Имя мне Йетилион — Некросказки Андрея Мертвого
13 и 14 августа в Ижевске, Владивостоке, Новосибирске, Тюмени, Иркутске, Красноярске, Ростове-на-Дону и Санкт-Петербурге в рамках ретроспективы некрореалистов покажут «Йетилион» — новую работу Андрея «Мертвого» Курмаярцева. Об этой и других работах классика некрореализма читайте в портрете Глеба Сегеды.
Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека.
И спросил его: как тебе имя?
И он сказал в ответ: имя мне легион, ибо нас много.
И много просили Его, чтобы не высылал их вон из страны той.
Паслось же там при горе большое стадо свиней.
И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них.
Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули в море.
Евангелие от Марка 5:8-13
Впервые живьем Андрей «Мертвый» Курмаярцев появляется в документальном фильме Игоря Безрукова «Эутаназия». Там, в образе не то следователя, не то психиатра, несговорчивого парня отстраненно допрашивает Евгений Юфит: «Где работаете? — В крематории. Чем занимаетесь? — Да ничем, в общем-то… иногда рисую. — Что рисуете? — Трупов. — А почему трупов? — А что еще рисовать, ничего больше и не умею».
Однако к тому моменту Мертвый уже был не только матерым некроживописцем, но и режиссером вероятно, самого «цимесного» некрореалистического опуса с поэтическим названием «Мочебуйцы-труполовы». На первых публичных показах беззвучная лента вызывала традиционный для некрокино скандал и балаган. Причем наиболее рьяное возмущение исторгали сами же участники некроперформансов, понося современное искусство и требуя вернуть билеты.
Любой системе когда-нибудь придет конец, но смерть останется и после
Секрет непреходящего успеха суицидального попурри заключается в эффекте обманутого ожидания. Очарованный названием зритель готовится к пресловутому «некро», забывая про равновесный ему «реализм». Между тем, гиньольные патологии и потусторонняя замогильность, ассоциируемая с оккультными течениями эпохи и некропольной культурой Петербурга, некрореализму бесконечно чужды. «Тот же Мамлеев какой-то мрачный и тяжелый, — комментирует эту разницу Мертвый. — У него скорее демонология. Смерть всегда показана с каким-то особым цинизмом и садизмом. Ничего веселого». Некрореализм, бросающий вызов в том числе и западной готике, вовсе не стремится абсолютизировать смерть. Бледнолицые утопленники и совокупляющиеся трупы в творчестве Мертвого столь гротескны и идиотичны, что их мортальность всегда остается под вопросом.
По совету Юфита для «Мочебуйцев» Мертвый отобрал самые зверские эпизоды самоубийств с подробным изображением гнилостной эмфиземы и торфяного дубления (результат талантливого наложения зомби-грима), вырезав привычные для некросворы кривляния. Пышные метаморфозы трупных изменений здесь складываются в законченную контрэстетику, которую некрореалисты позднее будут развивать уже в живописи и постановочной фотографии.
Новый же фильм «Йетилион» Мертвый снимал по старинке: где-то в безлюдных петергофских камышах, не торопясь — на создание короткометражки ушло шесть лет. Без бюджета — советскую пленку оцифровывали на собранном режиссером фотостанке. За время съемок шерстистые костюмы и медицинские халаты примеряли Олег Котельников, Александр Аникеенко, Евгений Юфит с сыном Тимофеем. «Мертвый стоял напротив и кричал, указывая куда бежать, чуть выше с другой стороны командовал Юфит. Вокруг шумели камыши, ничего не видно и не понятно, — вспоминает съемки художник Иван Стрельцов, сыгравший Йети в нескольких сценах. — Они бесконечно орут — беги левее, нет, правее, — все смешивается, ты перестаешь понимать, что происходит… и, видимо, в результате этого случается именно то, что нужно. Это такой структурированный хаос».
