«Белый, белый день» — После смерти у себя дома
Фильм Хлинюра Палмасона «Белый, белый день» стал одним из последних, что пытались выйти в кинозалах (есть люди, которые его там и посмотрели). Абсолютному большинству придется довольствоваться малым экраном. Почему «Белый, белый день» стоит увидеть онлайн, рассказывает Алина Рослякова.
Новый фильм Хлинюра Палмасона открывается исландским поверьем: в дни, когда кругом белым-бело, земля сливается с небом, и мертвые могут говорить с живыми. По гладкой, пустой и скользкой дороге, закрученной в туманных холмах, мчится машина, ее заносит на повороте. Пробив ограждение, машина исчезает в белой мгле. Камера тормозит перед дырой, оставшейся на месте катастрофы.
Как выглядит отсутствие? В бескрайнем северном ландшафте появилась брешь.
«Белый, белый день» — точно по мотивам «Приключения» Антониони — начинается с исчезновения героини. Правда, вдовцу, старику Ингимундуру (Ингвар Эггерт Сигурдссон), лицо которого сковано изморозью щетины, в отличие от томных антониониевских буржуа разгуливать по просторам некогда. Он строит дом, в котором должны поселиться его дочь и любимая внучка Салка. Недостроенный дом словно вклеен в исландский ландшафт. Кадр за кадром, по щелчку, меняется погода, день переключается на ночь, цвет и свет образуют все новые и новые живописные палитры. Так герой прошлого фильма Палмасона «Зимние братья» показывал фокус возлюбленной: смешивал в бутылке химикаты — и монтажный стык совершал чудо, жидкость меняла цвет.
На траве пасется лошадь. Щелчок — и нет лошади.
В «Белом, белом дне», несмотря на туман, нет и следа той зернистой рыхлости, которая известковой пылью поглощала мир «Зимних братьев», снятых на 16 мм. Широкий, гладкий, чистый, до боли прозрачный 35 мм кадр. «Зимние братья» были физиологично фактурны. Пейзажи «Белого, белого дня» прекрасны и бесплотны. На траве пасется лошадь. Щелчок — и нет лошади. Исчезла. В панорамном окне Ингимундура — картины Магритта: белая лошадь не пасется на холме, а словно висит в безвоздушном пространстве. Салка, осматривая скелет будущего дома, натыкается на лошадку прямо в комнате — та забрела и стоит, а девочка хохочет. Прекрасный, бесплотный, абсурдный мир после смерти.
Дом, который строит старик, должен был стать залогом прочности. Когда он будет достроен, время оттает, разрыв зарастет и жизнь продолжится. Но остается лишь идея дома, который разъят на части. К финалу фильма Ингимундур так и не достроит его.
«Кто ты?» — «Мужчина, отец, дедушка, вдовец, полицейский». «Чего ты хочешь?» — «Достроить дом». «Чего ты не хочешь?» — «Перестать строить дом». Ингимундур немногословен, особенно на приеме у психотерапевта. Он молчит о том, чего хочет на самом деле. Чтобы мертвая жена поговорила с ним. Но пустота молчит. Когда машина упала с обрыва, в мире осталась брешь, и мир потерял свою цельность. А с ним и сюжет, в котором обретались герои.
«Белый, белый день» — роуд-муви, которое транслирует коллаж мониторов.
«Белый, белый день» — еще и детектив. Шеф полиции, разбирая вещи погибшей жены, находит улики ее неверности. Боль, которую Сигурдссон играет с нордически холодной внутренней силой, перекрывает абсурдность его догадок. Он сличает фамилии в библиотечных бланках. Отец одного из учеников супруги все время делился с ней книгами. На единственной фотографии, одной из целой толстой стопки, тоже этот бородатый тип, на школьном празднике. Вот, собственно, и все. Этого достаточно, чтобы превратить полицейского в сталкера. Желание оживить прошлое, болезненная вера в неверность как в новый, неизвестный сюжет о любимой — только они и наделяют измышленную измену статусом подлинности. Ингимундур найдет любовника. Посадит в вырытую могилу и, угрожая ружьем, заставит отвечать на вопросы: «Как вы это делали? Какой она была? Расскажи мне о ней!» Если мертвая молчит, пусть говорит напуганный до смерти любовник.
Все, что делает Ингимундур, — это попытки собрать по частям, сколотить нечто цельное в мире, рассыпавшемся на фрагменты. Их прошлое — по обрывкам старых домашних видео. Образ катастрофы — по случайным ассоциациям (камень на столе — камень на дороге; металл очков — покореженный кусок заграждения; банка с соленьями — водоросли и трава, которые набились в колеса; и так далее). Сама дорога — воплощение цельности времени и пространства — с которой фильм начинался, разорвана. Проезды героев разбиты на фрагменты с дорожных камер. «Белый, белый день» — роуд-муви, которое транслирует коллаж мониторов. Только когда Ингимундур выбросит камень с дороги — Палмасон последовательно, кадр за кадром, покажет, как тот попадет на дно реки. И это будет едва ли не единственная цельная монтажная фраза в фильме, пока Ингимундур и Салка не помчатся куда-то на машине белым, белым днем, и дорога не упрется в засыпанный землей туннель.
