Адам Кёртис: «Я люблю YouTube, там всё неупорядоченное»
К выходу нового фильма Адама Кёртиса републикуем интервью, сделанное после «Горького озера». В 2016-м «Сеанс» говорил с ним о методе, длине кадра, новых медиа, стабильности и видении будущего.
Адам Кёртис — один из важнейших документальных авторов, постоянно работающих на BBC, неутомимый исследователь парадоксов современной истории, критик простых рецептов и подходов в сложном (и все более усложняющемся) мире. Если вы смотрели его многосерийные монтажные фильмы «Ящик Пандоры», «Век эгоизма», «Власть кошмаров», «За всем следят машины благодати и любви», то вы, безусловно, знаете, почему новый фильм Кёртиса пропускать никак нельзя. А если не смотрели, то настоятельно рекомендуем вам это сделать немедленно. Это то, ради чего можно было придумывать телевидение.
«Горькое озеро» — история Афганистана как арены борьбы между Западом и Востоком, британской и российской империями, поток нетривиально смонтированного found footage и пристрастного анализа. Кёртис как автор никогда не играл в объективность, а сегодня наличие персонального видения вкупе с честностью и умом завораживает. Новый фильм он сделал специально для цифровой платформы BBC iPlayer, его никогда не показывали по обычному телевидению, и это совершенно развязало руки и без того отвязному автору. «Озеро» исполнено кинематографической красоты, закадровый голос, который обильно комментирует другие его работы, здесь подолгу молчит, давая насладиться сокровищами, обнаруженными в закромах BBC (Кёртис-исследователь ни в чем не уступит Кёртису-интерпретатору). Есть только одна опасность: на широком экране его фильм, разворачивающийся под звуки Nine Inch Nails и Джона Карпентера, может погрузить зрителя в состоянии тотального стального ужаса, от которого будет тяжело отрешиться, даже когда в зале зажжется свет.
«Горькое озеро» показывали по обычному телевидению? По BBC?
Нет, его не показывали по телевидению в обычном смысле этого слова. Я делал его специально для онлайн-системы BBC, которая называется BBC iPlayer.
Мне бы хотелось, чтобы фильм имел наркотический эффект.
А чем он по-вашему не подходит для телетрансляции?
Для телевидения он слишком длинный — 2 часа 16 минут, и по чисто формальным причинам они не смогли бы найти для него подходящий слот. Но это скорее формальность. А настоящая причина, конечно, в том, что телевидение Британии, а особенно BBC, потеряло свою гибкость, оно теперь очень предсказуемо и не выходит за рамки определенных представлений. Вообще, стрим-сервис iPlayer используется только для сетевых повторов того, что уже было показано в традиционном вещании. Но я вдруг подумал, что его можно использовать и для трансляции оригинального контента. Плюс системы в том, что туда можно залить фильм любой длины, даже 10-часовой. И я решил попытаться сделать фильм, который был бы свободнее, чем то, что сегодня выпускают в эфир в Англии. Фильм, создание которого не будет контролироваться на всех этапах. Я знаю, что телевидение у вас в стране полностью под контролем государства. У нас этот контроль имеет другие формы, но все равно он существует. Это контроль со стороны продюсеров, у которых довольно старомодные взгляды на то, как должно выглядеть телевидение. А работа для iPlayer от этого освобождала.
Когда вы говорите о контроле, вы имеете в виду институт редакторов-заказчиков? (Подробнее о принципах британского документального телевидения можно прочитать в интервью с Ангусом МакКуинном, Ником Фрейзером и Кевином Симом — прим. ред.)
Да, и их тоже. Дело в том, что большинство редакторов имеет довольно узкие представления о том, что хорошо и что плохо, как можно и как нельзя. Мне эксперименты дозволяются, пока есть какая-то возможность укладываться в рамки. Но сказать: пожалуйста, сделайте три часовых серии, — это немного не то же самое, что сказать: делайте, как сочтете нужным. Чего мне хотелось добиться в этом фильме — это больше экспериментировать. Не в журналистском плане, а в настроении и подаче. Мне бы хотелось, чтобы фильм имел наркотический эффект. Мне хотелось передать ощущение вторжения в Афганистан союзников или СССР. Ощущение, что эта страна намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Что двух критериев — «плохой, хороший» — для ее описания не хватает. И мне бы хотелось, чтобы зритель путешествовал вместе с фильмом по этой территории, как будто под наркотиками, чтобы он фокусировался на каких-то определенных моментах и тут же ускользал, чтобы смысл кристаллизовался и уходил.
