Перемена умвельта
В кинотеатрах не так давно была «Гунда», по трекерам бродит «Свинья» с Николасом Кейджем, на днях вышел трейлер норвежского «Ягненка», — животные все чаще заглядывают в кино. Чем же так интересен их взгляд, рассуждает Анна Изакар в эссе, написанном для номера «Изоляция».
СЕАНС – 75
Пока человек изолирует самого себя от созданного им мира — в города возвращаются животные. Морские львы обживают аргентинские улицы, дикие козы шествуют по провинциальной Британии, в петербургских водоемах появились розовые пеликаны и утки-арлекины, вразвалочку переходит дорогу на набережной Невы бобриха. Люди надевают костюмы животных вместо защиты: человек-динозавр выносит мусор в Ленобласти. Люди используют животных как оберег от полиции: житель Испании за неимением собаки, чтобы выйти на улицу во время жесткого карантина, берет с собой краба на поводке. А элегантный каталонец выгуливает большую рыбу в аквариуме на колесиках. Люди становятся частью природного ландшафта: человек, переодетый в тую, разгуливает в Сербии во время комендантского часа, другой, в костюме кустарника, нарушает карантин в Британии. Между тем, мы, запертые в своих домах, ежедневно боремся со страхом смерти, в Карибском море тихо плавает единственное в мире бессмертное существо — медуза Turritopsis Nutricula: дожив до старости, она просто начинает все сначала, и эта метаморфоза может повторяться бесконечное количество раз.
Чтобы понять, что значит «быть» козлом, Туэйтс начал читать Хайдеггера
Животные постепенно вытесняют человека из кадра. В документальном сериале Animal Planet «Поместье сурикат» в отсутствие человека на протяжении четырех сезонов рождаются, принимают солнечные ванны, ссорятся, умирают симпатичные тридцатисантиметровые герои. Канал BBC запустил свое «медленное телевидение» — серию десятичасовых фильмов со съемками океана и его обитателей. В них нет ни саундтрека, ни закадрового комментария — только шум воды и звуки, издаваемые животными. Круглосуточные онлайн-трансляции ежедневно ведутся со дна морей, где часами не происходит ничего, только иногда проплывает огромная рыба-молот или прозрачная стая медуз медленно обтекает камеру.
Желание увидеть мир без себя не сводится к пассивному созерцанию и трансформируется в желание стать кем-то, кроме себя, реализуется в телесных практиках преодоления межвидового барьера. Художник-инженер Томас Туэйтс решил избавиться от человеческой экзистенциальной тревоги, став животным, жизнь которого была бы проще и спокойнее, чем его собственная, — горным козлом. Чтобы понять, что значит «быть» козлом, Туэйтс начал читать Хайдеггера, утверждавшего, что нас определяет не то, как мы думаем о мире, а то, как мы с ним взаимодействуем. Он заказал экзопротезы козьих ног и стал пастись на склонах Швейцарских Альп со стадом козлов, перенимая их привычки и постепенно забывая, кто он такой. В книге «Человек-козел: как я отдохнул от человечности» он говорит, что преобразиться в козла — значит научиться видеть слово, при этом не читая его.
Ветеринар и преподаватель Оксфордского университета Чарльз Фостер шесть недель прожил в лесу как барсук. Он вырыл нору, ночью выходил из нее на четвереньках, слизывал росу с листьев, питался дождевыми червями и научился различать их на вкус. В книге «Быть зверем» Фостер описывает, как ночами он примерял на себя жизнь городской лисы, а также неудачный (из-за разницы в темпераменте) опыт плавания с выдрами. Грузинский этолог Ясон Бадридзе два года жил в волчьей стае в Боржомском ущелье. Он не знает, кем считали его волки, но они приняли его в стаю и даже определи ему роль на охоте — он тропил добычу, то есть шел по следу и отрезал ей пути к отступлению. «Когда я навсегда покидал стаю, волки начали выть с интонациями, каких я раньше не слышал. Это был душераздирающий, томящий звук».
Это взгляд реальности, которая не спрашивает, приятна она человеку или нет.
Приматолог Франс де Вааль в работе «Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?», критикуя антропоцентрический принцип в науке, обращается к понятию Umwelt для описания уникального способа существования видов. Буквально «умвельт» — это «мироощущение», в том числе и физическое. В умвельт оленя, например, входит лес, освещенный ультрафиолетовым светом. В классическом эссе «Каково быть летучей мышью?» философ Томас Нагель приходит к выводу, что мы никогда не поймем, каково ею быть, потому что эхолокация не доступна нам ни в опыте, ни в воображении, и некорректно сравнивать ее с человеческим зрением и слухом. Де Вааль считает, что ни одно животное не может в полной мере понять умвельт другого. «Мы никогда не узнаем, о чем думает собака», — констатирует в конце жизни Павлов.
