Забудь свое имя и стань травой — «Лермонтов» Бакура Бакурадзе
В этот день в 1814 году родился Лермонтов. Родился, вырос в стесненных обстоятельствах, написал важнейшие русские тексты, перессорился с белым светом и с самим собой и погиб 26-летним юношей. В день его рождения публикуем замечательную статью Юрия Сапрыкина о фильме «Лермонтов» Бакура Бакурадзе. Картина завтра выходит в прокат.
Вдали синеют горы. Под ними раскинулись долины, текут бурные реки, шумят подернутые позолотой леса. Скачут кони, блеют овцы, вьются охотничьи собаки. Где-то внизу на этом фоне теряется маленькая фигурка. Это великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов.
Возможность человека — «Лермонтов» Бакура Бакурадзе
Главный герой фильма «Лермонтов» — без сомнения, природа. Вопреки всем литературным и биографическим ассоциациям, включая сохранившиеся живописные полотна самого Лермонтова, это не романтически увиденные пейзажи и ландшафты — не стихии и бездны, не буря и натиск, даже не тучка или дубовый листок, которые катятся куда-то, гонимые жестокой судьбой. Это вечное и неподвижное величие. Пушкинская «равнодушная природа», которая будет «красою вечною сиять» и за твоей, поэт (и твоей, читатель), гробовой доской. Лес, горы, степь, занимающие все пространство кадра, остаются безучастны и к играющей где-то у подножия «младой жизни», и вообще ко всему человеческому. По сравнению с ними, наверное, не может быть достаточно великим ни один поэт.
СЕАНС — 91/92
Он цель — но и сам уже у цели
Герои Лермонтова часто сняты со спины, мы как бы смотрим на природу их глазами, а от смотрящего остается лишь затылок. Режиссер Клим Козинский недавно писал об этом приеме в своем телеграм-канале на примере фильма «Орудия» (предельно далеком от «Лермонтова»): герои, снятые со спины, как будто лишены субъектности, они лишь пешки, фишки, персонажи компьютерной игры, где за пультом неведомо кто. «Обстоятельства». Все внимание переносится с лица, с личности — там нечего рассматривать — на траекторию движения. У Бакурадзе, напротив, лица предельно интересны, хотя каждое в каком-то смысле остается тайной — мы не всегда понимаем, о чем эти люди говорят, чего добиваются и кто кому кем приходится (желающим получить исчерпывающую информацию даже не о биографии Лермонтова, хотя бы о его последних днях, лучше обратиться к «Википедии»). Траектории движения сумбурны, а конечный пункт заранее известен, просто кто-то достигнет его в пределах фильма, а кто-то… Впрочем, в масштабах леса и гор это несущественно. Что до субъектности — да, она тут растворяется в пейзаже, но не как в игре The Last of Us, скорее как на картинах Каспара Давида Фридриха. Маленький человек (мы видим лишь затылок) смотрит на огромный, прекрасный и страшный мир, открывшийся перед ним.
В своей недавней книжке о Фридрихе «Магия тишины» Флориан Иллиес пишет: «Природа замирает, когда Фридрих смотрит на нее, для него она задерживает дыхание — и это заставляет умолкнуть людей, стоящих или идущих на картинах перед ее лицом… Бескрайняя меланхолия (Sehnsucht) струится из всех картин Фридриха, как неповторимый свет»1. Меланхолией пропитан и «Лермонтов»: это не позерский байронический сплин, а ровное сумеречное свечение. Тихий закат. Как в давней аннотации к виниловой пластинке «Аквариума» — «теплые краски ранней осени». Природа готовится замереть, чтобы снова возродиться, человеку уготована иная судьба. Меланхолия не переживается им, но зовет его, направляет к конечной точке. Планета Меланхолия, магнетическое влечение к смерти.
1 Иллиес Ф. Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024.
Пожалуй, самый подходящий кинематографический референс к «Лермонтову» — фильм Гаса ван Сента «Последние дни». И то и другое — кино о большом, но еще не реализовавшемся художнике, преждевременно проживающем последний отрезок жизни. В обоих фильмах главные герои долго бродят по лесу, будучи сняты со спины. Оба на первых минутах лезут купаться в водопад. Герой ван Сента (в котором без труда опознается Курт Кобейн) сводит счеты с жизнью сам; Лермонтов у Бакурадзе использует для этого Мартынова. Тот тоже в каком-то смысле не субъектен — он инструмент, спусковой крючок, исполняющий свою миссию без гнева, страха и удовольствия. И Лермонтов, глядя ему в лицо, впервые спокоен и собран. Он цель — но и сам уже у цели.
