«Белые столбы»: Последний шанс
-
- «Винтик-шпунтик». Издательство «Радуга», 1925
-
- «Винтик-шпунтик». Издательство «Радуга», 1925
До чего же хорош мультипликационный «Винтик-шпинтик» (1927) Ивана Твардовского, показанный в сопровождении живой музыки. Редчайший образец ленинградской мультипликации 1920-х, снятый по книжке Агнивцева «Винтик-шпунтик». До чего же нежна «Майская ночь или Утопленница» (1952) Александра Роу, показанная в оригинальном стерео-варианте. («…каждый украинец всегда немного романтик», — пишет Юрий Желябужский в книге «Искусство советских кинооператоров», которая была представлена там же, в Белых столбах).
Настоящий конец большой войны. Реж. Ежи Кавалерович, 1957
А в голове все равно стучит марш кованых сапог из хроникального «Парада победы» (1945), неожиданно увиденного в цвете. И как будто впервые, неподстриженными глазами, так смотришь — не наглядеться. И этот марш страшнее, чем «Освенцим» (1945, Елизавета Свилова), пробирает до слез. Польский лагерь. Эти детские платьица, эти груды белья. Оператор Быков был так потрясен увиденным, что снимать не смог. Этот Парад победы — тот же Освенцим, один калечит тела, другой души. Как тут не вспомнить Николая Никулина с его «Воспоминаниями о войне». Недавно переизданная в казенной обложке с георгиевскими ленточками эта книжка лежит во всех киосках на станциях метро и, кажется, не вызывает у покупателей особого интереса. А ведь именно там в нескольких строках советский искусствовед и работник Эрмитажа, сделал самые важные наблюдения об итогах войны и самое страшное предсказание:
«…На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. <…> Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи приписали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию… „Вперрред!!!“, и все. Наконец, какой-то солдат, или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: „Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьет!“… Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и трибунал. <…> Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом, люди. <…> Надо думать, эта селекция русского народа — бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или ХХII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных».
И шагают молодые, высокие, выжившие русские солдаты, и скачет маршал Жуков на коне (о нем Бродский через 30 лет напишет: «Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою»). О, если б они увидали, как мы носим сейчас георгиевские ленточки, кого мы называем фашистами. Представляется вместо всех этих красот, колонна инвалидов, безногих, безруких и «самоваров». Вот это был бы настоящий траурный марш, настоящий Парад победы. Промелькнет в голове много-много детских мыслей. Еще немного им позавидуешь. Была же последняя война, была же иллюзия. Казалось им, наверное, что начнется совсем другая жизнь — «умирать не надо». Ничего не начиналось.
Позавидуешь героям фильма «В шесть часов вечера после войны» (Иван Пырьев, 1944). На фестивале была показана оригинальная версия, там вступительные титры идут на фоне искореженных танков и обгоревшей черной земли. В следующей редакции эти кадры сменятся официозными кадрами Красной площади. И весь фильм, несмотря на свою условную стилистику, представляет собой кусок жизни удивительной силы. Это мечта о мире, снятая во время войны, в 1944 году. И все в нем растет от жизни, растет из этой страшной черной земли. И фронтовые посылки, и заклеенные квадраты окон, детский сад в эвакуации, красавец Евгений Самойлов на костылях, и безумные глаза артистки Ладыниной: «Не ври мне! Я знаю, что он жив». И думается, в 1944 году было немало таких безумных глаз по всей русской земле.
Лейтенант Кудряшов не желает быть обузой для любимой, садится на поезд и уезжает из Москвы. Уезжает в какую-то смертную тьмутаракань, как позже поедет генерал Кленский у Германа. Впрямь здесь блоковская Россия, которая, как гунявая чушка, слопала своих поросят. И тут же — что за стихотворные тексты, что за нарочито павильонная Москва, что за морок, условность, бред? Но и любая война, бесполезная жестокая, ненужная, не есть ли тот же бред? Для стихов человек родился, для песен на Красной площади, для нежных рук, не для войны же. И, выходя из зала, тихонько подпеваешь: «До встречи, до встречи, до нашей победы, до вечера после войны…»
Некоторые мотивы фильма найдут свое продолжение уже в послевоенных картинах. Евгений Марголит связывает историю раненого солдата, который боится вернуться к любимой с фильмом «Баллада о солдате» (1959). А Олег Ковалов говорит о том, что в одном из первых вариантов сценария фильма встреча влюбленных должна была произойти в затухающем сознании главного героя. Сон о прекрасной жизни перед смертью — это, конечно же, видение героя Баталова в фильме «Летят журавли».
Майская ночь или Утопленница. Реж. Александр Роу, 1952
Отдельную программу посвятили в этом году Марлену Хуциеву: «Невошедшее. Неоконченное. Недооцененное». Показывали незаконченный фильм «Невечерняя», фильм «Бесконечность» (1991) и фрагменты, не вошедшие в фильм «Застава Ильича». Марлен Хуциев, девяностолетний, крепкий и вечный, сам все показывал и рассказывал. Как чокался с маршалом Жуковым, как режиссер Луков снимал с груди награды во время просмотра «Заставы Ильича». Сцена, где герой разговаривает с погибшим на войне отцом (первоначально в этой роли снимался Александр Майоров, техник из съемочной группы) — это всегда маленькая смерть. «Жалко, что сейчас не лето, пошли бы купаться», «Никогда не думал, что у меня будет двое таких чудесных ребят», «Мы были такие же, как и вы». О, если бы отцы увидали. Не имея ни орденов, ни званий, сидишь в темном кинозале, и тоже хочется что-нибудь снять. Хотя бы бейджик с шеи (повис триколоровой ленточкой).
Фестивальное ценится в мелочах. Не в пяти сериях «Гомункулуса» (1916), не в двухчасовом «Альрауне» (1928), но в небольших, на две-три минуты, десять минут, роликах «Советское искусство». В программе «Театр в кино» были представлены отрывки из театральных спектаклей 1930-х, запечатленные на пленку. Андрей Абрикосов в пьесе «Аристократы», поставленной Николаем Охлопковым (1935): «Ты погляди на небо, оно ведь каменное». Спектакль близкий эстетике бахтинского карнавала, где полотнище ткани оборачивается трибуной, а пароходный гудок поет человечьим голосом. Отрывки из пьесы Тренева «На берегу Невы». Петр Багров замечает: «Уровень Тренева не ухудшился, потому что было более-менее некуда». Наконец, сцены из спектакля «Егор Булычев и другие» по пьесе Максима Горького. Горький со своими подпольными окаянными людьми и без того выглядит самым насущным автором нашей эпохи. А здесь, с затертой пленки 1937 года звучит и вовсе сакраментальное: «Тебе, Егор, надо было табак курить. В дыму легче живется, не все видно». Да еще одно: «Труби, Гаврила, труби, это конец мира».