Одна бесчеловечная история — «Гунда» Виктора Косаковского
Кино, кажется, тоже переживает кризис антропоцентризма. На Берлинском кинофестивале показали документальный фильм «Гунда» (2019) Виктора Косаковского о норвежской свинье Гунде и ее поросятах. Это черно-белый фильм (хотя свиньи различают цвета не хуже человека), в котором нет ни людей, ни человеческой речи. Автобиографический пост-док «Осел» (2017) снял театральный режиссер Анатолий Васильев. Фильм про осла, которого Васильев сначала пытался монтировать как монтировал бы человека, но потом решил «следовать за материалом», получился трехчасовым.
Картина Натальи Мещаниновой «Сердце мира» (2018) — тоже о животных, хотя и с человеком в главной роли: «На съемках мы больше думали про животных, чем про актеров». Запутавшийся герой, убегая от себя, находит пристанище рядом со всяким зверьем. «Быть человеком — значит беспокоиться», — писал человек-козел Туэйтс, тоже убегавший от своего невроза. Животных от людей отличает последняя однозначность, решимость кем-то быть, которой нет у человека, он хочет быть и тем, и этим, мечется и страдает, животное же принимает реальность, даже когда от нее убегает. Герой Мещаниновой находит в себе «свое» животное, от бытия которым уже не отвертеться. В фильме ему противопоставлены экозащитники с «антропоморфными» идеалами. Права животных в их понимании так же нелепы, как средневековые процессы над зверьми, проходившие с соблюдением всех формальностей человеческих судов, начиная с повестки и закачивая адвокатами. Так, в 1386 году свинья была приговорена к казни через повешение и казнена в человеческой одежде и маске человека, надетой на морду. Фильм заканчивается библейским эпизодом в духе 72-го псалма («Как скот я был пред Тобою») — главный герой заходит в вольер с собаками и ложится между ними. Это кадр из жития святого Андрея юродивого: «Когда же ему необходимо было уснуть и несколько успокоить свое измученное тело, он искал мусора, где лежат собаки, и располагался между ними».
Взгляд животного лишает человека речи.
Но, даже расширяя свой умвельт, мы все равно остаемся собой, обреченные на антропоморфизм, то есть на самих себя. «Можно по-настоящему, надолго изменить свои аппетиты, страхи, взгляды, — констатирует бывший барсук Фостер, — но человеческое „я“ при этом остается неизменным». Туйэтс на последних фотографиях карабкается на гору один в своем козьем наряде. Ясон Бадридзе преподает в Тбилисском университете и иногда воет, как воют грузинские волки, чтобы собрать свою стаю вместе. Анатолий Васильев, снимая осла 400 часов, начинает видеть в нем свой автопортрет и, не выдержав отсутствия человеческой речи («Я хотел, чтобы осел разговаривал»), вставляет в фильм титры с ослиными мыслями.
Анатолий Васильев: Семь жизней и одна смерть
Взгляд и молчание маркируют встречу человека с нечеловеческим миром: с животными или с богом. Молчание человека отличается от молчания животных тем, что является апофатическим опытом, возвращающим в до-человеческое, ведь молчание «изначальнее» речи. В первой новелле Анатолия Васильева зритель смотрит на ослов в загонах, однако ослы тоже смотрят на него. Мы любим рассматривать животных, но всегда испытываем тревогу, когда встречаем их пристальный взгляд. Это взгляд реальности, которая не спрашивает, приятна она человеку или нет. Ясон Бадридзе говорит, что взгляд волка, так же как и его вой, вызывает оцепенение: «Когда я впервые посмотрел волку в глаза, мне показалось, что у меня онемел язык и я больше не произнесу ни слова». Взгляд животного лишает человека речи.
Впрочем, передавая человеку страшные вирусы, животные всего лишь демонстрируют один из вариантов преодоления межвидового барьера
Молчание и взгляд находятся в поле взаимного притяжения в короткометражке «Фильм» (1964). Это единственный фильм, снятый по сценарию и при участии Самюэла Беккета. В нем нет ни человеческой речи, ни титров, звуковая дорожка отсутствует как таковая. Главный герой (Бастер Китон) одержим навязчивым неврозом — он никому не показывает свое лицо. Камера оператора Бориса Кауфмана, американского брата Дзиги Вертова, становится здесь тем самым киноглазом из вертовских манифестов. Беккет говорил, что в фильме два персонажа: «О» (Object — объект) и «Е» (Eye — глаз). «О» стремится скрыться от «Е», которое преследует его, наблюдая за ним и пытаясь поймать его взгляд. Убегая от взглядов людей, герой Бастера Китона самоизолируется в квартире. Сначала он решает обезопасить предметы, соотносящиеся со взглядом, — зашторивает окна и накрывает зеркало. Но дальше он сталкивается со взглядами не-человеческими: в комнате на него смотрят пять пар глаз. Он долго пытается избавиться от кота и собачки (собака возвращается, пока он выгоняет кота, и наоборот), накрывает клетку с попугаем и аквариум с рыбкой, срывает со стены изображение месопотамского бога. Глаза бога и глаза животных даются крупным планом. Немного успокоившись, герой отдыхает в кресле-качалке, а камера, сделав медленный круг по комнате, неожиданно останавливается напротив и ловит его взгляд. Зритель понимает, что взгляд камеры — это взгляд героя на самого себя. «О» = «E», самовосприятие неизбежно, в глазах героя — ужас.
