Евгений места — Портрет, написанный слезами
К 15-летию выхода фильма «Питер FM» в прокат публикуем написанный Зинаидой Пронченко специально для 78-го номера «Сеанса» портрет актера Евгения Цыганова (также советуем заглянуть на недавно созданную страницу артиста на «Чапаеве»).
СЕАНС – 78
Евгений Цыганов пришел в нашу жизнь летом 2003 года, когда герой «Прогулки» Леша (Павел Баршак) позвонил ему с предложением встретиться через полчаса на Дворцовой и затусить. Написавшая сценарий «Прогулки» Авдотья Смирнова назвала Цыганова Петей. Но Цыганов и в Грановитой палате со скипетром в руках, и на Кольском полуострове, а на самом деле в грезах одержимого космосом Евгения Миронова, и на «Мосфильме» 1960‑х, и даже в «бэхе‑тройке», что мчит по просторам постсоветской метапутинской России‑матушки, как бы его автор ни величал, все равно остается Евгением, то есть является собой.
Цыганов был всегда. По крайней мере при Путине.
Наивно. Супер.
Цыганов в предложенных обстоятельствах? Нет. Цыганов — вне времени и пространства. Актер‑спутник. Передает откуда‑то сверху, из‑под купола, затянутого черной парчой, звездами расшитой, свои молчаливые послания. В «Питер FM» Цыганову тоже все время звонили и чушь прекрасную несли; апроприация Петербурга — дело в отечественном кино нехитрое. Поэтому Евгению приходилось изображать в кадре одновременно и Онегина, собравшего чемоданы в Германию на стажировку в солидном архитектурном бюро, и другого, подавленного величием гранита тезку, спешащего по рекам и каналам в никуда, точнее, в потусторонний мир. Спешить и собираться невозмутимо, будто все ходы уже записаны, а все карты — и тройка, и семерка, и туз — биты.
До Юры Борисова был Саша Петров. До Петрова был Данила Козловский. До Козловского был Сергей Безруков. До Безрукова был, наверное, Сергей Бодров. Но это святое. Не будем святотатствовать. Цыганов был всегда. По крайней мере при Путине.
Классика умереть не может — «Мертвые души» в стриме
Григорий Михайлович Константинопольский, подаривший Цыганову «Мертвые души» на блюдечке с голубой каемочкой, в интервью журналу «Искусство кино» утверждает, что «Женя просто герой, не характерный, не герой‑любовник, не своего времени». Значит, опять же, бери выше. Или копай глубже.
Цыганов — локальный архетип, поэтому и не профессиональный герой‑любовник в полном смысле сего термина.
Герой на все времена, возможно, оттого, что живем мы в эпоху безвременья. Через годы, через расстояния Хронос обнуляется благодаря Цыганову. Посмотри ему в глаза, он хочет сказать, что время старше пространства и все идеи, мысли, чувства — серы. Какой бы ни стоял во дворе бескрайней Российской Федерации год, у Цыганова для вас нет отличных новостей или хорошего настроения. Только тишина и мертвые с «мерседесами». Наши года, наше богатство, так и не обналиченное за две декады, гибнут в инфляции и деноминации благодаря Цыганову. Нет, разумеется, где‑то он пьян, где‑то обдолбан, как в «Стране Оз», но все же вечно молод. В отличие от нас.
По сути, вся новейшая история страны изложена в картине «Цой», что приснилась режиссеру Учителю. Никакого Цоя не было, никто не ждал перемен. Был только Цыганов, флегматичный мужчина из латышской деревни, Харон на автобусе, укравший у нас Рождество. Зачеркнуто. Надежду.
Я иду в неизвестность — Михаил Ромм и «9 дней одного года»
А что же любовь? Ведь все песни всегда о ней. Да и выживут только любовники. Тут, кажется, вот что: Цыганов — локальный архетип, поэтому и не профессиональный герой‑любовник в полном смысле сего термина. Родословную, допустим, ведет от Гусева из «Девяти дней одного года» до Максима в «Коротких встречах», затем к Ильину, просидевшему «Пять вечеров» в гостях, наконец, к Макарову, летавшему во сне и наяву, а через мгновение, что длится дольше смены вех, он после очередной реинкарнации успел на Дворцовую, чтобы познакомиться с девушкой лучшего друга и просто убить бесконечное время скоротечной молодости.
Он, безусловно, русский актер и русский человек. Но ключевое слово здесь не «русский».
