этом. Некоторые берутся врать, что их интересует популяризация стихов. Что за бред? Их и так все читают.
А ваш байопик получился? Что ты про него думаешь?
Кино получилось очень красивое. Но мне его даже не показали, видимо, в страхе, что я начну ругать раньше времени. Мне пришлось проворачивать всякие мутные схемы, чтобы увидеть, вернее, услышать финальную версию фильма. Я попросил, чтобы в Геленджике на фестивале мне записали аудиодорожку, чтобы я смог понять, какие сцены в итоге вырезаны. Получился там, конечно, жесткач. История вообще не складывается. Все слишком в лоб. Сделали очень слюняво: все читают эти стихи, даже сын его читает своим детским голосом.
Если бы ты снимал фильм о Борисе Рыжем, каким бы он, фильм, был?
Я бы не стал этого делать, конечно. Материал, который снял Семён — отличный. Я бы, единственное, побольше импровизаций добавил. У нас была замечательная сцена. Рыжий приезжает на премию «Антибукер», с ним едет его друг Дозморов. Рыжий получает диплом, выигрывает деньги. Потом — вечеринка, пьянка. Он дерется с бардом, просыпается в гостиничном номере с лютого похмелья, Дозморов уже сидит пишет стихи, рассказывает Рыжему, что он дрался с бардами и читал стихи проституткам вчера. Рыжий говорит: «О, здорово!» Он выходит на балкон, закуривает и его рвет прямо с балкона, а Дозморов начинает зачитывать ему свои стихи. Потом у нас случается импровизация: Рыжий подходит к Дозморову и говорит: «Давай-ка тут рифму поправим». Получается так смешно, когда он на какие-то комические рифмы начинает возвышенные стихи Дозморова править. Всем понравилась эта импровизация, как будто мы случайно ухватили их подлинные отношения. За съемки штук пять было таких моментов. Если бы мы пожертвовали телевизионной структурированностью в угоду таких моментов, могло бы получиться настоящее кино — странное, в котором странность поэзии бы отображалась. Но там просто сделали какую-то шляпу, дай Бог, они все переделают. Да, в принципе, и так — ладно. Кому надо, тот и в этом увидит что-то настоящее.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»