Головокружение
На групповом снимке «Серапионовых братьев» Вениамин Каверин особо не выделяется. Все молодые, тонкошеие, с жадностью глядят в будущее. Все еще впереди. И бегство Шкловского, и смерть Лунца, и гонения на Зощенко. Кто этот юноша справа? Может, Федин, может, Тихонов, может, урожденный Зильбер. Зильбер — будущий лауреат. Своим лауреатским «Два капитана» он и прославится больше всего. Его потом много ставили: Венгеров в 1955 году, Карелов в 1976 году (целый сериал). Такой гамлетовский и одновременно очень советский сюжет: пропавший отец, коварный брат, сиротка-принц. Недаром, в том же 1955-м экранизируют «Судьбу барабанщика» Гайдара, где мальчик ждет возращения несправедливо осужденного отца. Случалось, отцы пропадали.
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
Сам роман выходит в 1944 году. Может быть, оттепельная военная ласточка. Ни разу не упомянув Сталина, Каверин умудрился написать роман чертовски скучный, п о р я д о ч н ы й. За такой не стыдно получить сталинскую премию.
«Два капитана» — роман о мальчиках, науке и открытиях. Со временем это станет для Каверина почти жанром. Потом про академические интриги, институтские будни и стареющих дев-машинисток он напишет в «Двухчасовой прогулке» (1977-1980). С трогательной сноской: «пользуясь правом романиста, я отказался от прямого описания реально существующих лиц, происшествий и институтов». Про ученого, вернувшегося из лагеря (об этом сказано уже прямым текстом), собирающего по крупицам свою прежнюю жизнь, будет его «Двойной портрет» (1963-1964). Под именем Лепесткова будет выведен Жорес Медведев. Того Лепесткова, который всегда двигается вперед правым плечом и похож на фавна, но очень русского фавна, «в широких бесформенных штанах и в ковбойке с закатанными рукавами».
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
Променял филологию на биологию, как заметил критик Немзер. А может и наоборот. Поздние, причесанные романы — это филология в чистом виде, девичье рукоделие. Их легко читать, но еще легче забывать. Ранние — биология. «Конец хазы» (тот самый, который потом покатится у Козинцева и Трауберга гениальным «Чертовым колесом») написан в 1924 году. Автору двадцать два. Что там в двадцать два... одна биология, волнение пола. Не всякому, конечно, повезет так полно и яростно его выразить. С посвящением Льву Лунцу из своих двадцати лет автор пишет в 20-е годы века. И когда еще так писать, лихорадочно, в спешке, полстраницы умещается в один абзац: «В дни, когда республика, сжатая гражданской войной, голодом, блокадой, начала наконец распрямлять плечи, изменяя на географической карте линию своих очертаний, в Петрограде, который только что остыл от схватки с мятежным Кронштадтом, на Лиговке, единственной улице, сохранившей в неприкосновенности свои знаменитые притоны, из дома, принадлежавшего когда-то барону Фредериксу, министру двора, где живут главным образом учительницы музыки и иностранных языков, те самые, что по праздничным дням носят на груди часики, приколотые золотой булавкой, из антресолей, которыми зовется в этом доме второй этаж, двенадцатого сентября, в девять часов утра ушла и не вернулась обратно стенографистка Екатерина Ивановна Молоствова».
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
А Козинцев и Трауберг, тоже погодки, потом очень точно это ощущение передадут. Потому что от их фильма кружится голова, такое в самом деле чертово колесо, американские горки. Закладывает уши от крика девочки Вали. («Девочка Валя, которая очень кричит на американских горах», — Людмила Семенова). Черные провалы окон, из которых выступают танцующие фигуры. Реальные люди дна. Вкус запретного на губах, развлечения для пьяниц и воров. То, что описано у Каверина в одном из эпизодов «Конца хазы». Прежде чем идти на дело налетчики устраивают качели Народного дома прямо в трактире «Олень» на Васильевском острове.
«— Становись, — кричал Пятак, — Володя Студент, становись, устроим качели!
Он двинул Володю Студента плечом, стал к нему спиной и крепко сплел его руки со своими.
— А ну, кто кого перекачает? Начинай. Раз!
И Пятак присел к земле с такой силой, что Володя Студент взлетел на воздух. В следующую минуту Володя сделал то же самое, и теперь Пятак, болтая ногами в воздухе, изобразил качели Народного дома.
— Рраз! — сказал Пятак.
— Два! — отвечал Володя Студент.
— Рраз!
— Два!
— Рраз!
— Два!
Так они поднимали друг друга до тех пор, покамест Володя Студент не охнул и не потребовал, в полном изнеможении, водки».
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
Каверин родом из «Серапионовых братьев», и гофмановским, тревожным, но радостным духом проникнут весь фильм. Автором сценария был Адриан Пиотровский, но понятно, что он питался именно каверинской прозой. Здесь сходство не формальное, не на уровне сюжета, а глубже — на уровне атмосферы. Не пересказ, но фантазия на тему. Там растворяется моряк Иван Шорин в нестройном ряду бандитских спин, здесь — исчезает стенографистка Екатерина Ивановна Молоствова. Ушла из дома и не вернулась. Чего уж проще. Стенографистка — что-то тоже солдатское, строгое чудится в этом слове. Расставляет повзводно слова, отстукивает пулеметной очередью на машинке.
Чертово колесо. Реж. Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1926
«Конец хазы» — типичный петербургский текст. С первых же страниц указана точная география. Это Лиговский проспект, Старо-Невский, грязные трактиры Васильевского острова, тот самый Народный дом, где веселились герои «Чертова колеса». Мальчик Ваня и девочка Валя. Проститутки соседствуют со стенографистками, а к нищему художнику по ночам приходят бандиты, по ошибке приняв того за известного инженера: «Нам нужно от вас прямо пустяков, но из этих пустяков мы с вами найдем кой-чего интересного». И голодный художник соглашается ехать с налетчиками, в надежде, что поездка даст ему не умереть с голоду. Это трепетное ощущение жизни на самом краю так схоже с ощущениями героев Козинцева и Трауберга. Столь легко, в один вечер они отказываются от привычной жизни и растворяются в смрадных петербургских притонах. После нас хоть потоп. Но потоп уже случился. Волной революции смыло все прежние представления о приличиях, и, кажется, ничто уже неважно. Чертово колесо закружило и сбросило мальчика Ваню, девочку Валю. А им и не страшно. Они живут как будто во сне, понимая, что это сон. Здесь позволено все, и ничего за это не будет. Петербург похож на большую расселенную квартиру, где невозможно заблудиться, и даже ночевка у колоннады Зимнего дворца в обнимку с псом больше похожа на приключения проказливого мальчика, сбежавшего из дома. Полученное в бок перо — неожиданный удар реальности. И все же, и все же... Козинцев и Трауберг много милостивее к своим героям, чем автор книги.
