Думать по-венециански: «Венецияфрения» Алекса де ла Иглесиа
С путешествиями сейчас сложно, но можно пойти в кино и попасть в Венецию. В прокате — «Венецияфрения», остроумная ревизия джалло, предпринятая режиссером «Печальной баллады для трубы» Алексом де ла Иглесиа. О том, что видно в отражениях венецианских каналов, пишет Алина Рослякова.
«Туристы — настоящая чума нашего века. Они как крысы плодятся в несметных количествах. Заполоняют собою весь мир. Их разносят по миру чудовищные громадины круизных лайнеров. Ваше добросердечие несёт смерть нашему городу. Поэтому мы решили призвать страх».
Так, взломав телекоммуникационные сети, к согражданам в разгар карнавала обращается венецианский террорист.
Вокруг него — руины замка, оснащенные по всем стандартам террористического гнезда. Перед ним — транспарант с лозунгом: «Fuori Grandi navi», т. е. «Большие корабли — вон». За спиной — древний символ, выведенный баллончиком на простыне. По правую руку — верная подруга Пьеретта. А за столом парочка туристов готовится остаться без голов. Так для несчастных героев «Венецияфрении» должен закончиться пакетный тур в Венецию.
Чокнутый испанец Алекс де ла Иглесиа прибыл в столицу моря и, вдохновившись массовыми протестами против круизных лайнеров, вспыхнувшими в Венеции незадолго до пандемии, снял нео-джалло на мотив «туристас». Сценарий написал не менее чокнутый Хорхе Геррикаэчеварриа, автор сюжетов большинства фильмов Иглесиа. И «Венецияфрения» многообещающе открыла серию «Коллекция ужасов» для компании Pokeepsie Films.
Чего не привидится в угаре карнавала?
В карнавальном бесчинстве схлестнулись итальянская горячность с испанским гротеском, отсыревшая классика со злободневным дискурсом и злое веселье с леденящим ужасом. Иглесиа аранжирует хаос материала в своем фирменном, с двух нот узнаваемом стиле. Если «Венецияфрения» и не лучший его фильм, то все так же дивно живой.
В праздничную мясорубку попадают пятеро испанцев, приплывших в Венецию на злосчастном круизном лайнере с твердым намерением оторваться по-взрослому.
Венеция встречает их строкой из «Риголетто»:
«Si, vendetta, tremenda vendetta» —
Настал час ужасного мщенья!
Окровавленные перчатки — Джалло вчера и сегодня
Как и заявлено создателями, «Венецияфрения» — это джалло. Последние годы кинодеятели благосклонны к этой, казалось бы, пыльной эстетике. Помимо претенциозно беспомощного ремейка «Суспирии» Луки Гуаданьино, у нас есть дурацкое, но отвязное «Злое» Джеймса Вана, возмутительно шикарный дебют Прано Бейли-Бонд «Цензор» и пусть не безгрешный, но прекрасный «Прошлой ночью в Сохо» Эдгара Райта.
Отсылая к эстетике джалло, Иглесиа ни на йоту не винтажен. Его ослепляющая Венеция нарочито современна. Здесь разгуливают дамы и господа в платьях эпохи Возрождения и с последними моделями смартфонов. В старинных аптеках — сувенирные лавки, но где-то до сих пор тайно варят волшебное снадобье «териак». Неупокоенные кости бессчетных жертв чумы белеют на берегах острова Повелье, но пленка Super 8 слишком стара для проявки.
Иглесиа выбрал экстравагантный повод для запуска кровавой фантасмагории. В набившем оскомину сюжете про «туристов в беде» последние обычно невинные дурачки, свернувшие куда не следовало. В «Венецияфрении» испанцы тоже жаждут особых впечатлений. Они заказали лучшие костюмы и намерены отжигать как в последний раз. Однако реальная подоплека «ужасного мщения» добавляет сюжету новых обертонов. Дело не в том, что «понаехали» и что круизные лайнеры мешают дельфинам, перевозя толпы паразитов, готовых любое место превратить в Диснейленд. А в том, что лайнеры — большие, а улочки-каналы — узкие. Тут, явно, возмущает прежде всего разница масштабов. Иглесиа вовсю обыгрывает страх венецианцев, что однажды конструкции города просто не выдержат напора.
