Значит, ураган
Высказывания Егора Летова из интервью разных лет. Источники: Billboard, Rolling Stone, «Афиша», «Контркультура», «Молоток», «Наш», «Ровесник», «Тусовочка», «Я молодой», официальный сайт «Гражданской обороны». Подготовила Катерина Марсова
Мне все время, когда я иду по улице, кажется, что я не человек, а что-то вроде марсианина, замаскированного, загримированного более или менее удачно под гражданина. И в любой момент эта мимикрия, эта *** [обманка] может раскрыться, и тогда *** [конец]!
СЕАНС – 45/46
Вы что, не видите, что происходит? Почему такие изменения погоды, ураганы, стихийные бедствия, катаклизмы. Земля скидывает с себя разную дрянь. Происходит уничтожение биосферы в виде человечества. Трагического в этом ничего нет. Вид жизнедеятельности, коим является цивилизация, подошел к концу.
Можно сказать, что война проиграна в этом мире, притом что художник остается непобежденным. Вообще, любое дело по своей сути уже изначально проиграно, потому что само существование человека трагично. Цитируя Киру Муратову, в самой жизни есть нечто ужасное.
…что касается радикализма, я считаю, что любое движение — пускай оно будет музыкальное, политическое или еще какое-то — имеет право на существование и интересно только тогда, когда оно нарушает общепринятые законы, рамки и нормы. В экстремальном состоянии любое искусство — это проявление войны, это нарушение существующих канонов.
…человек тогда начинает радоваться жизни и по-настоящему жить, когда он доходит до максимального состояния на уровне самоубийства, смерти, состояния выбора. По сей причине мы стараемся все делать энергично, здорово и весело. Те, кто нас не знает, сильно удивляются и даже испытывают шок, когда видят, что в жизни мы люди веселые и очень контактные. Мне вообще нравится жить. То, что я делаю, — это религия жизни.
Ситуация меняется — надо действовать поперек ситуации. Есть песня «Я всегда буду против», но я в той же степени могу спеть и «Я всегда буду за». Когда ситуация меняется, каждый раз это ловушка для дурака. Для умного человека это трамплин, чтобы скакнуть на следующую ступень. Вот о чем вся наша музыка, игры в политику, выходы из политики, действие или демонстративное бездействие. Иногда бывает, что бездействие — это гораздо более круто, чем действие.
…мой жизненный опыт самым наглядным и жестоким образом ежедневно доказывает мне, что ежели не сопротивляться, «собрав всю волю воедино», накатывающему на тебя жизненному потоку, колесу инерции, рутине бытия, пустить себя на самотек, неизбежно наступает самая плачевная, самая позорная, самая омерзительная и чудовищная развязка ситуации, в которой находишься. Ясный взгляд и жесткий непрерывный контроль необходимы в каждом действии, в каждом помысле, иначе неминуемо оказываешься втянутым в самый зловонный водоворот собственных нечистот и крайне плачевных обстоятельств. Все беды — от безделья, безволия и равнодушия.
Я ответственен за то, что я делаю объекты и посылаю их в мир. И делаю их настолько точно и совершенно по отношению к тому, что чувствую и осознаю — или не осознаю. Все, что происходит дальше, — это все из области «мартышка и очки». Меня это крайне занимает и забавляет. Лопатой можно что-нибудь откопать или, наоборот, зарыть, а можно и родственника зарубить. Ответственен ли Вернер Херцог за то, что Ян Кертис, лидер Joy Division, если кто не знает, посмотрел его фильм, пошел и повесился?
Тут был печальный момент: мне пришлось отказаться от собственной концепции того, что собой представляет концерт. Раньше мы доводили себя до животного состояния. Помню, у нас было выступление на одном новосибирском фестивале, когда мы принципиально решили: не репетировать! Я задавал ритм и орал, а в зале творилось что-то невообразимое: люди валялись, дрались, кровища летела. Вот это я понимаю, вот это концерт. Но потом я неожиданно понял, что после перестройки с публикой что-то случилось. Ей нужно, чтобы было хорошо сыграно, чтобы было красиво спето, — для меня это стало шоком. Я несколько ночей вообще не спал — думал, что нужно прекращать.
Я пережил смерти многих близких мне людей. И каждый раз во мне образовывается черная дыра. Вот живешь, и твой внутренний мир — тобою же сотканный ковер из людей, мест, событий. А потом раз — в одном месте дыра, в другом… И эти дыры навсегда, их уже ничем не затянуть. Эти все люди, они ведь тоже часть тебя. Когда умерла мама, я сочинил песню «Моя оборона». С каждым умершим человеком у меня теперь ассоциируется песня, написанная сразу после его ухода.