Для эсхатологического ужаса, в котором находится мир, характерно желание быть рядом с другими и онтологическая невозможность этого, ужас — это и есть самоизоляция. Распечатывать ужасы Апокалипсиса в Откровении помогает тетраморф — крылатое существо с четырьмя лицами: хищного льва, травоядного буйвола, свободолюбивого орла и человека, кем бы он ни был. Животные эти «исполнены очей спереди и сзади» (удвоение взгляда), но здесь они могут говорить. После вскрытия каждой из четырех печатей одно из них произносит: «Иди и смотри». В истории нашего апокалипсиса под подозрением у исследователей находится летучая мышь (не зря человечество веками ее демонизировало), а также ее возможный посредник — смешной панголин. Александр Пятигорский сравнивает летучую мышь с философской мыслью, и в этой метафоре возникает пустой город: летучие мыши сопровождают философа ночью на безлюдных лондонских улицах. Впрочем, передавая человеку страшные вирусы, животные всего лишь демонстрируют один из вариантов преодоления межвидового барьера, а также единство системы, которое, кстати, символизируют тетраморфы.
Ведь животные, в отличие от человека, рай и не покидали.
Тем не менее навязчивое желание человека стать кем-то, кроме себя, увидеть мир без себя и без уродливых результатов своей деятельности, то есть мир до-человеческий — прямо противоположно желанию представить картину постапокалипсиса. Так в Библии Книга Иова повторяет в обратном порядке Книгу Бытия. Начинается она с истории многострадального героя, который говорит: «Я стал самому себе в тягость» (ровно то же чувствует и человек-козел Томас Туэйтс, и герой Мещаниновой). Иов, обладатель кьеркегоровского «несчастного сознания», задает богу очень человеческие вопросы, он хочет знать, почему он так мучается. Бог вместо ответа на протяжении четырех глав показывает страдальцу красивейшие картины сотворенного им мира (Книга Иова очень кинематографична). Это своего рода энциклопедия животного мира и космоса, в которой перечислены стихии, атмосферные явления и вещества, вплоть до инея и пыли, десятки животных с подробными описаниями их повадок, от диких коз до единорога. Но главное — в этом мире отсутствует человек. На то, что это мир именно до-человеческий, указывает упоминание Левиафана — чудовища из мифов о самом начале времен. С Левифаном соседствует вполне реальный бегемот, описанию которого посвящено 44 стиха («Поэмой о бегемоте» называют это место еврейские комментаторы текста). Таким образом композиция Книги Иова зеркально отражает композицию Книги Бытия: от обреченного на страдания человека, удаляющегося от бога и его мира в третьей главе Бытия, до мира, существовавшего без человека в главе первой. Избрав определенно зоологический подход, бог отвечает Иову вопросами на его вопросы, — подробно описывая животных, он все время повторяет: видел ли ты? знаешь ли ты? Так он призывает Иова увидеть мир, убрав из него человека. Это и есть путь, по которому человек может вернуться к богу, познать заново единство мира и только потом вновь увидеть в нем себя.
В фильме Отара Иоселиани «Сады осенью» животных не меньше, чем в книге Иова: овцы, слоны, гуси, лошади, ослы, куры, кабаны, коровы, кошки постоянно, бесцеремонно и без особой надобности вторгаются в кадр, на лужайке сада вальяжно разлегся леопард. Вечно подвыпивший садовник (в исполнении самого Иоселиани) рисует на стене кабака огромного жирафа. В этом счастливейшем мире, в этих райских садах праздности отсутствует иерархия видов, животные не антропоморфны (зато зооморфны некоторые люди) и в кои-то веки ничего не символизируют, а просто существуют рядом с человеком. Ведь животные, в отличие от человека, рай и не покидали. В прекрасной и нелепой птице марабу, которая грустит вместе с пьющим аристократом (его также сыграл Иоселиани) в фильме «Истина в вине», некоторые кинокритики видели альтер эго персонажа, а иные даже альтер эго самого режиссера. Им ответила Нея Зоркая: «Примем следующее: марабу — это просто марабу. И всё».