Важно и то, что большинство людей смотрели его так, как мы сейчас разговариваем, на лэптопе, с наушниками. И мне хотелось, чтобы они потерялись в этом новом мире и почувствовали погружение во мглу, заснули и увидели сон.
А с обычным телевизором человек не погружается в это состояние?
Люди сидят перед телевизором, разговаривают друг с другом… Когда появилась возможность сделать фильм исключительно для сети, я за нее сразу ухватился. Потому что в сети можно было придумать эту журналистику ощущений, втащить человека в другое состояние. Люди сейчас проводят невероятное количество времени онлайн. И это времяпрепровождение радикальным образом отличается от прочего опыта. Онлайн — это мир грез. Но я бы не хотел утверждать, что интернет — это зло, которое уничтожает человека, мне бы просто хотелось использовать его свойства для того, чтобы обновить свой журналистский подход.
Меня сейчас больше всего интересует иллюзия сетевой демократии.
В кинотеатре «Горькое озеро» будет так же работать, как вы думаете?
Я очень волнуюсь перед театральным показом, есть несколько очевидных проблем: музыка в кино играет слишком громко, экран, возможно, слишком велик, а в помещении очень темно. То есть воздействие на зрителя во всех аспектах усиливается. Но я очень рад, что можно посмотреть, как это будет.
Главный вопрос, который возникает, когда смотришь ваши фильмы: как вы собираете материал?
Во-первых, я все же работаю на BBC и поэтому могу поехать в специальное хранилище недалеко от аэропорта Хитроу, там находится один из старейших в мире архивов теле- и киноматериалов (он существует с 1948 года). Но искать в нем что-то — это отдельная история, все нужно исследовать уровень за уровнем. Есть очевидные вещи, которыми многие и удовлетворяются, но есть и кое-что посложнее. Например, с 1980-х там складываются материалы, которые просто круглосуточно записывались с американских спутниковых каналов. Там есть и какое-то невообразимое количество не смонтированных записей. Того, что записывалось для новостных репортажей. Например, запись с оператором, которого подстрелили прямо в кадре, та, что есть у меня в фильме, я нашел буквально в шкафу в нашем офисе. Она там пролежала 14 лет. Или кадры с солдатом, который держит на руке птицу. Они были сняты лет десять назад. Просто оператор работал на какую-то новостную программу, и никто эти кадры не то, что не использовал, но даже скорей всего и не видел. Мне показалось, что я могу использовать эти материалы по-новому. Этот кадр с птицей — такой длинный, что втягивает зрителя в фильм, погружает его в новое состояние. Я устал от быстрого монтажа, который сегодня так часто используется и в новостях, и даже в кино. Мне кажется, очень важно дать зрителю возможность увидеть, посмотреть.
С конца 1980-х ни политики, ни журналисты больше не уверены, что они могут понять мир.
Во время поисков вы работаете с социальными медиа?
Да, интернет — прекрасное место для того, чтобы искать. Подчас, правда, не знаешь, куда именно нужно идти. И есть, конечно, риск потеряться в этом чарующем и фантастическом мире, но искать там очень интересно, можно наткнуться на что-то очень странное. Я люблю интернет, потому что это источник нефильтрованной информации. Я люблю YouTube. Там всё неупорядоченное.
Интернет дарит иллюзию того, что ты можешь выбирать…
Да, там полно иллюзий. Меня сейчас больше всего интересует иллюзия сетевой демократии. Вы, наверно, замечали, что в сети все очень злобные. Все только и делают, что пишут: «Это ужасно!» Или даже так: «ЭТО УЖАСНО!!!!». И вот есть такая иллюзия, что можно написать это, придут другие пользователи, лайкнут, потом ретвитнут: «ЭТО УЖАСНО!!!!» И как будто все хорошо. У меня есть завиральная теория, что сетевые бизнесы кормятся как раз за счет таких «злых» пользователей. Такие пользователи больше кликают. Трафик растет, реклама выпрыгивает с каждой новой страницы. Гнев как двигатель торговли.
Кстати, о злости. У вас в фильме упоминается афганская версия британского комедийного сериала «В гуще событий» (The Thick of It). Она действительно существует?