Там, где в перестройку говорилось о вездесущем разложении, в наше время речь уже идет о непредсказуемых мутациях
В 80-х на первые некросъемки обычно отправлялись за город к глухим ж/д станциями, где никто не возмущался ребяческим дракам и выбегающим из леса перебинтованным мужикам. По словам «бывшего некрореалиста» Кости Митенева, к Юфиту приходили стихийно все кому не лень, а сценарий начинающим актерам объясняли прямо на месте. «Однажды приходит один такой чел, которому Юфа пообещал главную роль. Спрашивает: „Что нужно делать?“ Юфа говорит: „Все просто: ты выбежишь из леса и бросишься под поезд — ноги-руки разбросает в разные стороны… но потом-то я пущу пленку в обратную сторону, ты соберешься из кусочков и убежишь в лес!“ Парень побледнел, покивал и больше я его никогда не видел».
Гомункула больного детского воображения и архаической образности можно считать прямым оммажем вождю некрореализма
Простейший трюк эпохи немого кино действовал сразу на нескольких уровнях словно семантический киноаттракцион. На глазах зрителя из под колес отбывающего поезда выпрыгивал новорожденный труп (его роль в итоге исполнил Зураб — манекен, найденный в Институте судебной медицины). В судорожных попытках собрать расчлененное целое из множества кусочков есть как сатирический жест, так и раблезианский гогот, как апология советской некрофилии, так и танцы на ее костях. Спустя четверть века все тот же, хоть и заметно потасканный, «нетруп» продолжил свою «бодрую» и «тупую» жизнь в новых постмортальных состояниях. В «Йетилионе» происходят уже иные типы некропроцессов, все так же основанных на сшивании и оживлении теперь уже безликих гуманоидов. Там, где в перестройку говорилось о вездесущем разложении, в наше время речь уже идет о непредсказуемых мутациях.
Впрочем, как тогда, так и после адепты движения не любили сводить некрореализм к чернушной пародии или противопоставлению соцреализму. Одной лишь едкой злободневностью некрореалисты никогда не ограничивались, стараясь избежать идеологических толкований. Любой системе когда-нибудь придет конец, но смерть останется и после.
Именно в «Йетилионе» на киноэкран впервые ворвался персонаж, который годами кочевал по полотнам некроживописи. Художники любовно и символически нарекли его Мжа-ла-ла — «антропоморфное существо, смесь homo sapiens, белуги и мертвого медведя». Как это часто случается в некрореалистическом мифотворчестве, верх берет первобытная животная сила. Гомункула больного детского воображения и архаической образности можно считать прямым оммажем вождю некрореализма. «Пленку для „Йетилиона“ мне подарил Юфит, — говорит Мертвый, — ей уже лет сорок, но ее ретро-налет, по-моему, отсылает к наскальной живописи, и сюжет как раз такой, мифологический. Новый фильм посвящен Жене как главному вдохновителю. Смотря на всех этих его волосатых человечков, сейчас понимаю, как ему были близки первозданная дикость, простота, органичность природы».
В архиве фигурирует медведь, схвативший лося и утонувший в болоте вместе с добычей
Юфит, как известно, собирал своего рода фольклорную коллекцию из загадочных историй очевидцев, газетных заметок о силе бобровой струи, а также событий, произошедших в окрестностях Селигера, где он сам и обитал. Многие записи сопровождаются пометкой «рассказ отца Мертвого». Реален этот источник или нет, но в лексиконе некрореализма «отец» — это прежде всего тотемический образ, нередко в зооморфном виде, его непосредственным воплощением стала одноименная скульптура Валерия Морозова. В архиве фигурирует медведь, схвативший лося и утонувший в болоте вместе с добычей; неуловимый зверь, строивший козни охотникам в лесах; снежный человек, которого взяли в плен, пытались разговорить и в итоге расстреляли как дезертира советские солдаты. «Из подобного мне недавно попадались материалы про Зану, которую в Абхазии обнаружили, — добавляет Мертвый. — Когда ее начали ловить, в качестве приманки использовали мужские штаны. Бросили в лесу и подтягивали веревкой. Так и поймали, оказалось, что это существо — одичавшая женщина. Ее держали в клетке, а позже она даже родила детей».
