Денис Горелов

31 / 03 / 2007

Знак вопроса и многоточие

Эпоха реформации благосклонна к тем, кто успел загодя насидеть стартовую площадку еще при прежнем режиме. С этой точки зрения Андрей Эшпай безбожно опоздал: его полнометражный дебют «Шут» вышел в восемьдесят восьмом, на заре тоскливой эры недофинансирования, ощутимее всего бьющей по натурам тонким, уязвимым и мнительным, к каковым, без сомнения, можно было причислить и молодого автора. В «Шуте» слывущий клоуном десятиклассник, сын китаиста, незаурядная личность, изобретает новую религию самообороны «шу-те» — нечто среднее между у-шу и карате — систему устных контрударов по болевым точкам противничьей души (обычное средство защиты для людей с умом и характером, неспособных в силу физической немощи отбиться вручную). Среди армии нюхающих клей, слушающих рок и насилующих одноклассниц подонков, которыми с перепугу наводнило экран старшее поколение режиссеров, шут Валя Успенский более всего походил на проблемного подростка, а не на карикатурную перестроечную «молодеш-ш».

Федор Евгеньевич из дипломной короткометражки «Когда играли Баха» двадцать лет подряд жарил яичницу, делал зарядку и слушал позавчерашние хохмы переувлекся самой идеей боя, преступив главные заповеди восточных искусств: не нападать первым, не щеголять мастерством, не использовать силу во зло.

Иван Петрович в «Униженных и оскорбленных» в бессилье наблюдал чужое горе, обиду и подлость, умея лишь излить на бумагу свой угрюмый приговор мрачному срединовековью. Все трое застряли в мире лопухов, шлакоблоков и «черных» лестниц.

В этом мире мутные волны вечно бьются о ноздреватые бастионы набережных, в церквах квартируют бухгалтерии, а у неглупых детей вполне взрослые проблемы и взрослые напасти — лихорадка, падучая, каменное сердце и наклонности к суициду.

Как и у всякого добросовестного наследника русской литературной традиции, лучом света в двух с половиной картинах Андрея Эшпая выступает женщина — Евгения Симонова в «Бахе», Марина Маевская в «Шуте», Настасья Кински в «Униженных и оскорбленных». Так он их всех и снимает — вспышкой солнца в объектив, ухитряясь пустить зайчика по волосам даже в кромешной достоевской мгле. Женщина, перелезающая из туфелек в большие мужские тапки, способная озарить чулан, малогабаритку и съемную каморку под лестницей, — да вот не все дураки пользуются, следуя все той же литературной традиции, которая велит страдать.

Страданием эшпаева земля и полнится — но чистым и неизбежным страданием человека разумного, под хорошую музыку (что явно наследственное). Финальная панорама «Шута» по копченому кирпичу школьной коробки под минорную сонатину Моцарта в исполнении хора пятиклассников, средь зеленых кущ и вопросительных знаков завтрашних свидригайловых стала наилучшим из всех многоточий на юношескую тему.