Он сам зажег огонь, который выжег его изнутри
Знание, что Лермонтова играет стендап-комик Илья Озолин, сразу запускает некоторую цепочку ассоциаций — связанную даже не с именем артиста, а с самим жанром. Но Лермонтов здесь не смешной — и, к счастью, не пытающийся смешить (за вычетом неожиданного финала). Он растерянный. Заблудившийся. Какой-то мелкий. Но прежде всего — бесконечно уставший. Его куда-то несет — подальше от людей, к лесам и водопадам, — но, скорее, по инерции. Он то и дело пытается к кому-то припасть, прильнуть — но тоже минуя людей: то к коню (судя по умным глазам, конь единственный, кто его понимает), то к собаке (та вертится и вырывается). Он жутко не выспался, и это уже навсегда. Даже оказавшись наедине с красавицей — это Екатерина Быховец, дальняя родственница и близкая конфидентка, последняя, кто видел его перед дуэлью, — он жалуется и сетует. Хочет опереться на нее, положить голову на плечо. Хриплым шепотом, на последнем дыхании, читает собственные строки, единственный раз за весь фильм. «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана».
С водопада начинается еще одно большое произведение о человеке, чье время вышло, а он еще того не знает: «Смерть Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова. Это эпиграф из Баратынского, процитируем его полностью:
Взгляни на лик холодный сей,
Взгляни: в нем жизни нет;
Но как на нем былых страстей
Ещё заметен след!
Так ярый ток, оледенев,
Над бездною висит,
Утратив прежний грозный рев,
Храня движенья вид.
Тыняновским Грибоедовым двигал цайтгайст, дух времени, среда, из которой вышли будущие декабристы — «люди с прыгающей походкой». С подавлением восстания сменился ветер, появились новые люди, другой антропологический тип — и Грибоедову стало нечем дышать, некуда жить. Лермонтову у Бакурадзе не на кого пенять: люди все те же — и даже если разговаривают на современный манер (как Андрей Максимов в роли Бенкендорфа), они чисты и благородны, даже Мартынов. «Ярый ток», что двигал поэтом, пришел к нему не извне, он был внутри — а теперь замер, угас.
Истина где-то там
Мережковский в статье о Лермонтове вспоминал древнюю легенду, упоминаемую Данте, — об ангелах, которые в начале времен не смогли сделать выбор между Тьмой и Светом и были посланы на землю, приняли облик людей, чтобы прожить жизнь и сделать свой выбор. О том, что Лермонтов соткан из противоречий, говорили уже современники, опираясь на внешнее впечатление. «Тяжелый взор странно не согласовался с выражением детски нежных и выдававшихся губ», — писал Тургенев. «Глаза его имели магнетическое влияние» — и тут же «разговор его похож на то, как будто кто-нибудь скребет по стеклу» (именно так говорит в фильме Илья Озолин). Потусторонний голос, послание из иных миров, звучащее в его стихах, — «по небу полуночи ангел летел, // И тихую песню он пел», — расслышал уже Серебряный век. В Лермонтове, каким его увидел Бакурадзе, нет ни райского сияния, ни адского огня, он не вестник и не сверхчеловек — он просто человек, человек вообще, переживающий определенную фазу жизни. Противоположности схлопнулись, проводка сгорела. Он сам зажег огонь, который выжег его изнутри.
«Пассивность человеческих фигур у Фридриха, — пишет Иллиес, — это именно что прием, который активизирует всех остальных. Его современников. И нас. Эти фигуры приглашают нас посмотреть на мир их глазами. Они заставляют нас задуматься о нашем взгляде на мир»2. Уставший Лермонтов бредет по осеннему лесу, мы видим его с затылка, мы поневоле смотрим на мир его глазами. Глазами человека, пережившего разочарования и расставания, уставшего от дурной бесконечности одного и того же — сплетен, интриг, мелких страстей, замыслившего побег и не способного сбежать. Человека в параличе чувств. Это точно про первую половину XIX века?
2 Там же
«Я видел сон про мир через двести лет, — говорит Лермонтов Кате Быховец, — там все то же, что у нас, и ничего интересного»
Отказавшись от того, чтобы визуализировать поэзию, объяснять поэзию, сводить ее к биографическим подробностям, Бакурадзе остался верен своему герою в главном: Лермонтова неудержимо тянет из мира людей — к лесам, горам, водопадам. И еще дальше: туда, за пределы этого мира. Выстрел Мартынова он принимает с тем же холодным восторгом, что триеровская Жюстин — приближение заветной планеты. Истина где-то там.
В заключительной сцене, уже после всего, Лермонтов играет в бильярд с французской путешественницей Адель де Гелль — и впервые раскрывается как стендапер: декламирует не просто лукавые стишки, а какие-то кавээновские речевки: «Если с кием ты герой, будет бутерброд с икрой». При появлении мужа Адель он бросает кий, выскакивает в окошко и мгновенно исчезает. Из окна, из кадра, из мира — туда. Именно в этот момент звучат слова, которых не досталось Лермонтову ни в фильме, ни в жизни: «русский гений, равных которому не было».
Мир ловил его, но не поймал.
Читайте также
-
Что-то не так с мамой — «Умри, моя любовь» Линн Рэмси
-
Хроники русской неоднозначности — «Хроники русской революции» Андрея Кончаловского
-
Памяти лошади — «Константинополь» Сергея Чекалова
-
Предел нежности — «Сентиментальная ценность» Йоакима Триера
-
Это не кровь, просто красное — «Франкенштейн» Гильермо дель Торо
-
Вот так убого живем мы у Бога — «Ветер» Сергея Члиянца