Безумны горожане, проклинающие туристов-крыс. Безумны туристы-крысы
Злободневный фон «Венецияфрении» чертовски ироничен. Местные, что бы ни случилось, ехидно констатируют «сами виноваты» и стараются никаких расправ над туристами не замечать. А ошалевшие туристы снимают на айфоны кровавые убийства, принимая их за веселый гиньоль. И те, и другие — идеальные слепые зрители. Злорадство первых так же забавно и жутко, как и восторг вторых.
Название «Венецияфрения» сразу обещает: тут правит бал безумие. Террорист, свихнувшийся на почве личного горя и великих идей, облачается в костюм Чумного Доктора и отправляется на набережные, чтобы, похищая туристов, очищать город от заразы. А его кровный брат, больной с рождения, напяливает маску Шута и идет ему навстречу, протыкая встречных-поперечных кинжалом, упрятанным в мароте. Так они и сходятся на тихом мостике над спящим каналом, где кровь льется рекой. «Ну и кто из них больший безумец?» — заметит местный полицейский.
«Венецияфрения» — это, конечно, не «венецианская шиза», а, наоборот, — «венецианское мышление»
Безумны горожане, проклинающие туристов-крыс. Безумны туристы-крысы. Владелец видео-ателье — шизанутый фрик, в сувенирной лавке восседает какой-то мутный старикан, даже полицейский не без придури. Главные герои тоже едва не сходят с ума, когда после исчезновения друга местные начинают их убеждать, что никакого друга не было. Чего не привидится в угаре карнавала? Один только помогающий героям лодочник здоров, а значит, точно ненормален.
Гротескный стиль Иглесиа сгущает это массовое помешательство: от первого жестокого избиения фотоаппаратом до ударной сцены с девицей, плящущей, точно марионетка, на крюках посреди развалин старого театра.
Тут есть, однако, хитрость. «Венецияфрения» — это, конечно, не «венецианская шиза», а, наоборот, — «венецианское мышление».
Это значит, что сначала был Шут.
Иглесиа, автор «Печальной баллады для трубы», про маски знает все. Что такое маска, надетая на лицо, и что такое лицо, скрытое за маской. А главное, что такое маска, за которой лица нет. Маска — суть, физическое воплощение души или духа.
Сначала были Шут и Чумной Доктор. Пьеро и Бауты. Черный Кот. Они веками являются на улицы Венеции в карнавал. Пароль «риголетто» открывает двери в адскую подводную оргию, а на фейс-контроле стоит сама Смерть. Все эти маски — подлинные. А все остальное — человеческое измерение жанра, интриги и фабулы.
Для Иглесиа венецианская маска — не просто стилистический артефакт
Маска Шута гуляет сама по себе. Раззадоривает праздные толпы кровавыми сальто-мортале. Выпрыгивает то тут, то там, импровизируя чудовищные сценки. Поджидает гуляк на пару с дружком-паяцем, насаженным на марот. Дразнит город, все переворачивает, несет веселье и смерть. Властвует всласть в отведенное время.
«Я — Риголетто. Герцог собирается похитить мою дочь. Но я отомщу,» — заявляет Шут испанцам, раздавая пожелтевшие билетики в оперу. Даже ребята зеленеют, хоть и принимают его за неприятного городского дурачка. А уж камера Иглесиа, крутясь вокруг горделивой и жуткой фигуры на буе, видит как есть: вот он — дух города. Genius loci.
Нет никакой Венеции. Это греза: два зеркала, две водные стихии, на взаимоотражении которых рождается образ города
Для Иглесиа венецианская маска — не просто стилистический артефакт, но основа сюжетной логики. Шута на улицы города призывает неосторожная вспышка фотоаппарата. И если Шут «вольная маска», то толпящиеся уродцы-туристы — тоже маски, хотя и иного рода. Их фотоаппараты и телефоны — непременный атрибут. Гаджет и маска работают на удвоение эффекта. Шут отвечает за чистое зрелище, толпа — за чистое зрение. И так, на новый лад, в фильме возрождается древний карнавальный смех.