Ведь никто не возвратился оттуда объяснить наш щемящий отчаянный свет — значит, злые пузыри и небо, как кофе. Ведь никто не возвратился оттуда оправдать наш безобразный оскаленный стыд — лишь дрянные костыли и небо, как кофе. Ведь никто не возвратился оттуда, чтоб унять наш коренной вопросительный страх, — остаются только желуди и небо, как кофе. Такая песня. Чем дальше я, в принципе, живу и смотрю вокруг себя, тем больше понимаю, что личность человека — я банальные вещи сейчас говорю — не просто не значит ничего, а об этом даже думать не стоит, я считаю. Происходят определенные эволюционные процессы. Эволюция к человеку не имеет никакого отношения.
Если человек живой, так он всегда живой, а если мертвый, то его уже не реанимируешь. К тому же кто-то же должен что-то делать! Никто ничего путного не делает и не создает! Я уже брал паузы по два года, по три, и что я вижу? Как ничего не было, так и нет. Как замолчал, так тишина и повисла, и висит, и висит. Так полежишь, покуришь и «опять себя смешить».
Я считаю, что мы лучшая группа в стране, однозначно. И были, и надолго останемся, потому что даже и альтернатив нет, и сравнивать не с кем.
Мне повезло, что завклиникой хорошо ко мне относился и многие вещи прошли мимо, но я видел, что происходило рядом. На моих глазах человека закололи галоперидолом до такой степени, что он действительно сошел с ума. А потом на контрасте аминазин,
и он превратился в растение. А ведь интересный художник был, сюрреалист местного значения, его родители в клинику сдали. Он постоянно рисовал женщин без лица. У него даже выставка была в Омске, которую страшно обосрали в местной прессе. Он сделал некий триптих — две женщины без лиц и гипсовый ящик. Когда собралась публика, он ударил по ящику молотком и оттуда вылетели голуби. И его сразу в психушку. Был еще совершенно анекдотический персонаж — простой рабочий, которого после смены повели вместе со всеми смотреть учебно-пропагандистский фильм про угрозу ядерного взрыва. Его вдруг так этот фильм разобрал, что он прямо с сеанса помчался в бомбоубежище и заперся там. Несколько дней никому не открывал, говорил, мол, а вдруг у вас там взрыв и всякое такое. А потом, когда явилась тетка, местный парторг, вдруг приоткрыл железную дверь и показал ей член. Вот тут его и взяли.
Что думают профессионалы, меня совершенно не трогает и никогда не трогало. Вообще все, что касается большинства, к нам и вообще к живому творчеству ни малейшего отношения не имеет. Студии, записи, промоушн — это из области товарно-денежных отношений. Это не искусство, не музыка — попс, собственно говоря.
Это, с одной стороны, очень хорошо! Но очень жалко Хиддинка. Дело печальное и неблагодарное, и, скорее всего, проигранное. С нашими говнюками невозможно не то что там выйти куда-то, на какой-нибудь,так сказать, футбольный форум, но и просто не опозориться в планетарном масштабе. Ибо имеют менталитет, не поддающийся ни воспитанию, ни обучению при невиданном внутреннем самовозвеличивании и «избранности», что вообще почему-то свойственно нашему человеку. А тренер очень хороший, но совсем не для нас.
Любовь, по-моему, вообще вещь весьма страшноватая. В обычном понимании. Все настоящее вообще страшновато. Для правильного индивидуума. […] Я вот совершенно трезво и искренне сейчас говорю — все мои песни, или почти все, — именно о любви, свете и радости. То есть о том, каково, когда этого нет! Или каково это, когда оно в тебе рождается, или, что вернее, когда умирает.
Это все было пиратство. Причем в версиях издательских, к нам отношения не имеющих. Самый яркий пример — песня «Об отшествии преподобнаго», которая, по идее, резко обрывается, и это очень важно для авторской концепции, как если бы человека долго вели с завязанными глазами, он в некий момент занес ногу, чтобы шагнуть, а там обрыв, и повязки на глазах нет. А на изданном материале какие-то деятели на студии решили, что это неправильно, и закончили фейдом, закруглением, нас не спросив и не поставив в известность. Чем разрушили напрочь концепцию всего альбома. Таким же манером на акустической пластинке Янки к песне «Столетний дождь» была прилеплена фонограмма шума дождя, хотя песня вовсе не про дождь и никакого отношения к нему не имеет… К сожалению, в нашей стране то, что выходит, не всегда имеет отношение к тому, что задумано. Всегда находится куча людей, которая из каких-то самодеятельных соображений решает, что так будет лучше, красивше, умней и так далее. Причем это не обязательно враги, а вроде бы даже и близкие люди.
