В гостях
Боюсь, пропадет фильм Лидии Бобровой в апокалиптической чехарде. Которую, кажется, мы сами себе и напророчили, толкуя о ней со смаком, упоением, с азартом танца на тонущем корабле.
В кинематографе — непроветрено, там — глухой нездоровый шум. А голос этого фильма звучит с такой непривычной ровностью, что впору и растеряться, сникнуть в нашей узаконенной оголтелости.
Фильм «Ой, вы, гуси» не старается перекричать естественный ход жизни. Он ненавязчиво и как-то робко прислоняется к нам. Свет его — тихий, ритм -почти пешеходный, взгляд — скромный до застенчивости. Сюжет движется неторопливо-так ведут ребенка за руку.
Обволакивающая рутинность этой полузастывшей жизни менее всего склонна к кинематографическим преображениям — монтажным схлестам, нервным причудам камеры… Фильм словно боится потревожить лежащий под рукой лад, который хоть и держит еще сам себя, но все уменьшается в размерах, теряет год от года тепло. Так остывает головешка в печке, оставленной на ночь уснувшим хозяином. Чистая порода фильма «Ой, вы, гуси» сразу была угадана заморскими ценителями — но, если поразмыслить, что вычитают они из этого сюжета? как понять им ту обманчиво случайную россыпь слов, которыми обмениваются герои?..
…Бессмысленны Митькины попытки заработать лишний рубль на ближайшем рынке. Выдав полкуплета протяжного отцовского «Ой, вы, гуси», он попадает в отделение, где вдобавок едва не теряет свою гармонь. А после, уже дома, впослова спрашивает рассерженную Раису: «Жалеешь, что за меня пошла?»
Могу себе представить, как это переведут, скажем, на английский: «Are you sorry that we’ve married?» («He опечалена ли ты нашим супружеством?») Но непереводим разлад, что боится себя обнаружить сквозь осторожные слова. Непереводимы усталый донельзя быт и ход дремотного деревенского времени, отмеренного кукованием «Маяка» из соседского радиоприемника. Непереводимо скромное тщание, с которым плетется вязь малопримечательных судеб этой семьи, смиренно и достойно несущей свой крест. (“Семья Ивановых ” — был когда-то такой фильм с заводскими гудками и соцстраховскими путевками в Болгарию.)
«Ой, вы, гуси» — история уже как бы не существующей страны. Перед этой историей, почти сиротской в своей русской очевидности, останавливается приученное к ироническому стебу перо. Как добывают счастье эти люди, чем оно оплачено? Чего стоит им хранить остатки чувства общности, которое крепит связи между летом и осенью, между зачатьем и рождением, между отцом и дочерью. Между годом 1980-м, отмеченным слезой на щеке пахмутовского Мишки — и годом 1990-м, уже пресытившимся призрачной свободой. Свободой, вряд ли понятной тем же Митьке, Петьке и Сане.
Однако в отличие от нас, на которых свобода грянула нежданным подарком, эти люди были по-своему свободны всегда. Свобода входила в их жизнь абсолютно естественно, не требуя оценки или перепроверки. Но колея этой жизни разъезжена так, что съехать на обочину при нашей-то разудалости ничего не стоит. Все тут из единого теста, жизнь без особого стыда клонится к тюрьме.
Зябковато сидеть Раисе за одним столом с нежданным гостем — «откинув-шимся» Митькиным братышом Саней — и хочется ей оградить дочь Наташку от Саниного взгляда, в котором столько же страдания, сколько и глухой диковатой затравленности. И все же понимает она, что Саня — свой, из ее же собственной жизни с вечной картошкой на ужин, нехваткой иголок для швеймашинки и тяжестью в душе, с какой пересчитывают последние рубли, снятые с книжки, чтобы вызволить из отделения бедолагу мужа. Саня — это какая-то потухшая жизнь, растраченность былого мужицкого шика. Митька же- слабая выцветшая копия отца, скользящее воспоминание о котором — кажется, единственное, что держит эту семью на плаву. А отцовская песня «Ой, вы, гуси» — как молитва немилосердному Богу, не слишком балующему своей благодатью это семейство. Отходная молитва.
Вячеслав Соболев в роли Митьки — попадание одно из тысячи. Без него немыслим этот фильм, грустно воспевающий обаяние и обреченность вырождающейся силы. Кажется, в Митьке всего и осталось, что фотография отца. Его инвалидное существо неумело просит сочувствия, которое Раиса и выдать-то не может сполна — не с руки ей разрушать образ мужика. Но ваг уже дочка ихняя Наташка — та в открытую помыкает непутевым Митькой.
«Новое поколение» не жалует немощных. А про Петьку и вовсе нечего говорить. Вся его стать перекачана, кажется, в дородную супругу — неуемную Дашу…
Грозный соперник этого фильма — наше бесноватое сознание. Едва ли суждена ему роль главы какого-нибудь направления в нашем кино. Он грустно скользнет в кинопотоке — и лишь на мгновение вернет нас к мысли, что и такая полузаметная жизнь в пыльной казацкой глубинке тоже существует.
Что слезы заморской путешественницы, провожающей на небеса обетованные Мишку-80 — и слезы Митьки, взирающего на это действо в райклубе — это одни и те же человеческие слезы. Что все так же крепка наша кровная зависимость от Митьки, Саньки и Петьки — как и во времена процветания их отца с окладистой бородой и некогда пышных кубанских нив.
И от них, и от замороченной, вечно невыспавшейся Раисы, у которой больное сердце — надо бы подлечить, но в райцентре, скорее всего, таблеток не достать.
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве
-
Трепещущая пустота — Заметки о стробоскопическом кино