И только герои не успевают срастись со своими масками. Шикарные костюмы сползают с них спустя пять минут пьяной прогулки по городу. Они остаются один на один со своей беззащитностью. Идеальные жертвы.
Иглесиа еще раз, заново открывает Венецию как территорию кино.
Днем обычная старушка живет в своем обычном венецианском доме и знать не знает ни о каких ночных оргиях, якобы бушевавших тут накануне. Испанцы настаивают: «Здесь должен быть спуск вниз!» Лестница в ад. На что полицейский справедливо замечает: Венеция стоит на воде, идиоты, на сваях, — здесь не может быть никакого подполья. И это очень здравые доводы. Если бы не одно «но».
Здесь не бывает лестниц, ведущих в подполье. Только под воду
Каждый, кто бывал в Венеции, знает этот сводящий с ума эффект, запечатленный в фильме: стены домов, отражаясь в воде каналов, сами отражают воду как в зеркале. Отсветы обращают действительность в видимость. Нет никакой Венеции. Это греза: два зеркала, две водные стихии, на взаимоотражении которых рождается образ города.
Здесь не бывает лестниц, ведущих в подполье. Только под воду. Герои, захваченные карнавалом, по такой спустились, и водные отсветы превратились в эпилептические неоновые вспышки зазеркальной вечеринки. Вот что такое «венецианское мышление» по Иглесиа.
Так режиссер переопределяет те кино-образы, на которые Венеция безмерно щедра. Он не прикидывается местным, остается чужаком — испанцем, — и смотрит на Венецию со стороны, вскрывая логику ее устройства. Он настраивает оптику кинокамеры так, чтобы увидеть в этом городе-грезе все древнее, вечное и сиюминутное. И запечатлеть увиденное в едином, современном, осязаемом моменте. Венеция всегда и сегодня.
Круизные лайнеры прибывают, горожане протестуют, туристы глазеют, маски гуляют, замки уходят под воду, кости обнажаются, вода мерцает, рябит и ослепляет. Напуганная девушка мечется по ночным улочкам между Чумным Доктором и Шутом. И у старого джалло, наконец, действительно открывается второе дыхание.
Не ради финалов, однако, затеваются карнавалы
Единственным уязвимым местом в фильме, как ни странно, оказывается политическое подполье. Если Шут отвечает за чистое зрелище, то Доктор, он же Террорист, отвечает за план, за продвижение детективного сюжета. Шут — он и есть Шут. А вот с Доктором и его Пьереттой, лидерами ячейки артистов-террористов, Иглесиа приходится поизощряться.
Две маски, два персонажа, два брата отвечают за два типа маскарада, за два типа кино. Террор, учиненный Чумным Доктором, отзеркаливает карнавал, где властвует Шут, так же, как подпольная оргия отзеркаливает праздник, что бушует наверху. И герои оказываются в ловушке между зеркальными сюжетами, в каждом из которых их ждет смерть.
К финалу эта чрезвычайно остроумная конструкция начинает шататься. Иглесиа не расплетает связь Венеции как города-карнавала и Венеции как города-детектива, как и связь маски и знака, убийства как трюка и убийства как месседжа. Внутренний сюжет Доктора-Террориста он сводит к мелодраме. А трагедию сброшенных масок, запараллеленную с внезапным хэппи-эндом, вытаскивает из рукава. В целом неровный сценарий Геррикаэчеваррии до последнего выдерживает напор режиссерской разработки, но к финалу они оба срывают голос. Кино-«опера» обрывается на высокой ноте.
Не ради финалов, однако, затеваются карнавалы. Так что скороговорка эпилога, пожалуй, фильм не портит. На это испанско-венецианское представление Иглесиа непременно стоит заполучить желтый билетик в кино — из тех, что завтра обтреплются и выцветут. Круизные лайнеры нам пока все равно не светят.
Читайте также
-
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера
-
Отборные дети, усталые взрослые — «Каникулы» Анны Кузнецовой
-
Оберманекен будущего — «Господин оформитель» Олега Тепцова
-
Дом с нормальными явлениями — «Невидимый мой» Антона Бильжо
-
Отменяя смерть — «Король Лир» Сергея Потапова
-
В поисках утраченного — «Пепел и доломит» Томы Селивановой