Победитель отлетает прямиком на Олимп
Всевозможные звери и твари в таких сюжетах особенно милы некрореалистам за их «матерость», то есть сущностную зрелость, завидную близость к первородному истоку — «праматке», наконец, по выражению Юфита, к «жизни, неопороченной человеческим сознанием». Вокруг становления такой самостоятельной и бесконтрольной «голой жизни» (почему агамбеновский термин вполне применим к некрореализму исчерпывающе объясняет Алексей Юрчак в статье «Некроутопия. Политика голой жизни и вне-советский субъект») разворачивается и некросказка Андрея Мертвого «Девочка и медведь», написанная им во времена работы в крематории. Кровавые похождения заплутавшего в лесу ребенка здесь приводят практически к духовному пробуждению, освобождению первобытных инстинктов под покровительством тотемического предка в виде медведя. Так, находясь на грани голодной смерти, юная Таня завидует диким животным, способным питаться мертвечиной. К подобному идеалу «оголения» стремятся и ученые из «Серебряных голов», грезящие о создании гибрида человека и дерева.
Другой неотъемлемой чертой вызревающего некронарратива конца 80-х стала наукообразность. Если «Санитары-оборотни» и «Лесоруб» действовали по законам насильственно-веселого слэпстика, то полнометражные работы по сценариям Владимира Маслова уже вторглись в жанровую область фантастики 50-х, используя при этом фактуру раннесоветского научного дискурса. Параллельно участники движения формировали теоретическую базу. Владимир Кустов обосновал дуализм некродинамики и некростатики. В концепции его некрометода живописное или фотографическое изображение должно фиксировать «коридор умирания» — процесс превращения жизни в смерть. Для этих целей художник использует диалектическую палитру из двух основных цветов, где жизнь — это поглощающий черный, а смерть — отражающий белый. В свою очередь, Мертвый и Дебил публикуют энтомологическую статью о «Флоре и фауне могил», в которой обращают внимание на то, что «критика просто не придает достаточного значения посмертным метаморфозам биологической оболочки кинодеятелей».
Если верить финалу «Йетилиона», глобальное потепление в итоге обернется новой ядерной зимой
Сциентистская мифология советского сай-фая перекочевала и в «Йетилион», где на фоне обострившегося глобального потепления ученые-садисты проводят эксперименты по пересадке мутировавших мозгов непослушным гуманоидам-терморегуляторам. Таким подопытным оказывается йетиподобное существо, нарушающее планы чумазых биотехнократов. Здесь же заметны отличия работ Мертвого от позднего Юфита, с головой ушедшего в статику и фотографическую эстетику. Панковская динамика и оголтелый абсурд задают тон всем картинам Мертвого, безустанно отдающих дань советскому героическому идиотизму. Так, в «Конькобежце» — одной из его практически неизвестных короткометражек — создатель олимпийских игр Пьер де Кубертен борется с археологом Генрихом Шлиманом за древнескандинавский артефакт — гигантский конёк ётуна. Победитель отлетает прямиком на Олимп.
Варварская феерия «Йетилиона» тоже насквозь фэнтезийна. Все герои здесь словно искаженные персонажи киносказок Александра Роу: злокозненное мужичье в белых халатах — Кащей и Баба Яга, помогающий герою Вахтер Шамбалы — леший, плюющийся миазмами Чернодыр — огнедышащий Змей Горыныч. Стоит ли добавлять, что лесная чаща (место действия большинства некрореалистических фильмов), по выводам советских же фольклористов, в символическом поле волшебной сказки маркирует царство мертвых?
Сказка ложь, да в ней намек. В 1991 году Сергей Добротворский вдохновенно писал о многообещающих опытах молодого некрореализма. Первые шаги «за порог покойницкой» предвещали долгожданную общественную оттепель. Как оказалось, некрореалистическая оптика не потеряла актуальности и спустя тридцать лет, будто на новом витке «позитивного регресса». И, если верить финалу «Йетилиона», глобальное потепление в итоге обернется новой ядерной зимой.
«Имя мне легион, ибо нас много», — говорит персонаж известной сказки. А то что следует по сюжету далее — чистейший некрореализм.