Исчезновение героини определяет устройство всего фильма в целом.
Но цельный образ смерти мир «Белого, белого дня» вырабатывает отнюдь не из молочных рек исландского тумана. Апокалипсис сегодня — это дурацкое телешоу для детей, которое вполглаза за завтраком смотрит Салка, пока семья суетится вокруг. Американские космонавты терпят крушение в кустарных декорациях, ветродувы работают в полную мощь и треплют лоскуты красной ткани. Шум, гам, детишки весело крутятся по сцене. Камера наезжает, пока рамки внутреннего и нашего экрана не сойдутся под крики актера: «Я так больше не могу. Я боюсь неизвестного. Я не хочу умирать. Я хочу пожить подольше. Немножечко подольше. Жизнь слишком коротка. Но умирают все. Наши мечты умирают. Наши дедушки и бабушки, наши родители, и братья, и сестры. Твоя старшая сестра и твой миленький маленький братик тоже умрут. И ты! И ты! И все вы у себя дома! Вы все умрете», — кончает самопальный американский космонавт, тыча пальцем в экран. Отличный фильм для карантина.
Загвоздка в том, что смерть жены не только обрушила мир Ингимундура, не только заставила с нуля отстраивать новый дом. Исчезновение героини определяет устройство всего фильма в целом. Когда Ингимундур поедет за любовником, Палмасон повторит прием из «Зимних братьев»: предъявит всех героев, кроме главного: Салку и ее родителей, жену и любовника, напарников Ингимундура и американского космонавта — в отдельных кадрах, из прошлого и будущего, в едином, застывшем во времени видеоколлаже. Для Ингимундура смерть жены — частная трагедия. Для Палмасона смерть героини — мотивировка стиля. Того языка, на котором он вынужден снимать кино.
«Зимние братья»: Повесть негашёной извести
При всей своей любви к аналоговому изображению Палмасон отнюдь не винтажен. И если в «Зимних братьях» под известью, разъедающей людей догола, эпоха терялась, то здесь она со всей отчетливостью являет себя. Вы, например, думаете, что нет ничего хуже нудного и тупого психотерапевта, задающего в пустой комнате пустые вопросы? А как насчет сеанса по скайпу? Ингимундур выйдет из себя, набросится на монитор — и еще долго будет крушить комнату в тщетных попытках заткнуть заевший голос. Камера, оставаясь снаружи дома, видит и героев в маленьких окошках, как в маленьких расставленных по ландшафту экранчиках. Но если в «Зимних братьях» фактура мира и телесность героев были слиты в единой, почти жалкой и противной, жизненной субстанции, то здесь, поначалу, сразу после катастрофы, поставлена под сомнение и подлинность пейзажа. Щелчок — и новая красивая картинка. И зачем ему, вообще, понадобилась пленка? Красивые пейзажи цифрой не испортишь.
Мы, конечно, все умрем.
Палмасон не винтажен, ему действительно нужна подлинность. Он извлекает ее по чуть-чуть, с болью и кровью. Пятнышко крови попадает на платье Салке. Кровь сворачивается под ногтем Ингимундура в гематому. В конце фильма кровь прольется, когда униженный любовник набросится на старика и ранит его в руку. Человеческая, красная кровь. Пейзаж, в котором остановятся дедушка и внучка, — тоже набухнет фактурой, и аналоговый мир даст надежду на обретение новой цельности. Ингимундур и Салка остановятся на пустой дороге, между землей, завалившей путь дальше, и туманом, что заволок путь назад. Они прислушаются, и ветер донесет тихий, далекий шум. Отчетливый, как крупный план их белых лиц, отражающих много настоящего северного света. Что это? Это мертвая жена и бабушка ответила белым, белым днем? Может быть.
В конце фильма она, молодая и красивая, придет к Ингимундуру в недостроенный дом до слез желанной грезой, — плотной, как любимое тело, но все же грезой, — и дом он, просветлевший от счастья, так и не достроит. Тот момент подлинности, что был схвачен камерой Палмасона, не гарантирует воскресения. Напротив. Тихий шум, который слышат Ингимундур и Салка, прежде чем пешком, в крови, войти в тоннель и, играя, кричать правду: как я зол! как я зла! — это шум реки, которая спешит к побережью. Той самой реки, куда падал сброшенный Ингимундуром камень. А значит, мир целен. А значит, где-то совсем рядом время течет. Мы, конечно, все умрем. Скорее всего, под шум ветродувов. И все-таки, пока еще, — может быть, мы живы. Или, по крайней мере, злы.