Подвижнический идеализм Баталова плавно эволюционировал в эгоистический романтизм Высоцкого, недолго задержался в промежуточной, позерской суицидальной фазе Любшина и Янковского, чтобы вылиться в трезвый, флегматичный цинизм Пети, или Виктора Сергеевича Хрусталева («Оттепель»), или Леонида Киценко («Битва за Севастополь»), или Павла Козлова («Неадекватные люди» в двух частях).
Столь привлекательный советский мачизм, сотканный из физики и лирики, с годами сильно потускнел и поистерся. Энергия созидания вышла вся, превратилась в созерцание. Тоже, конечно, занятие, но без КПД. Любопытно, что в солидной фильмографии Цыганова едва ли найдется пара картин, в которых он что‑то делает. Например, руками. Или хотя бы куда‑то целенаправленно идет. В этом плане «Прогулка» — чистой воды издевательство. Оксюморон. Редкий случай, когда Цыганов и жить торопится, и чувствовать спешит, подгоняемый единством времени, места и действия, но внутри замкнутого круга. Возможно, поэтому, словно обжегшись на эксцентричности и откровенной придури прекрасной дамы — Пеговой, все последующие его герои спускают экзистенцию на тормозах, помнят, что она — cизифов труд.
Покой только нам снится, а Цыганов давно его апроприировал.
Даже если забыть про мемы, которые мастерят старательно неравнодушные к Евгению зрители: «Твое лицо, когда…» — и далее любая ситуация, никак не повлиявшая ни на настроение актера, ни тем более на выражение его физиономии, — придется признать за залом определенную правоту. У природы и у истории нет плохой погоды или трудных времен для Цыганова. Времена или антициклоны не выбирают. В них живут и в них играют. Усталое понимание человеческой сущности. Отстраненное к ней снисхождение. Ласковое безразличие мира. Ибо Цыганов и есть целый мир. Он придуман не нами, не нам его судить, не нам его пытаться объять своим посконным восприятием. А пьяного можешь? А влюбленного? А всплакнуть? А давай, нашу… Не давай. Нет никаких «нас». Есть много разных сущностей. Одна из них — Цыганов. Другие — мы. Свои, чужие, неважно. Между нами пропасть размером в социальную дистанцию. Цыганов ее держит, словно удар. Он, безусловно, русский актер и русский человек. Но ключевое слово здесь не «русский».
Режиссеры привычно, по накатанной делают из Цыганова разочаровавшегося интеллигента, журналиста‑международника с неопубликованной рукописью в портфеле или кинооператора, который смотрит на суету в кадре через цветную линзу, в глубине души сокрушаясь о великой эпохе немого
ч/б, когда фигурантам будничных киношных драм позволялось быть лишь тенью идеи. Режиссеры подкладывают под Цыганова женщин, которых он чаще всего берет грубо и без послесловий, на кухне у плиты, а иногда у открытого холодильника с прослезившейся в нем дефицитной колбасой, а иногда на открытом окне — не в Париж, а вовнутрь, в чужие для нас, но родные для Цыганова потемки.
Кстати, о мизогинии. Она в случае нашего протагониста фантомная. Женщина, конечно же, человек, по дефолту и как заблагорассудится. Имеет равные права, может, чуть меньше обязанностей. Все же в главной роли всегда он, Цыганов. Но любой человек, в том числе и женщина, существует для Цыганова в параллельной вселенной. И вопреки законам высшей математики эти вселенные никогда не пересекутся. Даже когда он спасает женщину, физически, как в «Цое», или ментально, как в сиквеле «Неадекватных», он тотчас же оставляет ее в покое. Покой только нам снится, а Цыганов давно его апроприировал.
Евгений Цыганов
Редко, но все же режиссеры заставляют Цыганова чесать языком. Да, Чичиков крайне болтлив. Мастер на разговоры и маркетинговые уловки. Но и в «Мертвых душах» не отпускает ощущение, что Павел Иванович Чичиков, а точнее, Евгений Эдуардович Цыганов просто надел маску, как и полагается, собственно, в период пандемии. Глаза‑то не обманывают. Маска, я вас знаю. Глаза — зеркало его личного бусидо. Это одиночество волка в тундре. Или просто в лесу соседней губернии. Куда он отправляется, чтобы удивить всех. Главное, что сам ничему и никому никогда не удивляется.
Бессмысленно стучать в его закрытую дверь. У него все дома, а его дом — Мастерская Фоменко, он не откроет. Там на сцене он позволяет себе быть смешным, распущенным, играть и словами, и на струнах вашей души (скажем, его Карандышев, такого в кино мы не видали). Узнав, что я буду писать его портрет, Евгений Цыганов вместо напутствия высказал пожелание: вы обязательно только уточните, это ваш портрет, а не мой, ну, или мой портрет, написанный вашими переживаниями, вашими слезами.