Да-да, это программа 2009 года. Там все тоже самое, что в британском сериале, только когда герои злятся друг на друга, они не орут, а просто достают АК-47. Это смешно. Это случайная находка. Многое рождается из случайности. Как, например, пленочная перфорация в личных кинозаписях американцев, которые строили плотину в Афганистане сразу после войны. Эти материалы для фильма сканировали в американской лаборатории, там решили не обрезать кадр, а я подумал, что это просто слишком красиво выглядит, чтобы кадрировать. Зритель может почувствовать медиум.
Красота вообще важна для такого кино, как ваше?
Да, конечно. У меня обычно два принципа отбора материала. Первый, конечно, журналистский: важно показать то, что еще не было показано. А во-вторых, не менее важно, чтобы картинка, которую я выбираю, мне нравилась. Чтобы она монтировалась. Чтобы она создавала настроение. То, что нравится мне, понравится и зрителям. Как тот солдат, который держит голубя. Тут нет какого-то особого сообщения, просто очень сильная визуальная информация. Современная журналистика не пытается создать настроение. Этот фактор исключен. А ведь настроение настолько же важно для журналистики, как и для художественного кино.
В чем проблема современной журналистики?
Проблема в упрощении. Современная журналистика, как и современная политика хотела бы все представить в упрощенном виде. Она устраняется от реальности. Мне бы хотелось в этом фильме вернуть ощущение реальности. Показать, как в этом самом моменте с солдатом и птицей — вот реальность, которую не нужно комментировать и монтировать. Она ничего не значит, просто трогает.
Но я все же оптимист. Я знаю, что стабильности нет.
Длинный план — это единственный способ показать, что что-то реально?
Да. Я и сам довольно быстро монтирую, и я часто об этом думаю. Быстрый монтаж в девяностые стал повсеместным. Мне кажется, что он связан со страхом перед миром, с глобальным непониманием мира. Мы вынуждены монтировать быстро, чтобы не увидеть случайно что-то лишнее, чтобы избавить себя от необходимости всматриваться. И мне кажется, что стоит вернуться к практике 1970-х, когда авторы просто снимали очень длинные кадры. Зрителя длинные кадры завораживают, за ними интересно наблюдать. Да, действительно, иногда приходится монтировать очень быстро, а иногда из монтажа складываются шутки. Но иногда просто нужно смотреть. Показывать и смотреть.
А вам не кажется, что как-то связаны короткий монтаж и короткая память современного человека? Интернет — это ведь тоже очень короткий монтаж, когда перескакиваешь с вкладки на вкладку в браузере.
Мне кажется, дело не в короткой памяти, а в потере уверенности. С конца 1980-х ни политики, ни журналисты больше не уверены, что они могут понять мир. Политики избежали сложности мира, передав рычаги управления обществом финансистам, которые как будто владели лучшим аппаратом и методами познания. А журналисты просто предпочли спрятаться в монтажных склейках. Интересно, что я попросту не мог использовать для фильма материал новостных передач конца 1990-х: там нечего взять, настолько все укорочено и смонтировано. И мне пришлось погрузиться в не смонтированные материалы.
Думаете, когда-нибудь ситуация может измениться? Политики могут измениться?
Конечно, все может поменяться. Мир это динамическая система. Иногда он меняется к худшему, иногда — к лучшему. Проблема в том, что современная система и социальные медиа как ее часть хотят от мира стабильности. Статики. Обратите внимание, как часто политики в наши дни говорят о стабильности, о том, что есть риск, которого нужно избежать. О том же говорят финансисты. Они поражены коррупцией и боятся будущего настолько, что не могут принять простой факт — невозможно удержать мир в состоянии стабильности этими разговорами, мир — это динамика. Он непредсказуем. И часть работы политика в том, чтобы уметь предвидеть такие перемены, видеть моменты, когда будущее становится реальным, когда нужно идти вперед и толкать общество вперед. Но чтобы это делать, нужно верить в будущее, иметь какое-то видение будущего. А сегодня таких идей нет. Посмотрите на свою страну, да и на мою тоже. Либералы в этом смысле даже хуже остальных, у них-то в отличие от консерваторов по определению должна быть некая прогрессивная идея будущего. Посмотрите на Хиллари Клинтон. Она как бы либерал, но все ее программы сводятся к тому, чтобы удержать стабильность. Того же самого от нас хотят социальные медиа, которые подпитывают нашу злобу и дают выпускать пар.
Но я все же оптимист. Я знаю, что стабильности нет. И нам, как бы мы ни старались уйти от этого, предстоит понять реальность и выработать свое видение будущего.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»