На групповом снимке «Серапионовых братьев» Вениамин Каверин особо не выделяется. Все молодые, тонкошеие, с жадностью глядят в будущее. Все еще впереди. И бегство Шкловского, и смерть Лунца, и гонения на Зощенко. Кто этот юноша справа? Может, Федин, может, Тихонов, может, урожденный Зильбер. Зильбер — будущий лауреат. Своим лауреатским «Два капитана» он и прославится больше всего. Его потом много ставили: Венгеров в 1955 году, Карелов в 1976 году (целый сериал). Такой гамлетовский и одновременно очень советский сюжет: пропавший отец, коварный брат, сиротка-принц. Недаром, в том же 1955-м экранизируют «Судьбу барабанщика» Гайдара, где мальчик ждет возращения несправедливо осужденного отца. Случалось, отцы пропадали.
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
Сам роман выходит в 1944 году. Может быть, оттепельная военная ласточка. Ни разу не упомянув Сталина, Каверин умудрился написать роман чертовски скучный, п о р я д о ч н ы й. За такой не стыдно получить сталинскую премию.
«Два капитана» — роман о мальчиках, науке и открытиях. Со временем это станет для Каверина почти жанром. Потом про академические интриги, институтские будни и стареющих дев-машинисток он напишет в «Двухчасовой прогулке» (1977–1980). С трогательной сноской: «пользуясь правом романиста, я отказался от прямого описания реально существующих лиц, происшествий и институтов». Про ученого, вернувшегося из лагеря (об этом сказано уже прямым текстом), собирающего по крупицам свою прежнюю жизнь, будет его «Двойной портрет» (1963–1964). Под именем Лепесткова будет выведен Жорес Медведев. Того Лепесткова, который всегда двигается вперед правым плечом и похож на фавна, но очень русского фавна, «в широких бесформенных штанах и в ковбойке с закатанными рукавами».
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
Променял филологию на биологию, как заметил критик Немзер. А может и наоборот. Поздние, причесанные романы — это филология в чистом виде, девичье рукоделие. Их легко читать, но еще легче забывать. Ранние — биология. «Конец хазы» (тот самый, который потом покатится у Козинцева и Трауберга гениальным «Чертовым колесом») написан в 1924 году. Автору двадцать два. Что там в двадцать два… одна биология, волнение пола. Не всякому, конечно, повезет так полно и яростно его выразить. С посвящением Льву Лунцу из своих двадцати лет автор пишет в 20-е годы века. И когда еще так писать, лихорадочно, в спешке, полстраницы умещается в один абзац: «В дни, когда республика, сжатая гражданской войной, голодом, блокадой, начала наконец распрямлять плечи, изменяя на географической карте линию своих очертаний, в Петрограде, который только что остыл от схватки с мятежным Кронштадтом, на Лиговке, единственной улице, сохранившей в неприкосновенности свои знаменитые притоны, из дома, принадлежавшего когда-то барону Фредериксу, министру двора, где живут главным образом учительницы музыки и иностранных языков, те самые, что по праздничным дням носят на груди часики, приколотые золотой булавкой, из антресолей, которыми зовется в этом доме второй этаж, двенадцатого сентября, в девять часов утра ушла и не вернулась обратно стенографистка Екатерина Ивановна Молоствова».
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
А Козинцев и Трауберг, тоже погодки, потом очень точно это ощущение передадут. Потому что от их фильма кружится голова, такое в самом деле чертово колесо, американские горки. Закладывает уши от крика девочки Вали. («Девочка Валя, которая очень кричит на американских горах», — Людмила Семенова). Черные провалы окон, из которых выступают танцующие фигуры. Реальные люди дна. Вкус запретного на губах, развлечения для пьяниц и воров. То, что описано у Каверина в одном из эпизодов «Конца хазы». Прежде чем идти на дело налетчики устраивают качели Народного дома прямо в трактире «Олень» на Васильевском острове.
Он двинул Володю Студента плечом, стал к нему спиной и крепко сплел его руки со своими.
— А ну, кто кого перекачает? Начинай. Раз!
И Пятак присел к земле с такой силой, что Володя Студент взлетел на воздух. В следующую минуту Володя сделал то же самое, и теперь Пятак, болтая ногами в воздухе, изобразил качели Народного дома.
— Рраз! — сказал Пятак.
— Два! — отвечал Володя Студент.
— Рраз!
— Два!
— Рраз!
— Два!
Так они поднимали друг друга до тех пор, покамест Володя Студент не охнул и не потребовал, в полном изнеможении, водки».
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
Каверин родом из «Серапионовых братьев», и гофмановским, тревожным, но радостным духом проникнут весь фильм. Автором сценария был Адриан Пиотровский, но понятно, что он питался именно каверинской прозой. Здесь сходство не формальное, не на уровне сюжета, а глубже — на уровне атмосферы. Не пересказ, но фантазия на тему. Там растворяется моряк Иван Шорин в нестройном ряду бандитских спин, здесь — исчезает стенографистка Екатерина Ивановна Молоствова. Ушла из дома и не вернулась. Чего уж проще. Стенографистка — что-то тоже солдатское, строгое чудится в этом слове. Расставляет повзводно слова, отстукивает пулеметной очередью на машинке.
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
«Конец хазы» — типичный петербургский текст. С первых же страниц указана точная география. Это Лиговский проспект, Старо-Невский, грязные трактиры Васильевского острова, тот самый Народный дом, где веселились герои «Чертова колеса». Мальчик Ваня и девочка Валя. Проститутки соседствуют со стенографистками, а к нищему художнику по ночам приходят бандиты, по ошибке приняв того за известного инженера: «Нам нужно от вас прямо пустяков, но из этих пустяков мы с вами найдем кой-чего интересного». И голодный художник соглашается ехать с налетчиками, в надежде, что поездка даст ему не умереть с голоду. Это трепетное ощущение жизни на самом краю так схоже с ощущениями героев Козинцева и Трауберга. Столь легко, в один вечер они отказываются от привычной жизни и растворяются в смрадных петербургских притонах. После нас хоть потоп. Но потоп уже случился. Волной революции смыло все прежние представления о приличиях, и, кажется, ничто уже неважно. Чертово колесо закружило и сбросило мальчика Ваню, девочку Валю. А им и не страшно. Они живут как будто во сне, понимая, что это сон. Здесь позволено все, и ничего за это не будет. Петербург похож на большую расселенную квартиру, где невозможно заблудиться, и даже ночевка у колоннады Зимнего дворца в обнимку с псом больше похожа на приключения проказливого мальчика, сбежавшего из дома. Полученное в бок перо — неожиданный удар реальности. И все же, и все же… Козинцев и Трауберг много милостивее к своим героям, чем автор книги.
Для функционирования сайта мы используем файлы cookie и данные о вашем IP-адресе. Если вы не хотите, чтобы эти данные обрабатывались, вам придется покинуть сайт. Если вы не против, нажмите «Хорошо».