Просто в некий момент возникает ситуация, когда в группе нет коллектива или в коллективе нет группы. Каждый живет сам по себе. А разлад возникает из первой мелочи. Я человек не мелочный, но с какой-то маленькой штучки, допустим, человек не отчитался, что пошел… в ресторан, начинается развал. Не то, что он должен отчитаться, честь отдать, но надо просто сказать: мол, я туда-то пошел, ничего? Получается, вот с этого все и начинается… Вот представьте себе ситуацию: вы находитесь в окопе во время войны. Если кто-то во время обстрела куда-то побежал, он же должен сказать, куда: за патронами или он сдаваться побежал? Понимаете? Это очень важная вещь.
Вот там вот кричат люди сейчас перед сценой. Я раньше думал, что они вообще ничего не понимают, что я хочу сказать. Что им важна прежде всего форма, основанная на экстриме и протесте. Но потом я начал общаться со своими слушателями на форуме нашего сайта и понял, что очень многие понимают. Пусть по-разному понимают, обрывочно, определенными периодами — но ведь понимают. Наша музыка — она как слоеный пирог, и каждый находит в этом пироге свой слой. Пусть некоторые слои противоречат друг другу, ну и фиг с ним: чем больше таких слоев, тем лучше и для нас, и для слушателей. Я бы хотел, чтобы этих слоев было бесконечное количество.
Мне приходится играть, и я буду играть, пока я живой. Как поет Гребенщиков: где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? Нет никакой такой шпаны. Стало быть, это будем мы — старая шпана, которая будет до конца мочить и воевать. Я очень понимаю Шевчука, который продолжает добротно делать свое дело, не то что какой-нибудь «Чайф». С Шевчуком я раньше воевал — песни его каким-то говном постоянно поливал, сейчас не могу ничего сказать. Он такой нормальный, здоровый мужик, который много испытал и боли, и горечи, и того-сего, который до сих пор что-то делает, и воюет, и не собирается сдаваться.
Я бы за проявление *** [пофигизма] (если бы была у меня такая веселая власть) расстреливал на месте без суда и следствия. И притом — из самых гуманных побуждений и соображений. Весь стыд и позор, который мы повсеместно ныне наблюдаем и имеем, коренится лишь в одном — в равнодушии, которое позволил себе сперва один, затем другой, третий, — и оно разрослось, как мясо, как опухоль, как глист какой.
Те, кто «они наблюдают», с ними лучше вообще не встречаться и ничего о них не знать. А с теми, которые «я их увидел», лучше не расставаться.
В какой-то газете написали, что некий человек видел, как шла «Гражданская Оборона» по улице, увидела лужу, к ней припала и стала воду пить. Потом встали все, такие настоящие панки, все в грязи, и дальше пошли.
Когда говорится «белые солдаты» или тому подобные вещи, это не загадки «кто бы это, угадай», и не какое-то вещество, как некоторые думают, и не мумий-троллевская галиматья, это натуральные белые солдаты. Кто понимает, тот понимает и улыбается среди войны.
Из-за переизбытка экспонатов мой «музей дураков» закрылся навсегда. В некий момент стало ясно, что вся окружающая реальность являет собой музей дураков, который надо не пополнять, а пытаться от него отгородиться всеми силами.
Вообще, все, что всегда было и будет, — это знание. Оно кругом. Вот в деревне за окошком. В коте моем, который на матрасике спит. Знание не принадлежит никому лично. Так же, как и мои песни в высшем смысле не принадлежат лично мне. Или наоборот: знание принадлежит всем. Мне вот постоянно кажется, когда я встречаю что-нибудь настоящее, что это — я. Я впервые когда Doors услышал… или Love… или песню «Непрерывный суицид» — первое, что во мне возникло, это фраза: «Это я пою».
Они никогда себе не сознаются, они непременно себя *** [обманут], они найдут любой миф, любую причину для оправдания и защиты своего сытного будничного постыдного самопродолжения. И они всегда для себя были и будут правыми, сильными и хорошими, а ты — недочеловеком, достойным лишь презрения или в лучшем случае жалости. Пластмассовый мир победит. Да и *** [хрен] с ним! Главное поспеть.
Был да умер — не грустно, не смешно. Об этом у нас очень много песен, кстати говоря. И «Прыг-скок», и все прочее. Нас вообще всегда воспринимают не так: если хвалят, то не за то, если ругают, тоже не за то.
И Матросов, и Махно, воюющий единовременно на всех фронтах, и Высоцкий, и Шукшин, и Тарковский — каждый истинно живой каждым своим честным, горьким и ликующим действием как бы затыкает собой некое чудовищное метафизическое дуло, хоть на пару мгновений. И тут не важно, чем придется платить, какой карой… главное, что амбразура пару секунд безмолвствовала. Главное, что вражеское орудие выведено из строя хоть на пару секунд. Значит, свои получили передышку. И тут не важно, узнает ли кто об этом, поймет ли… если даже окажется, что ты один такой *** [гомосексуал] на всей планете, все равно надо взрывать и затыкать.
