Лидия Маслова
Лидия Маслова

Жизнь неизбежна


Распространено романтическое предубеждение, будто наибольший эстетический и эмоциональный эффект производят фильмы, рассказывающие о трагической невозможности жить. Наверное,
это предубеждение основано на наблюдениях, что попытки жизнеутверждающего подхода режиссеров к окружающей действительности часто оборачиваются фальшивым бодрячеством, приукрашиванием мрачных сторон, смягчением острых углов и в конечном итоге
каким-то оптимистическим соцреализмом. Алексей Попогребский в «Простых
вещах» ничего не смягчает и не приукрашивает, но все равно примиряет зрителя с жизнью каким-то другим, неочевидным, незаметным образом. Не рекламируя тот факт, что жизнь прекрасна,
но, скорее, констатируя, что она неизбежна. Так же незаметно для пациента,
наверное, наступает действие наркоза,
который дает ему главный герой, врач-анестезиолог Сергей Маслов.

В названии картины нет никакого интеллектуального кокетства или иронии:
мол, с виду вроде бы все элементарно, а
на самом деле простая история иллюстрирует сложную философскую конструкцию. Речь действительно идет о самых
простых, базовых вещах — о страхе смерти и инстинкте выживания, о необходимости жить, даже когда ощущение такой
необходимости притупилось и запылилось. Коротко говоря, о том, что жизнь и
смерть — самые простые вещи, не требующие объяснений, потому что они объясняют сами себя, а заодно и все остальное,
что может быть человеку непонятно.

Показать на экране жизнь гораздо
легче, чем смерть: ведь даже мертвое
тело — это не сама смерть, а, скорее, ее
результат, след, оставленный ею на поверхности жизни, внутри которой она
всегда таится как ее обязательная составляющая. Получая жизнь, ты в одном
«пакете» вместе с нею всегда получаешь
и смерть, лежащую до поры до времени
где-то на дне.

Все, что может лежать сверху, обстоятельно и по порядку показано в
«Простых вещах». Вот герой в стерильной маске за работой, вот его коллеги
развлекаются после смены разгадыванием кроссворда, вот юная барбиобразная блондинка Ксюша из регистратуры, которая никак не выгонит родителей на дачу, а чтобы водить ее в кино,
40-летний Маслов уже слишком большой мальчик. Вот бар «На дне», где в
кои-то веки герой выпивает на свои и
даже угощает компанию, получив «налог на честность» с пациента, который
был готов выложить ему 500 долларов
за анестезию-люкс, не допустив мысли,
что сумма указана в российских рублях.
Вот коммуналка, где одна соседка Маслова — старушка, которую он называет
«трамвай» за неспособность свернуть с
намеченной траектории из комнаты на
кухню и обратно, а другой сосед –
мигрант-гастарбайтер, закатывающий
праздник в ресторане по случаю трудоустройства шофером к голландцу. Вот,
наконец, жена, которая в ответ на жалобы Маслова, не знающего, как воспитывать ушедшую из дома дочку («Вот
был бы парень, а то с бабами…»), объявляет, что скоро будет ему и парень,
хотя, с точки зрения будущего отца, это
чистое безумие, потому что жить им
всем попросту негде.

Действие «Простых вещей» помещено в Петербург не только потому, что
для режиссера принципиальна бедность героев, позволяющая создать ситуацию своего рода нравственного
экзамена… В московской городской
фактуре многовато гламура, по своей
природе отрицающего смертность, конечность человека как таковую, и в этом
контексте не то что произносить слово
«смерть», но и вспоминать о ней как-то
неловко. В жизнь Сергея Маслова
смерть нагляднее всего входит в облике
некогда прославленного актера Владимира Журавлева, завещавшего свою
квартиру фирме в обмен на ежедневный
обезболивающий укол до конца дней.
Наивный Маслов, ознакомившись с
рентгеновскими снимками необычного
пациента, начинает делать ему уколы,
думая, что Журавлев не знает, как мало
ему осталось жить. Тот, однако, вступает
с врачом в свою игру, искушая его возможностью сделать все равно обреченному больному последний укол и унаследовать подлинник Репина, который
позволит Маслову поправить жилищные условия. Тут даже не так уж важно,
поддастся ли герой искушению и каков
будет результат неуклюжих манипуляций с картиной. Скорее, интересен сам
процесс его общения со смертельно
больным стариком. Старик ни в какой
жалости или сострадании не нуждается,
а наоборот, ведет себя довольно снисходительно с окружающими — как человек, понявший нечто такое, что им
еще нескоро откроется. Это «нечто»
сформулировано в стихотворении Тютчева, которое на прощание Журавлев
читает своему врачу, — о бесполезном
страхе смерти и бессмысленной зависти
к тем, кто еще не ощутил, насколько
смерть близка и неотделима от жизни.
Анестезиолог Маслов по профессиональной необходимости постоянно
имеет дело со смертью, но с чужой и
для него как бы абстрактной. Он опасается внезапной смерти сложного пациента, когда просит менее впечатлительного коллегу подменить его, или может
теоретически рассуждать о том, сколько
мог протянуть валяющийся на тротуаре
бомж, когда-то лежавший перед ним на
операционном столе. Но вряд ли он
чувствует ежесекундную реальную возможность собственной гибели. На то,
что вероятность смерти — некая предусмотренная жизнью константа, автор
прозрачно намекает, отправляя пьяного
героя под колеса автомобиля и на некоторое время оставляя нас в неведении,
чем завершилось его столкновение с
машиной. Однако на этот раз обошлось,
и в финале Маслов, готовящийся стать
одновременно отцом и дедом, приветственно кричит: «Бабы — дуры!» своим
жене и дочке.

«Бабы-дуры» никак не планировали
заниматься репродукцией, воспроизводить «жизнь на земле», но, как оказалось, это дурацкое дело настолько
простое и нехитрое, что никаких специальных планов и проектов на счет не
требуется: жизнь так же непредсказуема
и непобедима, как и смерть.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить